- Что слышала, дорогая. Это только мой брат мог такое придумать, – Тонька тяжело вздохнула, будто извиняясь за него, и пояснила: – Понимаешь, ему визу рабочую не хотят продлевать. Пока он в старом агенстве был, те как-то продлевали сами. А потом они что-то не поделили и то ли Кирилл ушел от них, то ли они его ушли. Я не поняла, если честно.

- А жена-то тут причем? – удивилась я.

- Да притом, – фырнула Тонька, – что теперь ему надо самому визой заниматься. А англичане страх как не хотят нелегальных эмигрантов. Ну, знаешь, кто приезжает вроде бы временно по работе, а потом оседает. Он же, когда ехал туда, заявил, что невеста у него в России беременная и всё такое, – помню, помню. Мы вместе в посольство ходили, показывали мой живот и справку из ЗАГСа о том, что заявление подали. – В общем, ему сказали так: либо ты предъявляешь нам жену, дабы мы знали, что тебя в России что-то держит, либо учи, как пишется слово депортация.

Так вот оно что.

Вернулся он. К сыну, ага. Любовь-морковь, дай мне шанс, я докажу... Так, значит, Кирюша, да? Ну, хорошо...

- А я знаю, – слово “месть” такое сладкое-сладкое, – что он в Питере. Он вчера приходил, Тонька. Божился, что любит, ждёт, верит, надеется и изъявлял страстное желание познакомиться с Даней. Медведя ему припёр из Лондона, представляешь? Тонь, в каком лондонском магазине продаются плюшевые медведи с биркой “Московская фабрика мягких игрушек”?

Один готов.

Теперь позвоним Олегу и Боженовым.

Кирюша, зря ты так. Себя я ещё прощу, да что там – уже простила, но за ребёнка по стенке размажу.

====== Глава 28 ======

Шес подошел к нам минут через пятнадцать – к тому времени я уже успела сгрызть ногти по локоть, – и предъявил чистые костяшки пальцев, как ультимативное доказательство исключительно мирного и цивилизованного разрешения конфликта. Ой, что-то я слабо ему верю, ну да Бог с ним. Полицейские сирены не воют, никто не визжит: “Ой, бабоньки, это что ж творится?!” и ладненько.

Нет, всё же мне крупно повезло, что Олег не стал свидетелем того скандала. Для брата имя Кирилла было чем-то вроде красной тряпки для быка. Он жутко раздражался даже просто при упоминании Авдеева, чего же ожидать при личной встрече?

Немного напрягало то, что и никаких разъяснений по поводу произошедшего Шес, кажется, давать не собирался. Буркнул что-то вроде: “Поговорил и поговорил, не дергайся” и спокойно так проигнорировал все мои последующие попытки что-либо узнать.

- Ты хотела, чтобы он ушел? Он ушел, – отмахнулся Шес. – За каким тебе подробности?

Тоже мне, самец-благодетель выискался! Хотя подробности мне и правда ни к чему. Главное, чтобы Кирилл больше не появлялся и никто за это под суд не попал. Но с какой радости такая реакция, как будто всё произошедшее вообще не моё дело?

Я бы ещё стерпела такое отношение со стороны Олега. Да что там стерпела – восприняла бы, как само собой разумеющееся. У нас в семье так принято – хочешь что-то сделать? Знаешь как? Делай сама. А если сама не можешь и просишь помощи, так и не лезь со своими “ценными указаниями” и критикой.

Вот только не припомню я, чтобы просила Шеса о какой-либо помощи.

Впрочем, ни в чьем позволении он и не нуждался, а чувства, обуревавшие меня в ответ, были странной смесью вполне ожидаемого негодования и немного менее ожидаемых благодарности и облегчения. Но и до этих пертурбаций моих эмоций и мыслей дела рокеру не было, видимо, никакого, от слова совсем.

Чуть подвинув меня в сторону плечом и беззаботно насвистывая какую-то задорную мелодию, он полез в салон внедорожника разбираться с креслом. Колебания куда можно переложить часть вещей, дабы освободить место под него, были разрешены кардинально путём простого смахивания на пол всего лишнего. То есть, абсолютно всего. Лихо освободив таким образом поле деятельности, Шес подмигнул мне и легко впихнул кресло в салон.

А вот дальше рокер впал ступор. И я его понимала: с одной стороны, чтобы справиться с установкой современного детского авто-кресла, надо иметь как минимум две руки и, желательно, докторскую по аэронавтике; с другой стороны, какой же самЭц признается слабенькой и глупенькой особи женского пола, что чего-то не могёт?

В общем, похихикала я славно, наблюдая со стороны за борьбой эго с разумом. Заодно и пополнила свой словарный запас исключительно политкорректными синонимами популярных матов. Даже заслушалась. Такая фантазия у человека, в пору брать ручку и записывать за ним. Вышел из этой ситуации Шес с грацией упёртого барана, прижатого к стенке:

- Слышь, Витёк, я тут всё подготовил… – ну да, как же, видела я эти танцы с бубном, названные “подготовкой”. – Ты доделывай, а я пока воды в дворники долью.

Ага, куда ж мы по майской жаре, да без воды в дворниках?

Небрежным движением двух пальчиков – хорошо, не небрежным и не двух, но всё равно с лёгкостью отработанных до автоматизма движений, – закрепляю все пять якорей и под прифигевшим взглядом зелёных глаз начинаю инструктаж.

Видимо, рокер и в самом деле был ошарашен (либо же внезапно решил отличиться примерным терпением), потому что моё “сюдой ходи, тудой нет” выслушал почти до конца. Нетерпеливо перебил лишь минут через двадцать, когда мы, вернувшись в кафе, уже приканчивали успевший остыть завтрак:

- Значит так, мамаша, – отрезал он, расплачиваясь с официантом. В ответ на свою попытку заплатить за нас с Данькой я получила настолько многообещающий взгляд, что, кажется, потеряла желание поднимать этот вопрос ещё когда-либо в жизни. – Аллергии, хронические заболевания типа эпилепсии и дурные привычки типа теряться есть? Плюш? Аллергия на плюш? Ты в своем уме? Где я тебе в зоопарке плюш найду? Ясно, ясно, не истери, плюш не трогать, даже если его нет. Что ещё? Всё? Клоп, целуй мать. Встретимся в три. Всё, пока.

И ушёл.

Оставил машину на парковке кафе, взял Даньку за руку и ушёл.

У меня закралось смутное подозрение, что он не терпеливо выслушивал инструктаж, а просто фильтровал его, пропуская мимо ушей. Нет, ну как так можно? Я же переживаю! А вдруг Данька замёрзнет? А вдруг оголодает? А панамку он ему надел? А воду купил? А...

Эти и ещё сто пятьдесят штук других типично мамских “а вдруг” приходили мне в голову – иногда по одному, иногда гурьбой, – в течение всего дня. А потому репетиция периодически приостанавливалась, дабы сумасшедшая мамаша – по определению Леголаса, – могла позвонить маньяку-няньке – спасибо, Шэка, после этого мне наверняка стало спокойнее, – и надавать всяких разных жизненно необходимых ценных указаний.

Шес продержался до часу дня, а потом рявкнул:

- Я тебе сам позвоню, когда он, замёрзнув от обезвоживания, потеряется на плюшевой подстилке, свалившись в аквариум для тигра!

И отключил телефон! Просто отключил телефон. Вежливый женский голос раз за разом сообщал мне что-то про зону доступа.

Да чтобы я ещё раз, когда-нибудь, хоть на пять минут!..

От попытки бежать в злосчастный зоопарк прямо сейчас и спасать свою деточку меня остановило не менее обозлённое рявканье Хана:

- Да мы, мать вашу разэдак, будем сегодня репетировать? Собрались и поехали, психбольница на выезде! Не тот дурдом “Солнышком” назвали.

Я впервые слышала, чтобы Хан повышал голос.

Дело в том, что “отличилась” с утра не только я. Ну, то есть я, наверное, чуть сильнее остальных, но и они…

Короче, Дэн каким-то образом сорвал вчера голос, а потому мог только вымучено хрипеть и пить тёплый чай с мёдом.

Даже играть на синтезаторе он не мог, поскольку Шэка спросонья чего-то там пытался усовершенствовать. Его, видите ли, не устраивал график какой-то огибающей, чем бы это ни было. В общем, ту деталь, что он спалил, должны были привезти только послезавтра.

Леголас умудрился порвать два комплекта струн, причём один из них – на гитаре самого Хана. Ревность Шеса по отношению к его “Фросе” – просто детский лепет по сравнению с тем, что устроил басист.

А тут я. Сначала с почти часовым опозданием, а потом с психозом.