– Мне бы номер почище на пару дней.

Старик кивнул и протянул ключ.

– И водки принести.

Портье и здесь согласился.

– А на закуску что изволите?

Бирюлев пожал плечами: голода он не испытывал. И потому даже не обратил внимания, что именно по своему разумению доставил лысый старик. А вот горькая пришлась кстати. С непривычки тошнило, но репортер все равно упрямо пил до тех пор, пока начисто не избавился от мыслей и не уснул.

Расплата за часы покоя впечатляла. Впрочем, страдая физически, Бирюлев отвлекался от переживаний.

Уже давно перевалило за полдень, когда он ощутил не только улучшение здоровья – но и, вместе с тем, некоторое облегчение тяжести на душе.

– Ирина тут меня ни за что не найдет!

Глупая детская шалость. Ведь не намерен же он всерьез перечеркнуть разом целых пять лет усилий?

Пора возвращаться к жене… Ночь после страшной находки репортер и так скоротал за разговорами в будуаре жрицы любви.

Впрочем, нет. Не сейчас.

Нет, нет, нет.

Лишь представив лицо Ирины – крупное, квадратное, в обрамлении светлых искусственных завитушек – Бирюлев ощутил, как усилились похмельные муки.

Какое-то время он поживет и в гостинице.

Вызвав прислугу, репортер потребовал принести студня с рассолом. Перекусил, ополоснулся теплой и пахнущей затхлостью водой из таза, отряхнул, насколько мог, помятый костюм-тройку и спустился вниз.

Отчего бы и впрямь не сделать за мерзавцев-полицейских работу?

Добравшись на извозчике до дома отца, Бирюлев с тоской взглянул на закрытые ставни. Заходить внутрь он не собирался, по меньшей мере, несколько недель. Может, к тому времени жуткий запах немного ослабнет. Придется нанимать рабочих… а потом и вовсе продавать дом. Жаль. Тихое, спокойное место.

Однако, к кому же зайти? Сын ничего не знал про отцовских соседей.

Осмотревшись, он решил начать визиты со стоящего поодаль двухэтажного особняка. В таком наверняка водилось много прислуги.

Мучительно вспоминая, как звали кухарку, репортер поднялся на крыльцо и постучал.

Дверь открыла хозяйка.

С недоумением окинув взглядом гостя, чей вид нынче не внушал доверия, она холодно поинтересовалась:

– Чем могу помочь?

– Здравствуйте, сударыня… Разрешите представиться: Бирюлев, – он отступил на шаг, чтобы увеличить расстояние до тонкого носа соседки.

– Бирюлев? Его убили, – еще более сухо ответила дама.

Всем, кроме полиции, очевидно, что смерть отца – не случайность.

Проклятые бездельники. Ну ничего, еще найдется способ им насолить, и неважно – с помощью Титоренко или без нее.

– Я сын вашего соседа. Георгий Сергеевич.

– Ах вот как… Беленькая, Елизавета Семеновна.

Фамилия дамы невольно напомнила минувшую ночь в гостиничном номере – а еще больше неприятные моменты утра.

– Что же вас ко мне привело?

– Дело в том, что я разыскиваю прислугу отца. Она отчего-то вдруг резко исчезла. И я подумал, что кто-либо из ваших людей по-соседски мог бы подсказать, где ее найти.

– Да, они весьма болтливы. Но позвольте спросить: неужели есть подозрение, что она?..

– Всякое может быть.

Обернувшись, дама позвала:

– Марфуша! Выйди-ка!

Пришлось поторопить дважды.

Пока ждали, соседка принялась расспрашивать о происшествии. Уже в который раз за минувшие дни репортер повторил неприятный рассказ.

– Полагаю, отца убили невидимые, – резюмировал он.

Дама охнула.

– Я знала! Я в газетах читала про этих головорезов. Из-за них дом приходится закрывать на все запоры.

– Пятый случай за месяц, – отметил Бирюлев.

– Ох, как же страшно… Слухи-то мы знали, но так, в деталях… Буду молиться, чтобы полиция поскорее поймала негодяев.

Горничная, наконец, вышла на крыльцо.

– Марфуша, скажи обо всем, о чем господин спросит.

Хмурая, неразговорчивая прислуга – каждое слово из нее приходилось доставать чуть ли не силой – поведала, что отцовскую горничную звали Аксиньей, что она давно не показывалась и проживала в бедняцком квартале у реки.

– Третий дом по ту сторону, что и мостки. Прямо в крайнем ряду, близко к воде.

Поблагодарив, Бирюлев собрался откланяться. Однако все же не утерпел и задал вопрос, терзавший с тех пор, как он в последний раз посетил отчий дом:

– Как же так вышло, что к нему совсем никто столько времени не заглядывал?

Соседка вздохнула и пожала плечами.

Комната, отгороженная деревянной стеной с вырубленным в ней окном, напоминала хлев. Тут ходили, сидели и даже лежали прямо на полу человек тридцать – и большее число из них такой сброд, что представить тошно.

И с ними пришлось коротать ночь.

Устроившись в углу, Матрена попыталась задремать, уперев голову в стену, но вскоре очнулась. По ней кто-то шарил – не то в поисках карманов, не то еще с какими недобрыми мыслями. Прачка вскочила и перешла поближе к оконцу, чтобы, если вдруг что, суметь дозваться помощи, но до утра больше глаз не сомкнула.

Вокруг всхлипывали, кашляли, молились вполголоса, шумно ловили блох…

Стояла невероятная духота. Хотелось пить, но пока еще не настолько, чтобы отважиться зачерпнуть из гнилой общей бочки.

С того момента, как лживый старый сыщик водворил сюда Матрену, прошел уже целый день. За это время ее подозвали дважды. Сначала – безучастный полицейский спросил в окно: какова фамилия, род занятий, сколько лет да где проживала.

– Судима?

– Нет, – сглотнув, глухо сказала Матрена.

Во второй раз ее вывели. Проводили в полупустой кабинет, где дважды сфотографировали – стоя и сидя на стуле. Потом обмерили, как будто собирались шить платье: всю, от головы до ног и даже обхвата рук. Затем подвели к отдельному столу, и, вымазав пальцы в ваксе, приставили каждый поочередно к бумаге.

– Отчего я здесь? – задала Матрена обыденный при ее обстоятельствах вопрос.

Ответ, разумеется, был и без того совершенно ясен. Куда уж понятнее? Схватили при попытке продажи краденой вещи из дома убитого.

– Сама, поди, знаешь.

– Не знаю.

– Так я тоже не знаю.

Вот и весь разговор, а после прачку снова вернули в хлев.

И как только умудрилась так опростоволоситься? Лет немало, а дура дурой. Эх. Верно говорят: не умеешь – не делай. А если думаешь, что умеешь, то все равно лучше не суйся – можешь и ошибиться да клыки пообломать.

– Когда со мной говорить-то станут? – обратилась она к безучастным соседям, занятым каждый своей бедой.

– Любят они это дело – потомить подольше, – дородная крестьянка, по виду – стольких же лет, что и Матрена, лузгала на пол припасенные семечки. – Все, почитай, ждать упарились.

– Но мне-то нужно им сказать. Я ж старика не убивала.

– Все тут ни в чем неповинны, милая, – ухмыльнулась баба. Вместо передних зубов у нее торчали пеньки.

– Так я ведь и сама пострадала. Девку у меня украли, – Матрена села, прижавшись ноющей от долгого неудобного положения спиной к стене.

– Ха-ха, – раздельно просмеялась соседка. – Небось, сама себя и покрала. Ничо, нагуляется и вернется.

Матрена не обратила на обидные слова внимания – думала. Сейчас нужно собраться, как никогда. А не скорбеть да рыдать, как некоторые другие поблизости.

– Да как бы я его порешила, если все утро дома была? В тот день и вовсе задержалась… И сама же за городовыми пошла, – принялась размышлять вслух. – Девка вот могла бы подтвердить, взрослая она, в лета вступила. Да только как раз ее невидимые и забрали.

– Неужто сами невидимые? – недоверчиво присвистнул одноглазый, что стоял прямо над головой.

Прачка отмахнулась.

– И младшие тоже дома сидели, но от них толку чуть. Как-то они там без меня? Одно хорошо: вовремя Ульку прогнали. Так… На улке нашей меня мало кто заметил – все уже разбрелись. Да и даром, что соседи – и видели бы, да не сказали. Проку с них никакого. Вот если бы Ульке передать, будто бы она раньше вернулась и со мной в тот день оставалась. Хотя тут тоже можно пропасть: а что, если хозяев ее прежних найдут?