Макар аж сглотнул. А он-то уж подумал, что удача отвернулась окончательно. Теперь бы раздобыть еще четыре рубля – и, быть может, домовладелец, получив плату за месяц, согласится погодить еще немного.

Заметив радость Макара, Червинский усмехнулся. Поди ж ты, мелкий жулик – а туда же: будущей обнове радуется, как дитя.

Все-таки было не слишком правильно совсем не делиться с ним теми деньгами, что выделялись на агентов.

– Ну ладно, Свист. Справь костюм – и вечером в театр. К среде жду тебя с новостями.

Сжав дрожащей большой рукой купюру, Макар кивнул.

Театр – проблема. Там и впрямь придется поотираться, чтобы узнать хотя бы имена. На кого-то же надо указать. Но это будет потом.

Сейчас же он поспешит домой.

Не обманул сестру, ой, не обманул! Сердцем чуял, что день окажется удачным.

– «До сей поры не имеется ни одного подозреваемого. Полицейские признали, что преступники оказались слишком хитры, и, если они не оставят следов и впредь, то отыскать их не представляется возможным», – медленно, с чувством прочитал насмешливый сыщик с торчащими вверх волосами и пушистыми бакенбардами.

Двое недавно вошедших городовых активно кивали после каждого предложения. Входя, они собирались что-то сказать – но, вероятно, сообщение терпело отсрочку, раз уж ему предпочли прослушивание субботних новостей.

Окончательно взмокший за часы ожидания в участке, Бирюлев чувствовал себя жалко. И без того унизительная роль просителя усугублялась особым отношением, которое здесь торопился выказать каждый, едва слышал фамилию репортера. Псевдоним не спасал – полицейские точно знали, кто за ним кроется.

– Ну-с, господин Бирюлев, вы и сами ответили на свой вопрос, – дочитав до конца, сыщик вернул на стол засаленную газету с кричащим заголовком. «Невидимые убийцы: полиция признала бессилие». Это все вина бестактного Титоренко – не удосужился придать заметке менее воинственный вид.

Бирюлев сглотнул и промолчал. Нервы ощутимо сдавали, и он весьма сомневался, что, заговорив, сможет держаться достойно.

– Как же мы сможем помочь, если, как вы сами заметили, мы бессильны? – глумился сыщик. – У нас не хватает ума для поиска хитрых убийц… Что тут поделать? Они слишком ловко запутывают следы.

Репортер смотрел в окно кабинета. Разбитое стекло с внутренней стороны закрывала картонка. Она мешала понять, что происходит на улице: виднелось лишь небо. Светло-голубое и уже выгоревшее, хотя лето только началось.

– Господин Червинский, я прождал вас более трех часов… Для того, чтобы вы… – голос дрогнул.

– Три часа? Ха. Это совсем недолго. Бывает, и с утра до вечера ждут. Скажи, Власенко?

– Еще как, – подтвердил городовой.

– Отчего вы решили, что вы у нас – единственный? Вы обратились к нам только вчера, господин Бирюлев. Или как там вас? – сыщик снова заглянул в потрепанную газету: – Ого, «Приглядчик». Так вот, я расскажу, как обстоят дела. Людей у нас мало. При этом мы, знаете ли, живем в очень беспокойное время. Что ни день – то новые убийства. Настоящие. Жертв режут, душат, им проламывают головы. С ними происходит совсем не то, что с вашим батюшкой. Там же пока лишь ваши домыслы.

– Его убили!

– Не стоит злиться, право. Почему вы, в самом деле, так полагаете? Он мог сам умереть в своей постели. Скажем, от сердца. А потом, допустим, тело нашла прислуга – она и ограбила дом.

Звучало правдоподобно. Более того: столь простое объяснение еще накануне закрадывалось в голову и самому Бирюлеву. Но что-то с ним было не так, в картине чего-то смутно не доставало – и потому никак не удавалось успокоиться мыслью об естественной смерти.

– Отец никогда не маялся сердцем.

– В его возрасте такое могло произойти и внезапно. Впрочем, верно: утверждать что-либо рано. Вскрытие еще не готово. Если оно, конечно, поможет при нынешних обстоятельствах. Пролежал он не меньше недели.

Бирюлев поморщился.

Городовой, отчаявшись дождаться окончания разговора, подошел и шепнул что-то Червинскому на ухо. Тот возмутился:

– И чего вы стоите тут, когда уже давно должны быть там? Бегом! Неизвестно, сколько их туда явится.

– Но как же… Ведь Тимофей Семеныч ничего не сказал. Может, у него свой план, и мы все испортим?

– Он, видимо, забыл. Или же нам не передали. Это сейчас не важно, Власенко. Поспешите!

Когда полицейские вышли, Червинский, как ни в чем не бывало, продолжил:

– Однако, если спросите мое личное мнение, то я скажу и сейчас, до отчета медиков: вашего отца точно не задушили. Значит, причина не в невидимых, как вы зовете их в своих… ээ… заметках.

– Веревку могли снять. Да и убийцы не обязаны действовать одинаково! – запальчиво воскликнул репортер.

– А вы и впрямь многое знаете о преступниках, господин Бирюлев. Рискну предположить, что куда больше, чем я. Но даже если представить, что они решили забрать веревку с собой, то на шее бы обязательно остались следы. Кроме того, дверь в дом вашего батюшки была открыта, а вещи разбросаны. Еще два несоответствия характеру тех, кому вы это – не понять, почему – приписываете.

– Отец, как и все остальные жертвы, жил один и держал у себя разные старинные вещи. У него украли редкую золотую брошь! А монеты, которые он привез из Египта? Да они цены не имели.

– За такими вещами охотятся не только невидимые.

– Вы нашли его прислугу?

– Еще нет.

– Отчего?

– Я вам уже ответил. Пока мы не знаем, что расследовать – грабеж или убийство. Если вскрытие покажет, что ваш отец, как я и предполагаю, умер сам, то делом займутся городовые.

– Когда? Через месяц? Год?

– Быстрее. Но не немедленно.

– Я хочу видеть вашего начальника.

– Это невозможно: он в отъезде.

– Понятно, – Бирюлев подчеркнуто достал из кармана пиджака блокнот с вложенным карандашом и что-то в него занес.

– Пометки к моей новой статье, – объяснил он. – Люди интересуются: почему убийцы не пойманы? Вот я и расскажу им о ваших методах. О том, что полиция отказывается работать.

Червинский пожал плечами:

– Одной меньше – одной больше. Какая разница?

Репортер записал и это и широко улыбнулся:

– Не упустите завтрашнюю газету.

Однако предвкушение маленькой мести не слишком облегчало печаль.

А что, если самому найти отцовскую кухарку, не дожидаясь, когда ей займется полиция?

Для начала стоит расспросить прислугу по соседству. Такие люди всегда охочи до сплетен, чем не раз помогали в работе. Наверняка смогут подсказать, где искать.

Спозаранок Матрену разбудили громкие причитания.

– Мама! Мишаня! Сестрицы-ыы…

Голосила средняя – та, что служила в няньках. Если она явилась домой ни свет, ни заря, это значило только одно: ее выгнали.

Похоже, увидев обгоревшие сени, девка вообразила невесть что.

– Улька, да тут мы все! – крикнула мать, не открывая глаз.

На полу, проснувшись, завозились младшие.

Шлеп-шлеп. Так и шла, небось, всю дорогу – разувшись, чтобы сберечь обувку. Молодец.

– Мама! – бросилась на шею.

Матрена погладила дочь по теплым волосам. Отстранила, поднялась на топчане, бегло перекрестила.

– Я уж подумала, сгорели вы. Как же так вышло?

– Да как… Подожгли вчера.

Ульяна ахнула.

– Так не сами? Кто?

– Да кто их знает.

– Дядьки чужие, – влез младший. – Они Дуньку забрали.

Средняя округлила глаза и потрясла головой.

– Как забрали?

– Увезли на телеге.

– Что ты говоришь? Мама!

Матрена запустила пальцы обеих рук в волосы и зажмурилась. Она до ночи пыталась вызнать, куда могла деться ее русалка. Обошла весь береговой бедняцкий квартал. Многие соседи видели, как дочь, ревущую на всю улицу, увозили. Но, конечно, никто не подумал вмешаться.

– Да как же? Быстро ведь гнали, – оправдывался толстый Демидка, который бы и лошадь ударом кулака уложил, если бы захотел.