Нет, я не спорю с пеной у рта, не скандалю, не требую — я по другой части. Я — как та приблудная шавка на деревне: дождусь подходящего момента, гавкну один раз и полчаса наслаждаюсь произведённым эффектом. А когда последние отзвуки возникшего в результате злобного перелая всех псов в округе смолкнут где-то на окраинах задних дворов, гавкну ещё раз. Лениво так, как будто сама себе — ну, гав, что ли. И понеслась по новой, ещё громче, ещё злобнее. А я что? Я ничего... Так что не заметить моё отсутствие в принципе невозможно — подозрительно тихо.
Нужный мне кабинет находился на последнем, четвёртом, этаже, так что, карабкаясь по лестнице наверх на своих десятисантиметровых каблуках и проклиная их изобретателя, я как раз успела ещё раз задуматься о необходимости так вот прям немедленно лезть выяснять размеры недовольства своего начальства. И вообще, кто сказал, что это самое начальство недовольно? Вон, небось, в кои-то веки умудрилось не оскандалиться с утра, а кому за это спасибо надо сказать? Мне, родименькой, за то, что соизволила не явиться. Было бы начальство недовольно, уже вызвало бы на ковёр. Меня кто-то вызывал? Нет. Чего прусь тогда, спрашивается?
Мысль эта, без сомнения привлекательная, откуда ни погляди, озарила мои хмурые размышления, когда я уже заканчивала последний пролёт. Моментально отметя в сторону возникшее было «ну я же уже вроде как тут», я начала шустренько разворачиваться, когда дверь наверху приоткрылась, являя миру в моём лице щуплую фигурку нашей местной Змеи Горыничны, в будние дни откликающуюся на Тамару Ефимовну и пытающуюся руководить этим зверинцем. Увидев меня, она хищно улыбнулась, продемонстрировав воистину акулий оскал, и поинтересовалась:
— Викуся! — я с трудом удержала лицо от попытки перекоситься, как после килограмма лимонов. — Вы всё же решили почтить нас своим присутствием? Как мило, деточка. Ну, идите работать, не заставляйте своих воспитанников ждать. Это, знаете ли, не тот пример, что учитель должен показывать детям. Идите же, Вика. До свидания.
Директриса развернулась и поплыла куда-то вглубь коридора, по направлению к оранжерее, а я осталась во второй раз за этот день подбирать челюсть с пола: это что, всё? Не наорёт? Не пригрозит уволить? Не лишит премии на полгода вперёд? Только «Викуся, не подавайте плохой пример»? Да чтоб я сдохла, не сходя с этого самого места, быть такого не может! Я поудобнее пристроилась на ступеньке, отставив одну ногу в сторону и опершись плечом о стену, и принялась буравить удаляющуюся спину, от всей души желая её обладательнице долгих лет икоты.
— Ну-ну, — тихо пробормотала сама себе, — а то я тебя первый день знаю. Итак, четыре...
— Ты чего тут развалилась практическим пособием по бренности бытия? — рядом притормозил Егор, наш сисадмин, и, скопировав мою позу, привалился к стеночке ступенькой ниже. — Будет интересно? Имеет смысл ждать?
— Ты бесподобно беспардонен, как, впрочем, и всегда. Можешь понаблюдать, стервятник, меня сейчас будут макать носом. Три...
— Кто стервятник?! Я? — Егор настолько правдоподобно изобразил оскорблённую невинность, что, не знай я его, как облупленного, вот уже три года, непременно купилась бы. Честные и непорочные, как у недельного младенца, голубые глаза выглянули из-за моего плеча и, вмиг оценив обстановку, сверкнули не по-младенчески коварно. — О... Ну разве что с твоего позволения. А что ты отчебучила на этот раз?
— Два... Да так, то то, то сё, то на летучку не пришла...
— Опять? Это же какой уже, третий раз за этот месяц? Ты, Дольная, или камикадзе хренова, или выиграла в спортлото пятьдесят миллионов и не знаешь, как признаться. Впрочем, я сегодня тоже забил. Шёл вот сдаваться, когда тебя увидел...
— Один! — перебив Егора, я театральным жестом вытянула руку в сторону замершей вдруг Тамары Ефимовны. — Итак?..
— Ах да, Викуся... и Егорушка! — заметив голубоглазого компьютерщика, директриса тут же приплела и его. — На премию в этом месяце можете даже и не рассчитывать!
Вот не знаю, чего она ожидала, но явно не того, что мы, переглянувшись на секунду, синхронно отвесим ей поясной поклон и, радостно заявив: «Да, даже и не сомневались», свалим восвояси. Будь я одна, я бы ещё попробовала вымолить прощение, поунижаться, может даже пустить слезу. Иногда это помогало, в конце концов, предыдущие два опоздания мне же простили. Но не проделывать же всё это под носом у первого сплетника нашей конторы? Мне для полного счастья ещё не хватало потерять с трудом приобретённую репутацию холодной непробиваемой стервы. А то, что Егор не преминет поделиться кусочком столь лакомой информации со всеми желающими, не исключая младших классов, это же как пить дать. Он, вообще-то, малый неплохой, один из немногих в нашем серпентарии, с кем я дружу, но вот посплетничать любит почище товарной бабки. Если срочно нужно оповестить о чём-то максимально большое количество людей, достаточно просто поведать это под большим секретом нашему ходячему голубоглазому недоразумению, а уж он-то позаботится, чтобы в неизвестности остались только слепо-глухо-немые жители северных штатов Америки. Так что уж лучше без премии.
Хотя чем, собственно, лучше? Деньги-то мне нужны. Я же Данику обещала велосипед на день рождения. Он уже даже выбрал маленькую синенькую Сефору, как две капли воды похожую на взрослую модель и оттого ещё более милую. Как же я теперь скажу ему, что покупка двухколёсного друга откладывается до тех времён, когда мама сподобится научиться приходить вовремя на работу? Представив себе полные слёз глаза сына, я стиснула зубы и приняла, как впоследствии оказалось, судьбоносное решение: эта халтурка у московских рокеров должна быть моей! А на войне, как известно, все способы хороши. Трепещите, панки, как оказалось, вы мне нужны, а я так просто не сдаюсь. Так что никто никакую юбку переодевать не будет — должно же у девушки быть хоть какое-то преимущество?
День до обеда пролетел без особого экстрима, может, потому, что я благоразумно не выходила из своего кабинета, а найти приключения в практически пустом помещении на отшибе не под силу даже мне. Кстати вспомнились слова когда-то популярной песни: «В коморке, что за актовым залом...» — ну прямо про меня написано. Музкабинет и в самом деле находился подальше от всех, в конце длинного пустынного коридора, извивающегося змеёй вокруг актового зала, дабы избавить уши и нервы невольных слушателей от порой не совсем мелодичных звуков, доносящихся из него. Меня такая дислокация более чем устраивала, так что до Ромкиного приезда я была предоставлена сама себе и с пользой использовала это время, вспоминая всё, что я знаю об ударных установках, роке и «Рельефе». Да-да, я даже залезла в интернет и, скачав парочку их самых популярных песен, попыталась отработать барабанные партии, безбожно копируя их ударника. Получалось так себе, учитывая, насколько виртуозно тот владел вверенным ему инструментом, но я хотя бы не выбивалась из общего рисунка. Так что к двум я была всё ещё жива, полна энтузиазма и более-менее готова.
Ромка ждал меня на парковке, прислонившись к дверям своей серебристой «Тойоты Камри» и нетерпеливо куря, судя по количеству окурков у его ног, уже далеко не первую сигарету. Обведя задумчивым взглядом мою фигуру, он выдал:
— Судя по тому, что это недоразумение всё ещё на тебе, ты настроена решительно. Мне их заранее жалко.
Мимоходом чмокнув его в подставленную щёку, я залезла в прокуренный салон и чуть не оглохла от дикой какофонии звуков из приёмника.
— Романыч, я надеюсь, что это безобразие, ошибочно считаемое за направление в музыке, не является тем, что от меня ожидается?
— Чем тебя не устраивает “Rammstein”? — огрызнулся друг детства, заводя машину. — Всех устраивает, а её, блин, не устраивает. Да ты знаешь, сколько у них наград, а? Вот у твоего Моцарта есть платиновые альбомы? А у них есть!
— Что-то твои платиновые давненько не выступали. Когда у них последний концерт был, а?
— Это у твоего Моцарта давно концертов не было, — загоготал Ромка, вспомнив полюбившуюся ему фразу из КВН. — И вообще, при чём тут они? Давай я тебе пока что что-то из «Рельефа» поставлю?
