Но это были одни разговоры, а когда в отборочных играх наша маленькая команда садилась за доски, он добросовестно сражался, потому что принятое решение есть принятое решение. За доской его не посещали блестящие идеи, как Ханса или Мартина, нашего пастора, ему чужды были наивные хитрости, которые пытался применять я, но он, хоть и злился на это недостойное занятие, играл всегда спокойно, вовремя вспоминал что нужно из теории, короче, он справлялся с «дурацкой игрой» как с неприятной, но важной работой и набрал для нас много очков.

Так мы добрались до финала; противниками нашими были, как и следовало ожидать, офицеры. Однако еще до начала решающего матча возникли новые осложнения. Не знаю, что это вдруг стукнуло Хансу в голову, но только накануне решающей битвы он вдруг взобрался на стул в шестом бараке — он вел там дискуссию об уничтожении монополии на образование — и заявил, что все эти, которые, кроме шахмат, ничего не видят и думают, что мозги проверяются только на шестидесяти четырех клетках, пусть приходят завтра утром в клубный барак и там своими глазами увидят, как мы, такие же, как они, простые солдаты и рабочие, побьем офицеров.

Насмешки и издевательства, посыпавшиеся на него в бараке, — это были еще цветочки по сравнению с тем скандалом, который устроили Хансу мы. Что это он себе думает? До сих пор мы продвигались вперед медленно и незаметно, и никто не удивился тому, что мы вышли на второе место. Ясно ведь, что после офицеров какая-нибудь команда должна была занять второе место. Если бы мы и проиграли офицерам, в этом не было бы ничего особенного. Во всяком случае, до сего момента. Но теперь… Теперь выиграть надо было обязательно, иначе с нами всё. «Гляньте-ка на этих хвастунов, на этих выскочек, они офицеров побить хотели, ха, ха!»

Ну и тут, конечно, снова Флориан! Флориан был в ярости. Это же надо, чтобы именно ему так повезло: Ханс и толстый капитан Цандер — капитаны наших команд — договорились, кто с кем будет играть, и Флориану достался «полполковник». Этого полковника звали «полполковником», потому что он потерял погон и теперь гордо носил оставшийся, слегка приподнимая плечо. Его приняли в команду больше из уважения, потому что он отнюдь не был мастером. Как объяснил капитан Цандер, полковник просил дать ему в противники кого-нибудь постарше. Постарше был Флориан.

«С этой штабной крысой, — кричал Флориан, — с этим юнкерским отродьем я должен сесть за один стол, да еще в игры играть! Вот до чего может довести человека дисциплинированность и ваш оппортунизм. Поставили бы меня рядом с ним на трибуну, собрали бы весь лагерь и устроили дискуссию, я б ему показал! Так нет же, я должен с ним играть! Жать ему ручку: «Пожалуйста, господин полковник, у вас первый ход!» Может, мне с ним и в кегли прикажете играть? Вот до чего можно докатиться, если идешь на уступки, если, вместо того чтобы атаковать, пятишься назад. Бить их надо, и все тут!»

«Давай, — сказал Ханс, — завтра же на шахматной доске».

Да, дорогой мой, с таким вот настроением пасхальным утром мы отправились в клубный барак.

Если бы Ханс и не сделал своего хвастливого заявления, там все равно было бы полно народу, а теперь уж и вовсе каждый квадратный сантиметр был занят, кроме, конечно, мест для двенадцати игроков. Даже во дворе перед бараком стояла толпа людей. Для них на наружной стене была вывешена большая демонстрационная доска, которую одолжили ради такого случая у столяров. На ней должны были фиксироваться наиболее интересные моменты финального турнира.

Прачечная выдала две чистые простыни, которыми застелили столы, а между досками стояли даже цветы.

Турнир начался, первый ход был у офицеров.

Что вам долго рассказывать: когда все кончили первую партию, подошло уже обеденное время, а ясности никакой не было.

Ханс и наш пастор свои партии выиграли. Это было уже кое-что, ведь их противники, Цандер и один майор люфтваффе, считались шахматными королями лагеря. Вальтер, который никогда и ничем не рисковал, проиграл, и Вилли тоже. Вилли-то проиграл из-за своего «диалектического» метода. Во всяком случае, так он называл свою сумасшедшую манеру шуровать на доске вопреки всем доводам разума. У своего противника, старшего учителя, игравшего достаточно педантично, он такими действиями ничего не мог добиться.

Я тоже проиграл. Меня душила петля, которую Ханс своим хвастовством затянул у нас на шее. Я больше следил за фигурами противника, чем за своими собственными. В конце концов, пожертвовав турой и получив взамен всего лишь пешку, я вынужден был признать себя побежденным в первом раунде «классовой борьбы».

А Флориан? Флориан сражался яростно. Он рвался вперед, он наступал. Полполковнику, который хотел себе в противники кого-нибудь постарше, с Флорианом явно не повезло. То, что он должен был играть в шахматы со штабной крысой, а не делать политику, — этот позор и злость, которую вызывало в нем такое соглашательство, буквально окрыляли ходы Флориана. Он выиграл красиво.

Итак, когда объявили перерыв, счет был 3:3.

Нельзя сказать, что на обед мы шли с высоко поднятой головой, в особенности я, но все-таки на первых порах нам удалось вывернуться.

Когда мы возвратились с обеда, толпа перед клубным бараком заметно увеличилась. Кто-то крикнул: «Ну-ка покажите им!» И что удивительно, никто не засмеялся.

Теперь мы играли белыми, и в помещении стояла такая тишина, что слышен был лишь стук переставляемых фигур да иногда через открытые окна доносился гул голосов «болевших» во дворе.

Офицеры уже поняли, что лавровый венок на этот раз висит чуть выше, чем обычно, и заиграли на всю катушку. Когда зажгли свет, закончены были только две партии; пастор и летчик сошлись на ничьей, а старший учитель спокойно и методически расправился с Вилли.

Счет стал 0.5:1.5 в пользу офицеров. Затем поднялись Ханс и капитан Цандер; по тому, как капитан, поклонившись, пожал Хансу руку, я понял, что Ханс сравнял счет.

Чуть позже Вальтер рядом со мной тихо, но с непередаваемым торжеством произнес: «Мат!» Он превзошел самого себя и навязал лейтенанту Лауфферу — хитрой лисе — ничью: 2:2. На этот раз я был на пути к победе. Только мне не надо было этого знать. Но я знал и потому потерял голову. А вскоре и коня, который составлял все мое преимущество над противником. Поэтому я должен был радоваться, что дело кончилось хотя бы ничьей.

Итак, счет стал 2.5:2.5, а общий 5.5:5.5. Оставались только Флориан и полполковник. Оба старика сражались так, словно речь шла о жизни и смерти. Флориан, как и в первой партии, сразу же начал наступать, но на этот раз полполковник был начеку. Он как будто представлял себя снова в дивизионном штабе, а пешки, которые он осторожно передвигал по доске, казались ему ротами и батареями. Он так укрепил позиции вокруг своего короля, словно это был последний рубеж долгой войны, и его ладьи, как тяжелые мортиры, угрожали атакующим отрядам Флориана.

У Флориана дело застопорилось. Он вел игру под девизом «Вперед, только вперед!», «Атаковать, атаковать и разгромить», а теперь он стоял перед неприступными укреплениями, воздвигнутыми полполковником, который, без сомнения, сделался опять полным полковником, и дальше Флориану ходу не было.

Флориан буквально скрежетал зубами, но это ему не помогало. Он наверняка ничего не знал об исходе других партий, не знал, что от него теперь зависело, проиграем мы, выиграем или будет ничья, ведь он ни разу не поднял глаз от доски. И уж конечно, он не думал больше о том, почему мы начали эту борьбу, почему должны были выиграть.

Он видел только, что полполковник, эта штабная крыса, его остановил и что очень скоро залп вражеских орудий обрушится на его позиции.

И тут Флориан начал отход. Те свои пешки, которые были обречены, он разменял, а остальные, как мог, прикрыл. Он маневрировал и с невероятной осторожностью, шаг за шагом, отступал, стремясь занять лучшие позиции. Полковнику казалось, что близится его великий час, и он упорно преследовал Флориана, но тот ускользал от его ударов.