Жители Негорелого относились к еврейской семье дружелюбно и с уважением из-за редкой и нужной профессии Эфраима. Эфраим был высокий, сильный и выполнял необходимые кузнечные работы для всего пограничного района. Но внучки помнили его уже стариком с длинной седой бородой. Уже не Шимон помогал ему в кузнице, а он Шимону, который, как старший сын и самый способный к этому трудному ремеслу, унаследовал у отца кузницу. Большую часть времени Эфраим теперь сидел закутанный в талит (специальное покрывало для мужской молитвы) и читал Библию. Шимон, как и его братья и сестра, тоже был религиозным, но их дети, хотя и знали традицию, уже отошли от религии.
Чисто внешне Шимон пошел в свою маму Лею: он был блондинистый, кудрявый, голубоглазый. Но по телосложению он был настоящий кузнец – широкоплечий, крепкий, однако, в отличие от Эфраима, невысокий. Он с детства помогал отцу в кузнице, а когда унаследовал ее, уже был отличным кузнецом. Когда советская власть начала организовывать колхозы, большая часть сельскохозяйственной техники была разрушена из-за порчи и вредительства. Вот тогда-то Шимона и пригласили починить все испорченное, только платить за работу стали трудоднями. Поэтому ему и было дозволено сохранить за собой старенькую кузницу. Все остальное имущество было экспроприировано.
Шимон занимался своим ремеслом в кузнице, а его жена Нехама держала дом в своих крепких ручках. Никто не сомневался, что в доме царила она. Она родилась в Польше, в местечке Юршан, недалеко от границы Польши с Белоруссией. Шимон познакомился с ней однажды на танцах, которые проводились между городками, и сразу влюбился. Она была кареглазая, темноволосая, настоящая польская красавица или, как здесь, в Израиле, таких называют на иврите «Полания амитит», «истинная полька», только еврейского происхождения. От их союза родилось семеро детей. Одни голубоглазые блондины, а другие кареглазые брюнеты, и все, как на заказ, удивительные красавцы.
Сначала родились четверо старших с перерывами в три года: сначала дочь Фейгл (Фаня) родилась в 1906 году, за ней Исаак (Саня), папа Илюши и Наташи, за ним Реувен (Ромик) и младшая из старших Рахиль. После семилетнего перерыва, уже при советской власти, родились три младших дочери: Лея (Люся), потом Розочка и последняя Сонечка. При этом Фаня, Ромик, и Рахиль были похожи на мать, а остальные дети внешне пошли в отца.
Нехама была замечательной хозяйкой и отлично готовила. Саня всю свою последующую жизнь вспоминал ее пирожки, топленое молоко, домашнее масло и сыры. Все это готовилось, процеживалось и взбивалось быстро, незаметно и без излишнего шума. По его словам, дом всегда блестел, красивая черноволосая мама быстро двигалась, со всеми делами справлялась незаметно, хотя после нескольких родов пополнела, но всегда оставалась подвижной. Она работала не только дома. После революции ей, как и другим, пришлось работать в колхозе. Там она сразу стала числиться одной из лучших.
Нехаму с детства окружала культура, более ориентированная на европейскую, немного отличающаяся от провинциального образа жизни других жителей Негорелого. Свою роль она видела не только в том, чтобы готовить еду и мыть дом для мужа и своих подрастающих детей, она учила их любить литературу. Она собрала в доме большую библиотеку, читала сама и приучала к этому детей. Она, и в самом деле, преуспела в этом: ее сын Саня любил и хорошо знал литературу. В годы своей холостой жизни в Ленинграде, уже покинув родительский дом, он, по образцу своей мамы, собрал богатейшую библиотеку и очень много читал. Спустя еще лет двадцать, Санины дети, Илюша и Наташа, не раз слышали от восхищенной Фирочки: «Санечка читал все!»
Нехама прилагала усилия и для того, чтобы обучить детей музыке. Она купила для них музыкальные инструменты, доступные в магазинах городка: гитару и аккордеон, и приглашала учителей музыки домой. Нехама старалась сделать все, что было в ее силах, чтобы дом был теплым и притягательным местом для ее детей и их друзей.
Тетя Люся из Москвы, папина младшая сестра, рассказывала Наташе за несколько месяцев до своей смерти, уже здесь, в Израиле: «Мама любила общественную работу. Соседи всегда советовались с ней и на улице, и дома. На районных собраниях ее всегда избирали в президиум, она сидела на сцене и участвовала в принятии решений». Она была заметной личностью в городке. И красавица необыкновенная. Когда она с подрастающими дочерями прогуливалась по центральной улице городка, прохожие любовались, прежде всего, ею самой, а не юными красавицами.
Саня рос на лоне природы и был крепким и здоровым мальчиком, как и следовало сыну кузнеца. В хедере (религиозной еврейской школе), куда его отдали по традиции в пятилетнем возрасте, он был отличным учеником. Поскольку других евреев в городке не было, то не было в нем и хедера, и пришлось ему ходить учиться в соседний городок, чему он не особенно радовался из-за разлуки с друзьями-соседями. Однако, с приходом революции, весь этот «рассадник ереси», по выражению Сталина, закрыли, и Саня пошел в обычную русскую школу с белорусскими и русскими школьниками.
Как все мальчишки, он был шалуном и проказником. А Илюша с Наташей, как все дети, обожали слушать папины рассказы о том, как их папа был маленьким. Особенно Наташе запомнился один рассказ о папиных проделках: был у него дядя, который служил в конной армии, и Саня очень любил хвастаться дядиным героизмом перед своими товарищами. В один из дядиных приездов, когда дядя приехал погостить в семье, мальчик решил поразить всех своей отвагой и проскакать перед друзьями на неуправляемом коне своего родственника. О бешеном нраве коня знали все дети, потому что дядя заранее предупредил их об этом и запретил им приближаться к нему. Но отважный Санечка, тогда подросток лет 13-14, вскочил на коня в стойле, чтобы никто не заметил и не смог его остановить.
Конь рванул вперед, подпрыгнул под притолокой, чтобы сбросить с себя непрошеного всадника, или раздавить его. Но кудрявый всадник успел пригнуться и остался в седле. Конь понесся по городку, менял направления, безумствовал, пытался избавиться от нахала. Но парень словно прилип к нему и дождался момента, когда конь устал и сдался. Когда отец описывал этот эпизод из своей жизни, дети смеялись и гордились его отвагой, смеялся и он. Но когда он начал описывать реакцию своей мамы, их бабушки Нехамы, они поняли, какого страху тогда натерпелась она – ведь он, в сущности, еще мальчишка, оседлал необъезженного коня и рисковал своей жизнью ни за что. Это многому научило и их.
Тем не менее, эти импульсивность, прямота и отвага, будь то к худу или к добру, были присущи ему всю жизнь. Таким он был и в те годы, когда уже не был физически силен, как в эпизоде с конем, но его духовные силы не покидали его никогда. Не хотелось бы назвать его отношение к матери, сестрам, жене и детям рыцарским, но оно было мужским в лучшем и высочайшем смысле этого слова. Это отношение было воспитано в белорусской провинции в семье потомственных кузнецов еврейской матерью, вышедшей из польского местечка.
В свои детские годы Саня был не только силен и здоров. Он был очень умным и успешным мальчиком. В русской школе он тоже выделялся своими успехами, и родители лелеяли надежды на его светлое будущее. Поскольку семья не была религиозной, особенно молодое поколение, дети легко сходились со своими сверстниками из русских и белорусских семей. Дом Нехамы всегда был открыт для друзей ее детей. Друзья с удовольствием ели ее пирожки, пели песни, танцевали и беседовали о политике. Они с легкостью и готовностью усваивали идеологию советского режима – романтику коммунизма. Эта молодежь жила в праздничной атмосфере строительства нового общества, основанного на равенстве всех людей. «Наша жизнь была интересной», – так московская тетя Люся делилась воспоминаниями о своей ранней юности с племянницей Наташей. Это происходило уже в Израиле, в Реховоте, в конце 90-х годов, за три месяца до смерти самой тети Люси. При этом ее голос дрожал от волнения.
