– Так это правда, – жалобно простонал Резнак. – Ваше великолепие хочет покинуть нас. Как только вы это сделаете, Юнкай восстановит правление великих господ; нас, верно служивших вашему делу, казнят, наших прекрасных жен и невинных дочерей изнасилуют и отдадут в рабство.

– Только не моих, – громыхнул Скахаз Лысый. – Прежде я сам убью их. – Он хлопнул по рукояти меча, и Дени восприняла это как пощечину.

– Если боитесь остаться, плывите со мной.

– Дети Неопалимой последуют за своей Матерью, куда бы она ни держала путь, – объявил Марслин, уцелевший брат Миссандеи.

– Тринадцати кораблей нам не хватит, – возразил ему Саймон Исполосованный, не раз подвергавшийся бичеванию в Астапоре. – Я думаю, что и ста мало будет.

– Дотракийцы не сядут на деревянных коней, – подхватил Роммо. – Поедут на живых, из плоти и крови.

– Ваши слуги могут идти по берегу, – предложил Серый Червь. – Пусть флот держится вровень с нами и снабжает пеших провизией.

– Это возможно лишь до руин Бхораша, – заметил Скахаз. – Там флот повернет на юг в обход Валирии, мимо Толоса и Кедрового острова, а пехота пойдет на Мантарис старой драконьей дорогой.

– Теперь ее называют дорогой демонов, – сказал Моллоно Йос Доб. Дородный командир Крепких Щитов, с заметным брюшком и чернильными пятнами на руках, больше походил на писца, но ума ему было не занимать. – Много солдат погибнет на этом тракте.

– Оставшиеся в Миэрине им позавидуют, – продолжал стенать Резнак. – Нас сделают рабами, бросят в бойцовые ямы. Все пойдет как прежде, если не хуже.

– Где твое мужество? – хлестнул как плетью сир Барристан. – Ее величество сняла с вас оковы – точите мечи и защищайте свою свободу!

– Храбрые слова для того, кто намерен отплыть на запад, – огрызнулся Саймон. – Ты хоть оглянешься, когда нас убивать будут?

– Ваше величество… Ваше великолепие… Ваша блистательность…

– Довольно, – стукнула по столу Дени. – Мы никого не оставим на верную смерть. Вы все мой народ. – Мечты о любви и о доме ослепили ее, но теперь она вновь прозрела. – Я не допущу, чтобы Миэрин постигла судьба Астапора. С Вестеросом, как ни грустно, придется повременить.

– Если мы отвергнем предложенные в дар корабли… – ужаснулся Гролео.

Сир Барристан преклонил колено.

– Родина нуждается в вас, моя королева. Здесь вам не рады, а в Вестеросе простые люди, и лорды, и рыцари тысячами побегут под ваши знамена, восклицая: «Она идет! Сестра принца Рейегара наконец-то вернулась домой!»

– Раз они так любят меня, подождут еще, – поднялась Дени. – Резнак, пошли за Ксаро Ксоаном Даксосом.

Она приняла торгового магната с глазу на глаз, на устланной подушками тронной скамье. Четверо квартийцев несли вслед за ним свернутый гобелен.

– Еще один подарок для королевы моего сердца. Он хранился в наших фамильных подвалах задолго до Рокового Дня.

Моряки разостлали гобелен на полу – пыльный, поблекший, просто огромный. Дени пришлось встать рядом с Ксаро, чтобы разглядеть изображение на ковре.

– Карта? Какое чудо. – Ткань заняла половину тронного зала. Моря синие, суша зеленая, горы черные и коричневые, города в виде звезд вышиты золотой и серебряной нитью. Дымного моря нет, заметила Дени. И Валирия еще часть материка, а не остров.

– Астапор, Юнкай, Миэрин. – Ксаро указал на три серебряные звезды у синего залива Работорговцев. – А Вестерос где-то там. – Он махнул рукой в дальний конец чертога. – Ты повернула на север, хотя тебе следовало плыть на юго-запад через Летнее море, но мои галеи скоро доставят тебя домой. Прими мой дар с легким сердцем и правь на запад.

Если бы она только могла…

– Я охотно взяла бы твои корабли, милорд, но требуемого тобой обещания дать не в силах. – Дени взяла Ксаро за руку. – Отдай мне эти галеи, и я поклянусь, что Миэрин до конца времен будет преданным другом Кварта. С их помощью я налажу торговлю и буду отдавать тебе хорошую долю выручки.

Улыбка завяла на губах Ксаро.

– Что? Так ты не пойдешь на запад?

– Нет. Не могу.

С носа, унизанного изумрудами, аметистами и черными алмазами, закапали слезы.

– Я заверил Тринадцать, что ты прислушаешься ко мне, – выходит, я заблуждался? Бери корабли и отчаливай, если не хочешь умереть в муках. Ты еще не знаешь, сколько у тебя врагов, королева!

«И один из них проливает передо мной лицедеевы слезы». Дени поняла это, и ей стало грустно.

– Умоляя Чистокровных в Зале Тысячи Тронов, чтобы они оставили тебе жизнь, я сказал, что ты всего лишь дитя. «Глупое дитя, – возразил, поднявшись, Эгон Эменос Блистательный, – непослушное и слишком опасное, чтобы жить». В младенческом возрасте твои драконы были диковинкой. Взрослые чудовища – это смерть, разрушение, занесенный над миром огненный меч. – Ксаро вытер слезы. – Надо было мне убить тебя еще в Кварте.

– Я жила под твоим кровом, ела твою пищу, пила твой мед. В память о том, что ты для меня сделал, я прощу тебе эти слова, но впредь не дерзай угрожать мне.

– Ксаро Ксоан Даксос не угрожает. Он обещает.

Печаль Дени сменилась гневом.

– Я тоже обещаю тебе: если не уберешься отсюда еще до заката, мы посмотрим, способны ли лживые слезы погасить драконий огонь. Оставь меня, Ксаро. Без промедления.

Он вышел, не забрав с собой карту. Дени села, поглядела через шелковое море в сторону Вестероса и дала себе слово: «Когда-нибудь я приду».

На следующее утро галеон Ксаро ушел, но тринадцать «дареных» галей остались в заливе. На их мачтах развевались длинные красные вымпелы. Когда Дейенерис сошла в тронный зал, квартийский гонец молча положил к ее ногам черную атласную подушку, где лежала одинокая окровавленная перчатка.

– Что это? – не понял Скахаз.

– Нам объявляют войну, – ответила королева.

– Осторожно, милорд, тут крысы. – Скорбный Эдд спускался первым, держа фонарь. – То-то визгу будет, если наступите. Так моя матушка визжала, когда я был мальцом. Было в ней что-то от крысы, если подумать: волосы мышиные, глазки как бусинки, и сыр любила. Может, у нее и хвост был – не успел поглядеть.

Под землей весь Черный Замок соединяли ходы, прозванные червоточинами. Летом ими почти не пользовались, другое дело – в предзимье. Как задуют ветра да повалит снег, подземный ход – самое милое дело. Стюарды там уже вовсю шастали. Впереди слышалось эхо шагов, в нишах горели свечи.

Боуэн Мурш вместе с Виком-Строгалем, длинным и тощим, ждали на перекрестке четырех червоточин.

– Счета трехлетней давности – для сравнения с тем, что у нас в наличии на сегодняшний день. – Мурш вручил Джону толстую пачку бумаг. – Начнем с житниц?

Крепкие дубовые двери всех кладовых запирались на висячие замки величиной с суповую миску.

– Что, – спросил Джон, – подворовывают?

– Пока нет, но с приходом зимы неплохо бы поставить здесь часовых.

Кольцо с ключами Вик повесил себе на шею. Все они, на взгляд Джона, были одинаковые, но Вик как-то умудрялся находить нужный. Зайдя в кладовую, он извлекал из кошеля здоровенный кусок мела и метил каждый сосчитанный мешок и бочонок.

В житницах, помимо овса, ячменя и пшеницы, стояли бочки с мукой грубого помола. В овощных подвалах под связками лука и чеснока хранились мешки с морковью, пастернаком, хреном, белой и желтой репой. Круги сыра в особом хранилище можно было поднять только вдвоем. Следующая кладовка предназначалась для соленой говядины, свинины, баранины и трески – штабеля бочек насчитывали в вышину десять футов. Под коптильней висели триста окороков и три тысячи длинных черных колбас. Чулан с приправами вмещал перец, гвоздику, корицу, горчичные семена, кориандр, шалфей простой и мускатный, петрушку и глыбы соли. В других помещениях хранились бочонки с яблоками и грушами, сухой горох, сушеные фиги, грецкие орехи, каштаны, миндаль, вяленые лососи на палках, запечатанные воском кувшины с оливками в масле. Были и деликатесы: горшки с тушеной зайчатиной, оленья ляжка в меду, всевозможные маринады – капуста, свекла, лук, селедка и яйца.