Не было среди них ключевой.

И, судя по всему, искать её стоило в прошлом. Том прошлом, все свидетели которого мертвы.

Саске потер виски, бросил короткий взгляд в сторону Кабуто. Убедился, что здесь и сейчас его присутствие не нужно, убрёл в полумрак коридора. Размеры подземных баз имели и свои плюсы — например, если возникала необходимость побыть одному и подумать в тишине. Правда, такое желание у большинства змеёнышей возникало редко — но ведь и базы Орочимару делал в первую очередь под свои нужды.

Как разобраться во всём, Саске догадывался. Пусть тело Итачи условно всё ещё живо — но и отец, и мать той ночью умерли точно. А Орочимару относился к тем немногим, для кого не составляет особого труда побеседовать с мертвецами. Если уж он шинигами умеет призывать…

Но… Использовать Эдо Тенсей не хотелось. Даже не из-за возможной-вероятной цены — в этом Саске проблемы не видел. Просто… Обратиться к технике Нидайме было словно расписаться в собственном бессилии. Признать невозможность справиться без этого.

Время терпит.

Можно ещё не раз взвесить все доводы, прежде чем решить… или решиться.

***

Орочимару проводил Учиху взглядом, перевёл его на Кабуто. Решил, что с наведением порядка Якуши справится и без его чуткого присмотра. Никаких опытов в острой фазе не было, с Учихой — по крайней мере, с младшим — на сегодня разобрались… Можно и позволить себе немного эгоизма.

Орочимару вышел из убежища и уселся в высокую траву. Солнце давно село, и мир залила тьма, так не похожая на ту, которая заполняла коридоры подземной базы. Эта была живой, пронизанной ветром, запахами, звуками. Отблесками звёзд и лунным светом.

Глубина ночного неба всегда поражала воображение Орочимару. Густой, тёмно-фиолетовый цвет, разбавленный искорками звёзд. Мерцающих, завораживающих, движущихся. Диск луны — она настолько далеко, что глаза не могут понять, что это шар, объёмный, каменный, тяжёлый, — вместо этого видят жёлтый, чуть светящийся, но почти не освещающий блин.

В глубине неба можно увидеть, насколько огромен и прекрасен этот мир. Сколько в нём ещё неизведанного. Сколько всего прекрасного.

Змею было тоскливо. Вдыхать свежий ночной воздух. Смотреть на небо. Быть в одиночестве. Даже Итачи проявил неожиданную для шиноби вежливость и деликатность, заперевшись в комнате и не задавая вопросов.

Люди такие хрупкие — понял он когда-то давно. Из этого утверждения следовало два вывода. Во-первых, нужно перестать быть хрупким, даже если придётся для этого стать не человеком. А во-вторых… Не нужно привязываться к людям. Они слишком хрупкие. Неизбежное зло, враги, союзники, ресурс — но не те, к кому можно привязаться.

Он ожесточился. К себе и другим. Шутки стали злее, а слова — лишь инструмент достижения прагматичной цели. Не крик о помощи, не ответ на вопрос, не маяк, указывающий дорогу. Команда, приказ — даже если звучит мягким предложением.

Он ожесточился, сделал использование других привычкой… и забыл об этом. Даже гении не могут всё помнить. Гении находят путь там, где вовсе не существовало поверхностей, а помнить всё скорее сможет дурак. Купился. Решил использовать и так. Приятно же. А ещё привязка… привязка к себе жадных до любви детей.

Когда-то он и сам был таким. Но уж чему их не учили, так это любить и быть любимыми. Гордиться не волей огня, а собой. Радоваться не только победе над врагом, но и бездне неба над головой. Да и кто из шиноби в принципе мог их этому научить? Сами все такие. Искалеченные, судорожно ищущие руку рядом, хватающиеся за любое мимолётное тепло… И отвергающие его как ловушку.

Но Орочимару умел. Он научился. Любовь во многом состоит из понимания и желания понять. Кому, как не гению-учёному овладеть ею?.. Возможно, была другая любовь, основанная на страсти, на желании подчинить и перекроить под себя, но такой любви, как ни силился Змей, он не смог понять.

Быть влюблённым в таинственную глубину неба… В почву под ногами, раз за разом рождающую жизнь. В чакру, меняющую все законы мира…

И быть полностью скрытым ото всех. Надёжнейшие убежища. Отточенные слова, жесты, ориентированные на достижение цели и сокрытие. Ни в повороте головы. Ни во вздохе между ударами не проявится суть. Он сам всё скрыл, опасаясь удара.

…а теперь ему тесно в собственных стенах.

Безумно, до колик, хотелось позволить себе любить. Не просто быть рядом и наслаждаться совместными действиями. Любить. И позволять себя изучать. Позволять быть любимым. Но… толку-то? Хрупких людишек? Двух нестабильных подростков, один из которых нестабильнее другого? Которые даже не знают, не понимают и не могут сравнивать, что это вообще такое?.. Доверять не только исследования, тело, сон — но и свою улыбку?

Это неправильно. Это не приведёт ни к чему хорошему.

Безумно хочется.

Быть любимым.

Боль в груди стала настолько невыносимой, что Змей отвёл взгляд от неба и уткнулся лбом в землю. Позволять себе слабость иногда было жизненно необходимо — чтобы узнать, из-за чего и как ты ослаб. Земля, влажная от предрассветной росы, жирная, плодородная, покрытая травой, как шерстью… пахнущая круговоротом жизни.

А внутри взвыли звери — запертые чувства. Они бились о прутья, не жалея себя, не жалея клетки. Синий лев — он же вырвался, он получил свою дозу счастья!.. Осталось только им. Постараться, всем дружно, всем разом!..

Ну почему сейчас?..

Как раз этот момент выбрали парни, чтобы найти его.

— Вроде здесь, — Саске огляделся. Как каждый носитель джуина он при желании мог найти Орочимару, если тот, конечно, специально не заблокирует эту возможность.

— Вон он! — вскрикнул Кабуто и бросился за ним. — Орочимару-сама, Орочимару-сама! Что с вами?

— Кабуто, не суетись, — попросил Змей, морщась и силясь подняться. Отстраниться от переживаний, сосредоточиться на текущей обстановке…

Его быстренько подхватили под белы рученьки и уволокли в убежище. А там — на кушетку в операционной. Голова кружилась. Наверное, давление подскочило… особо зверски.

— Итачи буянит? — с любопытством спросил Кабуто.

Змей помотал головой.

— Странно, а похоже на реакцию отторжения.

— Итачи?!! — вылупился Саске. — В каком смысле?.. Он что, всё ещё?..

— Конечно. Без законного владельца тело быстро умирает, — Якуши в это время ловко привязывал любимого саму ремнями. — Так что он запирается в глубине сознания особой печатью. Орочимару-сама, давайте я на всякий случай проверю её целостность?.. Вдруг утечка?

Кабуто, не дожидаясь ответа, приложил руки к его вискам. Убрал руки. Задумчиво посмотрел на лоб любимого самы, покрытый испариной. Орочимару-сама велик и могуч! Как он сделал так, чтобы удерживать старшего Учиху вообще без печатей?..

— Кажется, всё-таки физическое отторжение. Орочимару-сама, прекратите делать то, что вы сейчас там делаете…

Из-под тёмных ресниц сверкнуло алым. Ученики отскочили, готовясь к драке, но Орочимару только смотрел. Смотрел жадно, вглядываясь во всю мощь додзюцу.

Учиха активировал свой шаринган в ответ, сцепился взглядами. Нет, не готовясь к поединку. Даже новость об Итачи могла подождать. Что-то смутное, подсознательное толкало сделать так.

Поймать взглядом. Вцепиться зрачками в каждую деталь, в самую крохотную мелочь.

Отзеркалить.

Орочимару расслабился резко, прикрыл глаза и откинулся на спинку кушетки.

— Всё? Всё закончилось? — осторожно уточнил Кабуто.

Змей коротко кивнул.

— Это шаринган, — Саске прислонился к стене.

— То есть?

— Режим изучения деталей, — Учиха потер переносицу. — Именно с его помощью мы можем копировать увиденные техники и разбирать их на составные элементы, — пауза. — Но я впервые вижу, чтобы так внимательно смотрели не на техники.

Лицо Орочимару чуть дрогнуло. Близко, очень близко… Он без труда выдернул руки из ремней — они служили больше для того, чтобы не навредить себе и окружающим во время судорог, нежели для, собственно, привязывания — и потёр лицо ладонями. Глаза болели от такого непривычного усилия, в голове крутились не рассортированные образы… Зато звери в клетках притихли, уже хорошо.