– Больше не роняй, – протянул ей Пётр Павлович упавшую половину. Ксения укусила и сморщилась:

– Фу!.. вы что её, пивом мыли?

– Да больше нечем, Ксюха. Не чаем же сладким?

– Горечь такая. Как вы это пьёте?

– С удовольствием, – подмигнул он и отставил бутылку. – Но тебе не предлагаю, рано. И Надька прибьёт обоих.

– Да я и сама не хочу.

Сардельку она, притерпевшись к горечи, доела. Вернулась запыхавшаяся Надежда, села Петру Павловичу на колени. Дима передал гитару незнакомцу – другому, не фальшивому, – и тот, вместо того чтобы играть, стал занудно её перестраивать.

Из-под футболки Виктории вновь подал голос телефон. Ответив на сообщение, она подтолкнула Ксению локтем и прошептала:

– Помнишь, я говорила про ребят на Ладоге? Секция рукопашного боя…

– Ага. Это кто-то из них тебе пишет?

Вика покивала, точно как Ксения минутами раньше.

– Нравится?

– Не знаю… Вроде, неплохой парень. Пишет, да, уже всю память забил. В общем… – Виктория хитро улыбнулась, – поглядим, что дальше будет.

А вокруг уже пели новую песню:

…и ветер стал прохладнее, и волны залива тихонько поворачивали от берега.

Ксения вновь ехала в электричке. На полу вагона горел костёр, вокруг на пеньках и ящиках сидели знакомые люди – точнее, она знала их когда-то, где-то, теперь не помнила имён, да и не важны они были. Люди пили чай из кружек, смеялись дружно и вразнобой, вагон качался, двери в тамбур мерно разъезжались и захлопывались. Ксения смотрела в окно, за которым, не отставая от поезда, плыли снежные горы. Она чувствовала себя неуязвимой и всемогущей. Захочу – высуну голову, загляну вперёд и не буду жмуриться от ветра. Захочу – и вагон полетит по воздуху!..

Потом возле неё появились незнакомые. Они что-то с напором доказывали и хотели, чтобы она согласилась. Слов Ксения не понимала, но они казались страшной неправдой, и она отвечала: нет. Тогда один из людей взял её выше локтя и повел к двери. Ксения пошла, усмехаясь про себя: глупые, они ведь не знают, что я всё могу.

Они вышли в тамбур, где стук колёс звучал как гром, и на оконном стекле виднелись трафаретные буквы, подтёртые каким-то умником: «НЕ…СЛОН…Я». Слон, слон, кто же ещё. Человек этим заниматься не будет.

Ксения вдруг оказалась прижатой к стене и почувствовала, что не может ни повернуть голову, ни даже скосить глаза. Ноги прилипли к полу, руки повисли, как водоросли в штиль. Колёса застучали глухо, словно издалека, воздух стал как вода – невозможно крикнуть, трудно дышать. Перед глазами вспыхнул огонь, и на губах появился странный вкус – не то медный, не то лимонный…

Она глубоко, в несколько приёмов, вдохнула и открыла глаза. Огонь был солнечным лучом, прыгнувшим на лицо сквозь дыру в шторах. Тяжесть на груди – рукой спящей соседки, Виктории. Ксения отодвинула руку, повернулась на бок и натянула одеяло на голову. Но страх не исчез. Похожее чувство было у неё однажды, полгода назад. Она переходила Проспект Ветеранов, за спиной было две трети пути, когда зелёный человечек на дисплее светофора замигал. Машины, выстроившиеся у перекрёстка в три колонны, нетерпеливо зарычали, и одна маршрутка тронулась с места чуть раньше остальных. Ксения видела это краем глаза: она ускорила шаг и ступила на тротуар в тот же миг, что загорелся зелёный свет для автомобилей.

До ночи Ксения не вспоминала о наглом шоферюге. Но в темноте, закрывая глаза, вновь и вновь видела несущийся на неё автобус с перекошенными в гримасе фарами. Она стояла на середине проспекта и не могла сделать ни шагу. В последний миг её отодвигала в сторону чья-то невидимая рука, чудище проносилось мимо, но за ним летело другое, точно такое же. И снова то же самое, снова…

Были бы дома родители, она бросилась бы к ним за утешением, наплевав на то, что ей уже четырнадцать лет. Но она была одна. Бабушка, спящая в соседней комнате, не в счёт – только разволнуется. Ксения подумала, что рука, сдвигавшая её с дороги, – мамина или папина, – и заплакала. Уснуть она смогла только на освещённой кухне, положив голову и руки на стол, а под утро проснулась от затёкшей ноги, доковыляла до комнаты и забралась в постель. И до сегодняшнего утра это чувство бессилия не возвращалось.

Но что же случилось вчера?… В памяти всплыл вечер на берегу залива. Разогретая на углях сарделька, песня хором: «Письмецо в конверте погоди, не рви…» Холодно. Вика, загадочно улыбаясь, строчит послание на мобильном телефоне… Случайный взгляд в вырез кофты, грудь Надежды с белоснежным следом купальника… Теплее, но не намного. Из-за этого взгляда стало неловко, и не более, а бояться-то чего? Что-то раньше стряслось.

А раньше – дискотека в тренировочном зале, Рома приглашает Ксению на медленный танец. Ещё теплее: Рома безобидный, но рядом кто-то стоит, бросает злые взгляды. Вот Ксения идёт по аллее, впереди шагает девушка – длинноногая, в клетчатой юбке и белой кофте с открытой спиной. Бёдра покачиваются, кожа на талии, то справа, то слева, собирается в тонкие морщинки. Здесь, кажется, горячо.

И затем – чёрный миг страха. Ксения поднимает руки к лицу, закрывает глаза…

«Я её ударила! – отчётливо вспомнила Ксения. – Зуб сломала. А потом ещё толкнула». Её мысли с разбега проскочили вчерашнюю станцию «сама виновата, дура» и замерли у платформы «жалко». И стыдно – не за удар, а за этот толчок, когда Лида уже не могла ответить. Да, её зовут Лида. Как она сейчас? Надо бы сходить к пловцам, найти её, извиниться.

«Ещё чего! – Ксения повернулась на живот, засунула руки под подушку и прижалась к ней щекой. – Никуда не пойду. Воскресенье, буду спать». Но стоило так решить – и тут же матрас ощетинился тысячей мелких иголок. И на боку не уснуть, и на спине… и, как ни вертись, неудобно: всё же она не йог. Значит, надо идти.

В воскресенье клуб «Фонтан» отдыхал. Не было подъёма, зарядки, обязательных тренировок, и в столовую организованно ходили только дети с Ириной Сергеевной, а остальные – по желанию. Ксения неслышно закрыла дверь комнаты, на цыпочках прокралась по пустому коридору. Хотелось быть осторожной, словно преступление какое задумала… Она поймала себя на этой мысли возле телевизора в вестибюле, усмехнулась и сбежала по лестнице, нарочно стуча подошвами. Остановилась у бильярдного стола, взяла с подоконника кий, прицелилась и врезала по воображаемому шару. Кажется, рука дрогнула. А ещё раз? Вот теперь не дрожит. Оставив кий на столе, вышла на тенистую аллею: солнце заглянет сюда ближе к обеду. И примерно в это же время в гости к ребятам потянутся родители…

Пловцы жили на другом конце «Лесного», в ближнем к бассейну двухэтажном корпусе. Последние годы он был в ремонте, но теперь леса сняли, разобрали дощатый забор, увезли мусор, и дом со своими колоннами и узорчатыми кирпичными стенами оказался самым красивым во всём пансионате. Скорее, даже не дом, а маленький дворец.

Ксения прошла мимо танцевального зала, не удержалась и заглянула в курилку, встала спиной к той самой берёзе. «Вот здесь была я, здесь она, оттуда они выскочили» – настоящая жесть… Но вокруг было безлюдно, светло, и не с кем оказалось разделить острые воспоминания. Да и чёрт с ними, пускай выветриваются! Ксения миновала аллею, свернула на стадион: здесь тоже никого не было. А ведь прежде она не выходила в воскресенье так рано, никогда не видела лагерь таким пустым и свежим. Даже голова закружилась от новизны.

Ксения разулась, до середины тугих икр закатала джинсы и, держа в руках кроссовки, ступила на футбольное поле. Сначала ёжилась в компании со своей длинной тенью, поджимала пальцы на холодной мокрой траве, но шагов через десять привыкла, пошла свободно и широко.