Прошло всего две недели после коронации. Еще продолжались праздники, знатные гости еще не собрались в обратный путь на родные острова, и при дворе ощущалось радостное оживление. Тэруко угрюмой тенью бродила по коридорам дворца, который когда-то честолюбиво считала своим и отвечала на любые попытки заговорить хмурым взглядом. К клокотавшей в ней глухой ярости примешивался горький привкус отчаяния.

Душа рвалась из столицы. Если не к Джину, то домой, в родное поместье, но Кудо был неумолим:

– Простите, ваше высочество. Но в прошлые два раза, когда вам разрешили уехать, вы сбежали. Нам всем будет спокойнее, если вы пока поживете во дворце.

– Я это запомню, – пообещала ему Тэруко. Жалкая, неубедительная угроза.

Иногда, развлекаясь, она проверяла границы своей тюрьмы. Например, на той конной прогулке, когда принцесса резко пришпорила лошадь, отрываясь от охраны и фрейлин.

Стражник нагнал ее через две минуты. Перехватил поводья лошади Тэруко, заставляя сбавить ход.

– Вам лучше вернуться, ваше высочество. Не заставляйте нас волноваться.

Время тянулось, словно патока. Сплетни. Выезды. Опостылевшие лица фрейлин и надсмотрщиц.

И скука! Ненавистная дворцовая скука.

– Отпустите меня

Наступив на гордость, принцесса пошла к двоюродной сестре с просьбой снова отпустить ее в родовое поместье. Зря. Та лишь улыбнулась своей ужасно раздражающей кроткой улыбкой:

– Я отпущу, если дашь слово не пытаться бежать.

Тэруко насупилась. Слово Ясукаты – не пустой звук. Императрица знала это.

– Тэруко, я не враг тебе. Ты моя единственная сестра.

Не враг?! Ха, пусть расскажет кому-нибудь другому эти сказки! Появилась из ниоткуда, змеюкой пролезла в ее жизнь, украла трон, заперла во дворце, да еще нотации читает!

Чувствовать себя несправедливо обиженной было приятно.

Все ее продали, все бросили. Даже Хитоми – вернейшая подруга, бывшая любимая фрейлина – теперь яростно защищала проклятого Кудо и уговаривала Тэруко смириться.

– Поймите, госпожа! Мы все вас любим и желаем добра.

– Оставь меня, – сквозь зубы велела принцесса.

В бессмысленной попытке забыться Тэруко проводила в зале для тренировок по нескольку часов. С яростными криками рубила воздух перед собой, представляя на месте воображаемого противника Такеши Кудо.

Новости о Джине поступали регулярно. Он объединил под своей властью уже несколько окраинных провинций и продвигался во главе воинства вглубь страны. Выслушивая эти послания, Тэруко до боли стискивала кулаки. Ее муж воюет, рискует жизнью, даже не догадываясь, что Тэруко удерживают здесь силой.

Сны ночами были тревожны. В них принцесса бежала, пыталась кого-то спасти и не успевала. В них вспыхивало зарево пожара, шагала бронированная пехота, таран бил и проламывал городские стены, и пели стрелы, предвещая чью-то смерть.

Встревоженный дворцовый лекарь выписал капли. Тэруко попробовала их раз и поклялась больше не прикасаться к этой дряни. Да, спишь без сновидений, только сон тяжелый и мутный, просыпаешься с трудом и ходишь как будто с похмелья. Такое только врагу подливать.

А время шло, утекало бессмысленно сквозь пальцы. Осень раскрывала Благословенным островам свои объятия. Приближался праздник равноденствия.

***

Даже начальники службы безопасности не вправе идти поперек традиций. В праздник осеннего равноденствия потомки ухаживают за могилами и вспоминают умерших. Препятствовать им в этом – гневить предков, а немилость предков грозит обернуться для всего рода страшными карами.

Отпущенная, пусть под усиленной охраной, в родное поместье Тэруко готова была петь от восторга. Здесь все было привычным, своим. Потемневшие от времени каменные стены. Плетеная из бамбука изгородь. Квадраты рисовых полей в долине. Холмы – местные жители, никогда не видевшие настоящих гор, гордо именовали их сопками.

Сжимая в руке метлу и расшвыривая ногами пожелтевшие листья, Тэруко проследовала по дорожке к замшелым воротам, за которыми начиналось фамильное кладбище рода Ясуката. Миновала домик для духов, изваяние Будды, прошла вдоль высаженных в ряд кленов. Кончики листьев уже начали желтеть. Еще неделя-две, и ветви деревьев вспыхнут багряным, охристым, алым, окрестные леса утонут в бушующем пламени красок. Придет момидзи – сезон красных листьев.

Принцесса сердито дернула плечом. Приставленная Кудо надсмотрщица следовала в отдалении, но Тэруко все равно чувствовала спиной ее взгляд. От него между лопатками чесалось и неприятно свербело.

Почему даже здесь ее не могут оставить в покое?!

Могила отца возвышалась скромной серой стелой. Тэруко обняла ее, прижалась щекой к шершавой поверхности, вдохнула запах сырой земли, прелых листьев и прогретого камня.

– Здравствуй, папа. Я вернулась.

Слуги плохо следят за кладбищем. Надо будет устроить разнос. Тэруко орудовала метлой, выгребая листья, и говорила с отцом.

Кто еще выслушает ее? Кто поймет?

– Я вышла замуж, папа.

Она сняла с пояса флягу, плеснула в деревянную чашу сакэ. Разломила рисовую лепешку. Потревоженный паучок взбежал вверх по паутинке, забился в щель.

– Он бы тебе понравился, я уверена. Он замечательный! Похож на тебя…

Принцесса осеклась. Обращаться к отцу в присутствии соглядатая было противно. Пусть Сузука держалась в отдалении, Тэруко чувствовала ее безмолвное давящее присутствие за спиной.

Не удержавшись, девушка обернулась. Сузука стояла в тридцати шагах от нее у статуи Будды, сложив руки на груди. Ее некрасивое маловыразительное лицо как всегда было бесстрастным, только внимательные глаза цепко следили за принцессой.

Из трех приставленных Кудо надсмотрщиц именно Сузука раздражала принцессу больше всего. С двумя другими можно было договориться, поболтать, пошутить. Пару раз истосковавшаяся по общению и живому человеческому участию девушка даже звала их выпить вместе чай, и те не отказывались. Обычные женщины, которых прихоть судьбы заставила работать на службу безопасности.

Сузука же напоминала глиняного болванчика. По слухам, у первого самханского императора была целая армия таких – неутомимых, неустрашимых, не знающих любви или жалости.

– Эй, ты, – окликнула Тэруко соглядатайшу. – Ты не могла бы уйти отсюда?! Я хочу поговорить с отцом!

– Говорите, ваше высочество, – женщина не тронулась с места.

– Поговорить наедине! – принцесса сделала ударение на последнем слове. – Без всяких… – она не стала продолжать. Слишком хотелось добавить пару крепких словечек, подслушанных в казарме, но отец бы расстроился и рассердился, услышь он от Тэруко солдатскую брань.

Сузука покачала головой.

– По инструкции я не должна удаляться от вас дальше, чем на тридцать шагов, ваше высочество.

Кровь бросилась в лицо, в ушах застучало. Тэруко вскочила. В душе вскипело разом все, что копилось за эти дни: разочарование, гнев, страх потерять Джина и яростное несогласие с собственным бессилием.

– Послушай, ты… – девушка стиснула в пальцах ручку метлы, словно это было оружие. – Ты видишь, где мы?! Это кладбище! Фамильное, твою мать, кладбище! Я пришла сюда в день Сюбун-но Хи, чтобы почтить память отца! Ты видишь у меня припасы?! Может, деньги?! Включи мозг, кто бежит без припасов и денег!

На протяжении этой речи принцесса повышала голос с каждым словом и наступала на надсмотрщицу. Ей казалось, что в душе закручивается тугая пружина. Все, что ненавидела Тэруко – несвобода, необходимость следовать бессмысленным ритуалам и традициям, невозможность быть собой – в этот миг воплотилось в неказистой женщине с цепким взглядом.

Она подошла вплотную к Сузуке, сверля ее полным кипящей ярости взглядом.

Почему Тэруко вообще должна упрашивать какую-то служанку оставить ее в покое?!

– Я принцесса Оясимы. И приказываю тебе уйти! Жди меня в поместье! Видеть не могу твою гнусную рожу!

Женщина покачала головой:

– Простите, ваше высочество. Я подчиняюсь только господину Кудо.