Верил ли он своим глазам? Нет, не верил. Потому и прикрыл их ладонью, чтобы они не смели обманывать его. И бежал. Бежал тем самым путем, каким прибыл на это роковое представление. От припадочного злого смеха, издаваемого сотнями глоток, леденела кровь. Но, спасаясь от накрывшей город агонии, Энеко совершил одну-единственную ошибку, столь глупую, столь очевидную на первый взгляд. Он осознал ее в последний момент, когда что-либо менять было слишком поздно.

Он остановился. Остановился и вкусил весь трепет безумствующих небес, когда его нога ступила на злосчастную дорогу проклятой аллеи.

В затоптанных мутных зеркалах он узрел Луну.

Узрел ее во всей чудовищности и величии. Увидел то, что испокон веков было скрыто на недоступной темной стороне.

Под ногами его распростерлась картина, оторвать от которой взгляда Энеко не смог. Не смог, да и не считал уже необходимым. В какой-то момент всё земное стало настолько неважным, что Риверо, нисколько не колеблясь, позабыл о нем. Райское блаженство, никогда ранее не испытываемое, коснулось его души. Теперь он точно знал, что душа у него есть. Он различал черты божественного обличия, хоть они и не имели ничего общего с человеческими. Он смотрел на отца, отца всего сущего, и тот смеялся ему в ответ…

Но длилось это один короткий миг.

В следующую секунду грудь Риверо взорвалась истерическим смехом.

* * *

Кошмар, каких генералу не приходилось испытывать при жизни, растаял перед глазами, погас, как телевизионный экран. Пабло Матео сбросил с лица визуатор, словно гигантское чудовищное насекомое, пытавшееся лишить его зрения, но глаза его от этого не перестали чувствовать отраву, льющуюся через них в самые недра его разума. Цитадель сознания генерала покачнулась, но выстояла.

Он видел всю картину локального апокалипсиса, видел от начала до конца, как ему и было обещано. Видел глазами того человека – нечетко и смазано, но после пережитого, пусть и виртуально, Пабло лишился всех сомнений относительно реальности произошедшего. Он понимал – будь изображение хоть немного контрастней, его постигла бы ты же участь, что и всех обитателей ада под названием Санта-Креспо.

Дрожащей рукой он взял трубку телефона, поднес динамик к уху и услышал чье-то дыхание, неровное, тяжелое от волнения. Потом другое, похожее на стон. Потом еще и еще. Генерал был на связи не один.

Когда Пабло Матео давал свой ответ, в комнате, кроме него, никого уже не было.

Он не успел задать незнакомцу последний, самый важный вопрос. Оставшись наедине с телефоном, сеньор Леонорис, кажется, стал догадываться о цели визита темного гостя. Стал догадываться о том, зачем древнейшей тайной организации, по мощи и накопленным знаниям превосходящей любые службы разведки и контрразведки, понадобилось собрать самых влиятельных людей мира и направить их силу против единого, неведомого ранее, врага. Он начал понимать истинное назначение удара по обратной стороне Луны, сумел распознать грандиозный замысел, скрытый за стальной завесой дьявольской головоломки и дьявольского же обмана, если тот обманом являлся.

Но генерал снял трубку. Снял трубку и проговорил отчетливо и громко, смертельно боясь забыть правильный ответ. Снял трубку и сказал:

– Да.

То было на Заре Времён, когда молодые Боги, пробудившись от изначального сна, соткали из нитей нерастраченных грёз первые хрупкие образы того, что называем мы Вселенной; то было незадолго после Великого Рассвета, когда первые Солнца, отторгнув исконные покровы мрака, вспыхнули пожаром бытия, и лучи их озарили укрытые пеленою бежевых облаков новорожденные миры; то было во дни радости и первородной благодати, когда известно было Слово, способное потрясти само мироздание, разделить его надвое с легкостью, с какой Звездный Кузнец раскалывает молотом своим квазары, и Слово, воссоздающее сызнова расколотые доли с простотой, с какой соединяет Швея две части податливой ткани миров прочной нитью общей судьбы. То были времена, которые нельзя назвать древними, ибо сама Древность тогда была еще молода; времена, укрытые завесой сокровенных тайн и неразгаданных чудес, когда миры рождались, возникая из праха, с каждым тактом божественной мысли и умирали, оставляя после себя свет, рвущийся к Дальней Границе, попирающей Тьму своими пределами, и не было за Тьмой той ничего, ибо всё, что за ней, и есть Предел. И в этом вихре непокоренного хаоса элементов, в шквале порождавших самих себя частиц, был мир, имя которого стерли безжалостные звездные ветра, мир молодой и отважный, населенный народами, названия которых навеки и впредь утрачены, что даже само Время, алчным змием стерегущее злато воспоминаний, не могло бы вспомнить, как именовали этот мир когда-то Боги, и куда поместили его, оберегая от губительного урагана пронзавших плоть мироздания странствующих комет. Помнит Время лишь туманы, наполнявшие нетронутые луга и холодные хрустальные озера возлюбленного и воспетого демиургами мира, помнит молочное пламя звезды, согревавшей его, и помнит историю, что восстает в памяти космоса периодами, когда в очередной раз галактики выстраиваются сокровенным знаком, знаменующим виток бесконечной Спирали.

Как сказано уже, был мир тот молод и отважен, и войны гремели на землях его. И был в мире том человек, полюбившийся Богам, ибо совершал он во имя их подвиги, и стремлениями к высотам был им подобен; то был великий Полководец, покоривший мечом и копьем многие города, что в гордыне и своенравии своем устремляли золотые шпили дворцов и храмов к подвластным одним лишь Создателям небесам, он подчинил воле своей упрямых царей и правителей, и почти не осталось таких, кто отказывался бы признавать власть слова его и силы. Никто не смог укрыться от карающего перста Полководца – от завоеваний не спасали города ни окружавшие их широкие реки, ни высокие недоступные горы, в плодоносных долинах которых те города скрывались, ни крепкие, как незыблемый гранит Творения, замки-монолиты, способные отражать как стрелу, так и пламя…

И вот пришел тот час, когда во всем мире, наблюдаемом и опекаемом Богами, осталось только два города, способных называть себя свободными. Один славился своим неисчерпаемым богатством: закрома его ломились от будоражащих разум самоцветов, пришедших из глубинных недр космоса в ночи чарующих звездопадов, висячие мосты и городские парапеты совершенных форм были украшены искуснейшей филигранью из невесомых металлов, каких не сыскать больше в чреве Вселенной, каркасы зданий, кладка мостовых и раскидистых террас выполнены из полупрозрачного камня, пьющего солнечный свет днем и отражающего поцелуи звезд по ночам, а капители из ослепительно-белоснежного мрамора, затмевающего блеском своим сами светила, подпирали сияющий фиолетом небесный купол; жители города того носили одежды, сотканные разумными видами шелкопрядов безо всякого людского вмешательства, а по цветущим улицам-садам ходили забытые ныне священные животные, убранные, величавые и почитаемые. Другой же город известен был строем ровным боевых порядков своих, остротой мечей и точностью стрел, отвагой населявшего многоярусные кварталы его народа и военной мудростью генералов, не уступавших в ремесле войны даже великому Полководцу. И было имя первому городу Сгаларион, а второму – Наарихадон, – вот единственные имена, величие которых не позволило Времени позабыть их.

Так, одним днем, отмеченным на календарях Времени глубоким болезненным шрамом, подошел Полководец к прекрасному цветущему городу в блуждающем оазисе, именуемому Сгаларионом, что значит Родник Миражей на языке Богов, и ударили воины его в тысячи барабанов, и запел горделиво горн, возвещая горожан Сгалариона о прибытии Победителя Народов. Открылись мегалитические врата, и вышел из блистательных чертогов своих навстречу Полководцу Правитель сего города, восседая на грохочущей колеснице из драконовой кости, запряженной переливающимся лазурью шестиногим жеребцом, высекающим правыми копытами янтарь, а левыми аквамарины, и держал в руках своих Правитель восемь поводьев с восьмью мастифами восьми различных пород и расцветок, и на шеях их было восемь ошейников, выплавленных и отлитых из восьми драгоценных металлов; по изголовью трона его, помещенного в колесницу, расхаживали павлины, распустив хвосты изумительных красок, а на стенах колесницы рукою мастера изображались три птицы-сирина, несущие в лапах своих синюю розу, винный рог и корзину с налитыми мёдом фруктами, выполнены были создания эти столь искусно, что выглядели живыми, готовыми вспорхнуть и унестись к породившим их небесам; и просил Правитель великого Полководца оставить мысли о завоевании города его и пройти мимо, следуя к намеченной несравненным воином конечной цели.