Что ж, если на данном этапе наших отношений он не желал объединять Снежного и Алекса, это его право. Частично я даже могла его понять. Я подожду. Я умею ждать.

Поэтому на его вопрос я ответила: “Ты – снежный_барс.”

После этого мы продолжили общаться как обычно. Немного натянуто, но это было вполне ожидаемо.

Я как раз жаловалась Алеку – всмысле, снежному_барсу, – на издевательства Шеса над моим любопытством, параллельно пытаясь в очередной раз незаметно натолкнуть его на мысль, что ему бы тоже стоило прекратить шифроваться, когда раздалась резкая трель звонка.

Пол девятого. Кто бы это мог быть? Олежек в спортзале до десяти, да и ключи у него есть.

Открыв дверь, я не сразу сообразила кто этот статный голубоглазый блондин на моём пороге.

- Кирилл?! – всё ещё не веря своим глазам, удивленно протянула я.

- Привет, золотце! – и голливудская улыбка, так пленявшая меня когда-то. – Я вернулся!

Как же вы меня достали со своими “детками” и “золотцами”! Неужели, так сложно запомнить имя?!

====== Глава 25 ======

Кирилл... Кирилл Авдеев. Моя первая любовь. Моё первое разочарование. Моё первое всё.

С ним я впервые почувствовала себя желанной. С ним впервые познала горечь равнодушия.

Моё счастье. Моя боль. Моя ошибка.

Ошибка ли? В конце концов, благодаря ему есть Даня – это маленькое яркое солнышко в центре моей личной вселенной.

Как объяснить, что я чувствую сейчас, почти пять лет спустя?

Не знаю.

Ничего?

Или всё же...

Вот он обнял в ладонях чашку с чаем. Такой до боли знакомый жест. Чай крепкий – практически одна заварка, – два куска сахара и тонкий прозрачный ломтик лимона. Надо же, я до сих пор помню.

Поднял к лицу, подул, опустил обратно и развернул ручкой от себя. Да, всё правильно. Он всегда так делал. Теперь будет ждать, пока вода совсем остынет, отхлебнёт, поморщится, попросит добавить кипятка и только после этого будет пить.

Почему я помню? Вот эту родинку у основания мизинца на правой руке не помню, а про чай помню.

Что я чувствую? Чего я хочу?

Чего хочет он?

- Кирилл, – бывший оторвался от разглядывания обоев. И что в них такого интересного? – Что ты здесь делаешь?

- В каком смысле? – удивляется он. – Ты разве не рада меня видеть?

- Не переводи стрелки, Кирилл, – настаиваю на ответе. – Зачем ты здесь?

- В гости приехал.

- Ты приезжаешь в гости каждый год, – перебиваю нетерпеливо, – и ни разу не заходил.

- Я... – он, кажется, смущается. А, может, и нет. Его лицо тяжело читать – профессиональный навык вызывать на заказ нужные эмоции. – Откуда ты знаешь?

- Наверное, оттуда же, откуда ты знаешь, где я теперь живу.

- Тонька? – соображает быстро. Видимо, я угадала.

- Да.

Несмотря на наш с ним разрыв, с его старшей сестрой Антониной мы стали близкими подругами. Сначала она продолжала поддерживать связь из жалости, пыталась компенсировать поведение брата и родителей, в один миг вычеркнувших меня из своей жизни, а потом мы в самом деле сдружились. По негласной договорённости о Кирилле мы с Тотошкой старались не говорить, но и обходить тему полностью не получалось. Так что кое-какие сведения до меня всё же доходили.

- Она не рассказывала, что ты мной интересовалась, – довольно улыбнулся бывший.

- Не льсти себе, Кирилл! Я не интересовалась.

- Почему? – голубые глаза распахнулись в почти достоверном удивлении. При желании, можно было и в самом деле в него поверить. – Я вот всегда о тебе спрашивал.

- Зачем? – не то, чтобы я поверила, но...

- Я волновался, солнце, – Кирилл протянул руку через стол и осторожно накрыл мою ладонь. – Не думай, что мне было легко...

- А тебе было сложно? – я скептически хмыкнула, перебивая, и убрала руку. – Что ж ты сам не приходил, если так волновался?

- Я не мог. Вита, солнышко, ты многого не знаешь.

- Я знаю достаточно, Кирилл! – как же я ненавижу это покровительственный тон, которым всегда сопровождаются попытки сделать из меня идиотку. – Я знаю, что ты бросил меня беременную и за пять лет ни разу даже не позвонил. Я знаю, что ты приезжаешь два раза в год к родителям на соседнюю улицу, но хоть бы раз изъявил желание познакомиться с сыном. Я знаю...

- Я здесь, – перебил он, вновь схватив за руку, поймал мой взгляд и серьёзно, с нажимом заявил: – Я сделал много глупостей, да. И я очень сожалею об этом. Но я здесь. Сейчас. Ты спрашивала, зачем? Я приехал за тобой и Данилой.

- В каком смысле? – я правда не сразу поняла, что он хочет этим сказать.

- В прямом, солнце, в самом прямом. Когда я уезжал, то обещал вернуться за тобой. Помнишь?

- Ещё бы не помнить.

- Я вернулся, Вита. Вернулся за тобой.

И вот тут до вашей покорной слуги дошло.

Вся абсурдность ситуации предстала предо мной, словно подсвеченная жёстким светом софитов. Он вернулся. За мной. Через пять лет.

Через бесчисленное количество сброшенных звонков и его новых подружек. Через сотни несмененных вовремя памперсов. Через десятки бессонных температурных ночей. Через море пролитых слез. Через океан непролитых.

Первая Данькина улыбка. Первые шажки.

Четыре шва на расшибленном об угол шкафа лобике в полтора года.

Пробитая гвоздём пяточка в три.

Главный приз на новогоднем утреннике в четыре – Даня рассказывал стишок о семье.

Папины похороны.

Мой дебют на большой сцене с “Рельефом”.

Пять долгих и таких насыщенных лет. Болью и радостью, утратами и обретениями.

Наверное, со стороны это выглядело как истерика, но мне в самом деле стало смешно. Я хохотала, как на концерте Жванецкого. До слёз, до икоты, до колик в животе. Да, пожалуй, это была истерика.

- Кирюша, родненький, – выдавила я из себя сквозь смех через несколько минут. – А теперь серьёзно. Что. Ты. Здесь. Делаешь?

- Вита, у тебя истерика. Принести воды?

- Лучше водки, – я ещё раз хохотнула и пошла в зал искать олежкину заначку. – Сейчас. Где-то тут было...

- Вита! – закричал он мне вслед, пытаясь перехватить за руку.

- Не ори, – я увернулась. – Даню разбудишь.

- Он здесь?

- А где ещё ему быть?

- Можно мне его увидеть? – Кирилл шёл следом за мной, и когда я, опешив от этой просьбы, застыла среди зала, прижался к спине и, обняв за плечи, зарылся лицом в мои волосы.

- Нет, – всю весёлость, или истерику, или что там это было, как ветром сдуло. Остался только ледяной комок чего-то колючего и жутко паскудного в животе. – Нет. Не можешь. И убери руки.

- Я так соскучился, солнце...

- Я сказала, руки убери!

- Ты мне не веришь, да? – Кирилл отпустил меня, но продолжал стоять вплотную к спине, так что я чувствовала его дыхание у себя на затылке.

Правильно, мы с ним одного роста. Это не он низкий, просто я высока для девушки. Вспомнились наши вечные перепалки – он запрещал мне покупать обувь на каблуке. Не любил чувствовать себя ниже меня. А я любила вставать на цыпочки и раздувать белобрысые пряди на макушке. Он так смешно фыркал в ответ. А ещё, целуясь, мы всегда смотрели прямо в глаза друг другу.

Воспоминания накатили безжалостно, как волна цунами, сминающая береговую линию.

Парные татуировки на предплечьях: у меня на правом, у него на левом. Когда мы вставали рядом, плечом к плечу, абстрактные рисунки неожиданно сливались в одно объёмное сердце, бережно зажатое в ладонях. Всех это так умиляло. Пару лет назад я пошла в салон и набила поверх банальную бабочку.

Не хочу вспоминать. Не хочу. Не хочу!

И вдруг – как вспышка света, разгоняющая непроглядную темноту ночи, как спасительный глоток воздуха для утопающего, – другой поцелуй. Лицо, медленно склоняющееся к моему. Чужая рука на талии властно прижимает к худому поджарому телу, заставляет далеко откинуть голову, чтобы заглянуть в глаза. В эти невозможные наглые циничные зелёные глаза. Сухие горячие губы. Самоуверенный шёпот. Дрожь в ногах.

- Нет, Кирюш. Не верю.