Наш Боря был врач. Как говорила бабушка, обе бабушки, «врач от бога». Казалось, не было болезней, которых он не мог бы распознать, причем это относилось и к взрослым пациентам, и к самым маленьким. Одной фразы «Борь, мне как-то неважно» или «что-то мне Машка не нравится» было достаточно, чтобы он точно определил, у кого барахлит печень, а у кого начинается ветрянка. Иногда больной жаловался на боль в колене, а Боря смотрел на него внимательно и выписывал лекарство от язвы желудка. И скоро выяснялось, что таки да, язва, а колено – это отвлекающий маневр организма на неполадки в желудке. Может быть, я немного утрирую, но Боря каким-то образом постиг все взаимосвязи наших внутренностей и знал, как и где может отозваться какая-либо неполадка. Он был добрым врачом, никогда не пугал больных страшными медицинскими словами, но с вызывающей доверие озабоченностью мог сказать, что болезнь довольно серьезная и нужно очень стараться, чтобы ее победить. С детьми он тоже обращался по-взрослому. Он не обещал, что «будет не больно» или «лекарство вкусное». Наоборот, он говорил «будет больно, так что придется потерпеть» или «таблетка жуткая гадость, но очень полезная». И тогда ожидание боли делало ее вполне сносной. А жуткая гадость оказывалась просто горьким вкусом. (Я впоследствии с успехом использовала эту методу со своими детьми. И они спокойно посещали любых врачей, включая стоматологов).
Где бы Боря ни появлялся, его всегда окружали женщины, осложненные проблемами позднего бальзаковского возраста. То одна, то другая, интимно брала Борю под руку «Боренька, я могу с вами посекретничать?» или «Вы позволите мне ненадолго похитить у вас Борис-Йосича?» и многозначительно уводила его в сторону. Забавно было со стороны наблюдать эти сцены. Дамы говорили безумолку, очевидно, посвящая Борю во все детали своих мигреней, и при этом кокетничали глазами, бровями, и прочей мимикой. В результате они получали совершенно даром бесценные Борины советы. Я однажды подслушала разговор нескольких пациенток. Меня отправили к Боре «проверить горло», и я пошла к нему в поликлинику, а там была очередь. «Милуша, ты не торопишься? Можешь подождать, пока я приму больных по записи?» У меня с собой была книжка, и я с готовностью согласилась ждать, тем более, что потом мы с Борей наверняка поехали бы вместе к нам домой, и он бы у нас обедал и рассказывал всякие смешные случаи. Так вот, пока я читала, я услышала много всего, что мне в мои пятнадцать лет показалось чрезвычайно любопытным. Сначала две постоянные пациентки наперебой расхваливали Борю перед третьей, которая первый раз пришла к нему «по рекомендации», потому что у нее «вот здесь дикие боли». Такой знающий, такой внимательный. Говорят, что сами врачи, когда болеют, только у него лечатся. А потом как-то незаметно они стали говорить немножко о другом.
– Вы давно лечитесь у Борис-Йосича?
– Да, уже около четырех лет. Вы знаете, это что-то особенное….
– Вот именно. Вы тоже почувствовали? Вот я когда первый раз…
– Да-да-да, моя приятельница меня предупреждала – «такой интересный мужчина».
– Знаете, я вам скажу, только это между нами, он оч-чень интересный мужчина. Он обаятельный такой, голос такой, знаете, тоже приятный, вообще, как мужчина, он такой, очень приятный…
– Да, а вы обратили внимание на его глаза?
– Да конечно, у него в глазах что-то такое…
– Мужской такой взгляд, сильный.
– У него руки прекрасные. Тоже такие сильные, теплые.
– Мне тут одна дама рассказала, она к нему все время специально ходит и врет – там болит, тут болит. Только это между нами, я вас очень прошу.
– Я думаю, к нему так многие приходят.
– Да, в другие кабинеты никого нет, а у него всегда очередь.
– А говорят, одна врачиха…
Я с трудом сдерживалась, чтоб не расхохотаться. Я очень любила Борю, он был моим самым любимым родственником, но даже это не делало его в моих глазах роковым красавцем. Во-первых, его рост – он не дотягивал даже до метра шестидесяти, к тому же немного хромал. Он был худощав, хотя с годами стал солиднее, и как он сам шутил, уже не мог больше покупать сорочки в «Детском мире». Его небольшие карие глаза, чуть близковато поставленные… Ха-ха-ха, мужской взгляд! Руки тоже как руки, всегда чистые, покрыты от запястья до локтя светлой шелковистой порослью. Мой двоюродный брат Даня в детстве любил щекой тереться о Борины руки «Ты почти такой же мягкий, как наш кот. Но кот все-таки мягче. Ты не обиделся?»
Я пересказала Боре подслушанную болтовню, и он посмеялся вместе со мной.
Борины поклонницы были постоянной темой шуток на семейных сборищах. «Борь, ну-ка признайся уже, как ты пользуешься таким успехом у женщин?» На что Боря с притворным вздохом отвечал: «Увы! Никак не пользуюсь. Условий нет» – и при этом хитро смотрел на жену. Бетти делала кокетливо-строгий взгляд, и грозила ему пальцем: «Ай, Борька, ну ты у меня получишь!» «Бетти, как ты это терпишь?» «А что я могу? Я уже смирилась», – отвечала довольная Бетти. При этом вид у нее был как у хозяйки, которая уверена, что ее пес не возьмет косточку из чужих рук.
Да, Бетти повезло. Она всю жизнь играла в королеву и пажа. Она была любима. Это проявлялось в любых, даже самых прозаических, мелочах, например, в том, как лежала его рука на спинке ее стула, как он смотрел, когда она опиралась на него, вытряхивая камушек из туфли «что-то попало и колет».
Иногда пылкость чувств выражалась в форме материнско-отцовской заботы друг о друге. «Боря, тебя продует. Отсядь от форточки», «Борь, ты почему не ешь ничего? Ты же будешь голодный», «Ну как ты надел шарф, вся шея голая», или «Беттинька, ты почему кислая? У тебя болит что-нибудь?», «Беттинька, тебе не грустно? Ты не устала? Ты не сердишься?» Вот еще вариант: «Беттинька, ты что ешь? Семгу? А я телятину. Возьми у меня половину. – Я не хочу телятину. – Ну, хоть попробуй. – Тогда ты забери у меня кусок семги. Она тоже очень вкусная. – Зачем же я буду у тебя забирать семгу, если она вкусная? – Если не возьмешь, я не буду пробовать телятину».
Валя, их дочь, слушая эти диалоги, безнадежно махала руками «Детский сад, а не родители». Остальной женский состав семьи относился к Бетти с меньшей терпимостью. У меня сложилось впечатление, что на самом деле Борю любили все, а Бетти – не все, и только ради Бори.
«Что в ней такого особенного, не понимаю? Старая жеманная эгоистка». – «А она всю жизнь такая». – «Чем она его так пленила?» – «И как он это выдерживает столько лет?» – «Борька вкалывает ради нее на двух работах, о себе совершенно не думает». – «Только и слышно – Беттинька, Беттинька. А она – ах, я устала, ах мне это тяжело». – «От чего она так устает? Никаких проблем, делает что хочет».
Возможно, они в глубине души завидовали Бетти. Конечно, это не проявлялось в открытую. А собственно, чему завидовать? У всех прекрасные мужья, приличные заработки, налажен быт, дети устроены. Но в том, как они посмеивались и подтруни вали над всеми этими «Не выходи без зонта. Дождь начинается», «Ты дома? Слава богу, а то так скользко, я волнуюсь, чтоб ты не упала», «Ты что делаешь? Я тебя разбудил? Ну, прости меня. Просто захотел тебе позвонить», «Я скоро буду. Тебе купить что-нибудь вкусненькое?», проглядывала зависть к подтексту. Их разговоры с мужьями вроде бы тоже звучали вполне по-семейному. «Ты где? – Задерживаюсь. – Надолго? – Не знаю. – Все в порядке? – Да, да, в порядке. – Ну, хорошо. – Давай, пока», «Алло, это я. Слушай, посмотри у меня на столе, там такая черная записная книжка. Есть? Отлично. Я думал, что потерял. Ну, все. Ладно. Спасибо тебе», «Слушай, купи по дороге овощи. Нет, лук не надо. Хлеб только черный, белый еще есть». Но они не содержали никакого подтекста. В них не было того, чему можно было бы позавидовать.
Если уж быть абсолютно честной, то мне тоже казалось что Бетти переигрывает со своей ролью избалованной мужским вниманием очаровательной капризной девочки. Она уже давно не была ни очаровательной, ни девочкой, а избалована была лишь Бориным вниманием. Я помню, как меня раздражала и одновременно смешила многозначительная улыбка Бетти, когда Боря читал стихи Северянина, да и вообще любовную лирику. Она была абсолютно уверена, что все эти строки адресованы ей. Может быть, я тоже ей завидовала?
