Из-за меня они пришли, да-да-да! Меня пришли освобождать! Я всегда буду так думать и заранее вас предупреждаю, что не позволю здесь, в Барске, сказать ни одного плохого слова, кинуть ни одного косого вгляда на моих друзей, которые пришли, чтобы освободить меня! Да-да-да, к Красной Армии у меня совершенно личное отношение, и я действительно способен вообразить, что она выслала своих солдат специально для меня, чтобы вызволить меня из того, что представляет собой эта страна, а в этой стране представляет собой Барске, и еще я воочию вижу, как много их погибло на пути к моей решетке, погибших, говорю я вам, вы тоже должны присчитать, если намерены и в будущем тягаться со мной, если намерены и впредь мешать воцарению в Барске разума и человечности».

Вы уж извините, дорогие друзья, я несколько разгорячилась, произнося эту часть того, что было, вообще-то говоря, задумано как речь по поводу вашего торжественного посвящения в юность, но единственный коммунист Барске, сдается мне, тоже горячился в свое время, а уж о Ханне Барлов всем известно, как она горячилась, когда об этом рассказывала; Ханна утверждала, что настоящее новое время наступит лишь тогда, когда достаточно будет просто высказать любую истину один раз спокойным тоном, — и ни на одном из собраний вроде нашего сегодняшнего она не приводила подробностей этого побега из тюрьмы единственного коммуниста, как и не поминала тот месяц, когда беглец пользовался относительной свободой вплоть до своего истинного освобождения.

А провел он его на сеновале у Ханны Барлов.

Поскольку все мы уже видели множество таких историй в кино и по телевидению, они представляются нам слишком красочными и бурными, слишком приключенческими.

Сарай же у Ханны Барлов был самый обычный козий хлев, а над хлевом был устроен сеновал, а в углу стояли грабли и мотыги, лопаты и ведра, и еще козлы и початый мешок цемента, и еще две козы, которые начинают вонять, как целых двадцать, если провести около них длительное время, и закуток для кроликов, и еще для кур, которые после каждого яйца начинают предательски громко кудахтать.

Вы можете сказать, что было не очень-то разумно, бежав из городской тюрьмы, прятаться в расположенном по соседству козьем хлеву, но чтобы поступать разумно, требуется немножко больше времени и немножко больше сил.

И разве в конце концов это не оказалось проявлением высочайшего ума: из всех мыслимых укрытий выбрать единственно пригодное, а среди всех запуганных и жадных, тупых и болтливых отыскать единственную — Ханну Барлов?

Возможно, вы сейчас задаете себе вопрос: а Ханна и этот беглец, они раньше были знакомы или нет? — и я отвечу вам: едва ли.

Между прочим, за тот месяц, что беглец провел у нее в хлеву, они тоже друг друга не видели.

Просто Ханна однажды утром заметила, что в хлеву что-то переменилось, но так, как это бывает, если человек что-то заметил, а мысль о замеченном отгоняет в сторону. Мысль эта снова вернулась к ней, когда днем зашла соседка и сказала, что из тюрьмы убежала тьма народу, мало нам и без того хлопот, так изволь еще на старости лет запирать все двери.

Тогда еще был жив муж Ханны; хронический кашель с мокротой согнул и высушил его — и если даже в хлеву что-то было не так, ему об этом знать не следовало.

Соседка ушла, а муж пристроил свою больную спину на диване; тут Ханна метнулась в хлев и как следует выбранила коз: если они будут учинять здесь такой беспорядок и разбрасывать сено куда надо и куда не надо и хозяин это увидит, он по своей злой недужности может и мясника кликнуть. Из всего, что по нынешним временам важно для жизни, следует в первую очередь назвать порядок, поэтому на лестнице не должно быть клочьев сена, и все должно лежать на своем законном месте: вот, например, объедки, предназначенные на ужин для кроликов, всегда ставят на одно и то же место, а именно на верхний выступ в темном углу слева.

И не будут ли козы так любезны усвоить, что ежели им по естественной нужде понадобится выпустить из себя кое-какое добро, так пусть они это делают поближе к той стенке, под которой прорыт сток в яму.

Тише вы, козы, перестаньте блеять и стучать копытами; хозяин хоть дышит плохо, зато слух у него — дай бог каждому. И засыпает он, когда пробьет десять и станет темно, но не позже двенадцати его уже разбудит первый приступ кашля.

Да, детки (вы уж не обижайтесь на меня за такое обращение), Ханнины козы, судя по всему, отлично ее поняли; они поддерживали в хлеву строгий порядок и привыкли к странным речам Ханны, хотя, надо сказать, речи эти были им порой не по зубам, особенно когда она говорила с ними в рифму: «Летят над домом самолеты, но в них не фюрера пилоты!», либо: «Ой вы, козушки, беда: русские идут сюда». Муж Ханны Барлов даже сказал по этому поводу, что ему любопытно, какая из двух бед стрясется раньше: то ли он выкашляет последний кусок легкого, то ли его старуха окончательно спятит.

Но однажды — а так продолжалось уже целый месяц — муж наведался в хлев, когда Ханна пошла убираться к директору газового завода, и сказал сам себе такие слова:

— Грудь-то у меня больная, но голова, слава богу, в порядке, и я знаю, на сколько нам раньше хватало одного жареного кролика, и насчет хлебных карточек тоже знаю, и как пахнет козья моча — тоже. А ежели кто-нибудь думает, я буду помалкивать только потому, что моя жена замешана в этом деле, пусть этот кто-нибудь зарубит себе на носу: я все знаю, никто и не поверит, что я ничего не знал. Уж лучше мне через год захлебнуться в собственной крови, чем завтра лечь под топор. Так что мотай отсюда, гад поганый, я еще пожить хочу.

Н-да, вот как получилось, что на другой день Ханна вечером обнаружила в темном углу над кроличьим закутом утреннюю пайку хлеба, а когда она поняла, что это значит, и разглядела торжество в больных глазах мужа, она перестала разговаривать с козами, а заодно — даже много спустя после войны — и со своим мужем.

Зато потом она хоть по разу да переговорила со всеми людьми в нашей местности — сперва как депутат, потом — как бургомистр и, наконец, как председатель комиссии по посвящению в юность.

А род занятий, где требуется постоянно разговаривать, она избрала потому, что однажды вечером, после войны уже, к ней заявился один человек и сказал, что он — тот самый, с кем в былые времена можно было поддерживать отношения только через коз.

Теперь он стал здесь ландратом и подыскивает людей, на которых можно положиться, а уж что на Ханну Барлов можно положиться, он знает куда лучше, чем сам господь бог.

Да, дорогие друзья, несколько лет назад он умер, этот человек, который двадцать пять лет подряд был единственным коммунистом в Барске, и утешить нас может только то обстоятельство, что в Барске уже давным-давно коммунистов гораздо больше, чем один.

Мне это ясно, но когда человеку четырнадцать-пятнадцать лет, мой рассказ повествует как бы о незапамятных временах, на наше счастье, речь идет именно о таких временах: обстоятельства, при которых впервые встретились наш бывший бургомистр и наш бывший ландрат, встретились, хотя и не увидели друг друга, эти чудовищные обстоятельства принадлежат к отдаленнейшей части нашей предыстории — для вас они остались далеко позади, да и для меня тоже, но заблуждается тот, кто настолько дорожит своим временем, что не желает при случае вспомнить о временах, канувших в прошлое. То, что совершилось некогда, так же способно и так же не способно кануть в прошлое, как леса, покрывавшие нашу землю в каменноугольный период, — без них у нас не было бы сегодня ни каменного угля, ни нефти.

Разумеется, вовсе незачем каждый раз, когда включают свет, растроганно бормотать: «О вы, дивные леса каменноугольного периода!» Но откуда что взялось, тем не менее знать следует, хотя бы для того, чтобы не воспринимать все подряд как само собой разумеющееся.

На этот счет есть высказывание одного писателя, и бумажка, на которой оно написано, в порядке исключения досталась мне не от Ханны Барлов, это моя бумажка, потому что я уже давно начала подражать ей и записывать то, что мне понравилось либо, наоборот, не понравилось, я могу всячески рекомендовать этот метод, а писатель — его имя Томас Манн, и я от всей души желаю, чтобы вы когда-нибудь познакомились с его книгами, — итак, этот писатель сказал: «Есть люди, которые все находят само собой разумеющимся. Если не делать этого, жизнь окажется очень занятной».