Нет, значит, в т о т злополучный год они не были ранними…

Вот уже и март кончается. Оседают грязные снега. Из-под грязных снегов вытекают грязные вешние воды. Грязные вешние воды попадают под колёса машин. Машины обдают грязью с ног до головы бесправную человеческую фигурку, забравшуюся на холмик сложенного у обочины просевшего грязного снега, чтобы спастись от грязных вешних вод. Фигурка пережидает поток машин с риском опоздать на работу в научно-исследовательский институт, где не надо хватать с неба звёзд, где хороший работник ничем не отличается от плохого, а хорошая работа – от плохой…

Кто-то на днях сказал, что грачи прилетели. А когда прилетают журавли? Вдруг человек призадумывается: а видел ли он когда-нибудь журавля в небе? Раз не помнит, значит, не видел? И синицу в руке не держал? На каком же основании всю жизнь считает, что одно предпочитает другому?..

Ничего человек не знает. Знает только, что скоро весна – тёплый ветер, запах оттаявшей земли, клейкие светло-зелёные свертки на ветках, переполненное голубизной небо – и что придёт она в первую очередь на любимый бульвар, а потом уже на всю остальную планету.

В двухместное купе, пахнущее мягкой мебелью и дальней дорогой, вошла миниатюрная блондинка и со знанием дела нажала кнопку правого дивана, который тут же плавно и бесшумно приоткрыл свой зев, поглотив дорожную сумку, после чего так же плавно и бесшумно закрылся, предлагая для уютного сиденья бархатную поверхность тёмно-вишнёвого цвета. Сняв куртку и повесив её на вешалку, женщина взглянула на часы, потом села и посмотрела в окно. На платформе, протянув взгляды к отъезжающим, стояли люди. Её никто не провожал, что избавляло от неловкости последних мгновений, вымученной улыбки, которую надлежит растягивать до того момента, пока шагающий или, чего доброго, бегущий рядом с отходящим поездом провожающий перестанет быть видимым. Блондинка приоткрыла окно; оно легко скользнуло вниз, и шёлковая струя осеннего воздуха влилась в купе, опустилась на букет стоявших на столике жёлтых астр. Втянув в себя воздух, женщина уловила неизвестно откуда взявшийся и неизвестно почему вспомнившийся аромат давно почившего в бозе угольного отопления.

До отхода поезда оставалось менее четверти часа, а второе место всё ещё пустовало. Вежливый голос настоятельно просил провожающих покинуть вагоны, когда в купе влетел запыхавшийся юноша, спешно поздоровался, бросил на левый диван саквояж и тут же вылетел, чмокнув кого-то в дверях, после этого в купе появилась запыхавшаяся, прехорошенькая молодая особа.

– Здравствуйте… чудом не опоздала… все перепутала…

Она села, стараясь перевести дыхание. Тут раздался мелодичный удар колокола, возвещавший об отходе поезда; разноцветная плитка платформы чуть дрогнула, поехала вправо, сначала медленно, потом быстрей, а потом и вовсе скрылась из глаз вместе с милым Ромео (так про себя окрестила блондинка провожатого попутчицы). И вот уже бесконечные нити рельсов, брызгая солнечным отражением, тянутся рядом с их поездом; на секунду мелькает новая гостиница с покатыми крышами, собирающими солнечную энергию, вагон делает что-то вроде небольшого взлёта и оказывается в стеклянной гильзе, по которой ему предстоит мчаться без остановок до Берлина, а затем и дальше.

– Вы в Берлин?

– Нет, в Париж. А вы?

– В Берлин.

Блондинка вынимает из сумки и ставит на столик металлическую банку с соком, кладёт пакетик с карамелью, несколько яблок. Снимает туфли, достает тапочки.

– В Париже сейчас замечательная погода – как летом. Моя подруга только что оттуда вернулась. Надеюсь, в Берлине такая же.

– Это радует…

– Как вас зовут?

– Катя. А вас?

– Людмила Вернеровна. Можно просто – Людмила. Хотите пить?

Катя кивнула в знак согласия. Взяв банку с соком, Людмила Вернеровна опустила её под столик, на что-то нажала, и банка оказалась продырявленной в двух местах.

– Какой красивый мальчик вас провожал…

– Это мой брат… по отцу.

– Красивый юноша, ну просто Ромео.

– Он ещё ребёнок, ему только четырнадцать.

– Да вам, наверно, немногим больше?

– Многим – мне двадцать девять.

– Никогда бы не подумала. А в Париж по делам?

– Нет, в отпуск. А вы в Берлин по работе?

– На конгресс.

– В какой области?

– Медиков. Но я переводчица. Еду с опозданием, так вышло…

В купе зашёл вежливый проводник, присел, проверил билеты; распушил букет, пожелал пассажиркам приятного пути.

Облокотившись на столик, Людмила любовалась какофонией красок, в которую, как на палитре, смешались небо, леса, поля, оранжевое солнце и прочие субстанции мира, не различимые за матовым стеклом туннеля, по которому мчался поезд. Тревога снова охватила её – как мама справится? Хоть старушка и уверяла, что всё будет в порядке, всё же… Как нескладно вышло. Надо же, чтоб всё совпало: дети на практике, Виктор в командировке, сватья в больнице. Один сват. Что он может? Целый день на работе, потом в больницу… Обещал подстраховать. Главное – ночь, по ночам у мамы иногда ноги сводит. Но где там переночевать – в однокомнатной квартире с маленькой кухней? Нескладно… Профессор с мировым именем будет валяться на раскладушке…

Катерина, откинувшись на мягкую спинку дивана, закрыла глаза и погрузилась в свои, тоже не очень-то весёлые мысли. Получается, что печального в жизни больше, чем радостного… Как с этим быть?..

Людмила заметила, что дремлющая напротив девушка мотает головой, как будто что-то отвергает.

– Вы художница? – Вопрос прозвучал неожиданно, и девушка, открыв глаза, улыбнулась.

– Почему вы так решили?

– Мне кажется, что вы должны иметь отношение к искусству.

– Нет, совсем напротив. Я экономист.

– Не скучно?

– Ну, во-первых, я пошла по стопам отца, он у меня известный человек в этой области. Во-вторых, у меня нет семьи, а потому есть время всем на свете интересоваться, в том числе искусством.

– Не трудно быть экономистом?

– Да нет. Уже есть некоторый опыт.

– А Ромео тоже готовит себя в экономисты?

– Кирюшка? Нет, что вы. Он учится в специализированном колледже на реставратора. С детства влюблён в старинную архитектуру. Наверное, потому, что родился и растёт среди старых особняков и палат, где гуляла его мама, когда была им беременна.

– Где же это? В Москве?

– Конечно. Старая Москва. Хитров переулок знаете?

Людмила как-то запнулась, заморгала, задумалась.

– А где это? Не в районе Солянки?

– Да, ближе к бульварному кольцу.

– Ничего себе… Да я не только знаю, я тоже родилась в этом районе, выросла там, отца похоронила, замуж вышла и сына родила, а уж после выехали – дом поставили на капитальный ремонт. Но переулка с таким названием вроде бы не было. Хитров рынок был когда-то, это все знают, а переулок…

– Он раньше назывался по-другому. Отец там живёт лет шестнадцать.

– Подождите, уж это не мой ли переулок называется теперь Хитровым? Объясните, где это.

Катерина, чертя по столу невидимые линии, объяснила попутчице, где находится переулок. Людмила молчала. На белокожем лице выступили красные пятна.

– В каком подъезде живёт ваш отец?

– В первом.

– Ну, не в четырнадцатой же квартире? – уже вскрикнула, воздев руки, Людмила Вернеровна.

– В тринадцатой, – с недоумением ответила Катерина.

Воцарилось молчание. Женщины смотрели друг на друга.

– А вы не там живёте?

– Нет. Папа получил эту квартиру после того, как разошёлся с мамой, а я живу с мамой в Чертанове.

– Ну, слава богу… Давайте только не будем сейчас причитать, как тесен этот мир…Не будем?