Все, баста. После двух бутылок холодного «Саппоро»^[11] мне полегчало. Я даже не чувствую необходимости звонить сестре. Включаю телевизор, просматриваю все каналы, несколько минут мое внимание занимает документальный фильм о Хироси Исигуро, исследователе-роботостроителе, создавшем андроида по своему образу и подобию. «Через двадцать лет, — комментирует закадровый голос, — множество роботов с человеческим (женским!) лицом будут принимать посетителей в учреждениях. Но самым трудным, прогнозируют специалисты, окажется преодоление таинственной долины’ — неприятного ощущения, которое возникает, когда мы замечаем, что андроид не совсем такой, как мы. Он нам не родственник…» Очевидно, чтобы выбраться из таинственной долины, я переключаюсь на развлечения, игру в прямом эфире из Ниигаты…

…и, задремав, не замечаю, как бежит время, до тех пор пока меня не будит реклама. ЧЕТЫРЕ АНТИВОЗРАСТНЫХ ДЕЙСТВИЯ ИНТЕНСИВНОГО УВЛАЖНЯЮЩЕГО КРЕМА! — доносится сквозь сонное отупение зычный голос рыжеволосой красавицы, вещающей в двух метрах от меня. Приятная особа, принимающая вас у входа в таинственную долину… Я ложусь на циновку, но, когда пытаюсь заснуть, перечисляя, как всегда по вечерам, правила своего идеального мира, меня постигает неудача. И надолго. Напрасно я утверждаю декреты воображаемого общества, сегодня это не оказывает седативного эффекта. Позже в мою дрему вторгаются сновидения. Это выброс бессознательного. Сквозь тайные надломы прорывается прошлое, в памяти вспыхивают, обжигая, имена. Хидзуру, Марико, Фумико — забытые божества, они появляются вновь с издевательским смехом, будто говоря: «Мы все еще здесь, нелегко тебе будет нас выгнать». Перед моим пробуждением они канут опять в подвалы забвения, оставив за собой, как и всякий раз, пелену тоски.

Прежде чем уйти из дома, я убедился, что камера работает и все входы-выходы заперты. По всей видимости, женщина сделала себе дубликат ключа, и если она намерена вернуться… Единственное, что я решил, — это не ослаблять бдительности. В течение утра я продолжал слежку и начал приободряться. Я тщательно все проверил — в доме все надежно закрыто. Никто не мог войти. Для «проходящих сквозь стены» льгот не предусмотрено. На душе стало спокойнее. Не оставляя ни на минуту своего места, я мог почти нормально работать. Никто мне не мешал; никаких собраний не планировалось. Я заранее запасся бэнто, пакетом маринованных слив в рассоле и парой бутылок «Кирин»^[12] в «Фэмили-Март», расположенном чуть ниже моего дома, и собирался пообедать здесь в одиночестве, когда коллеги разбегутся на перерыв. Было уже одиннадцать тридцать, и все складывалось как нельзя лучше. Все могло бы так и продолжаться до конца рабочего дня. Вдруг — я лишь на несколько секунд отвел глаза от кухни, внося изменения в свежую карту внутреннего моря^[13], — мой взгляд уловил некую фигуру, и она очень походила на вчерашнюю. На сей раз она не двигалась. Как она сумела?.. Это было какое-то колдовство. Я ничего не понимал. Стоя у солнечного окна, она наливала в чайник воду. Она у меня в руках. Не раздумывая, я снял трубку и набрал номер. «Полиция?» — говорил я громко, не замечая, насколько переполошил всю контору. Сотрудники, которых обычно ничто не способно оторвать от экранов (зачем придумывать дорогостоящих роботов, когда они уже существуют?), вытягивали шеи, поднимали брови, переглядывались, едва услышав, как я произнес одно это слово, торопливо, взволнованно: «Полиция?» Можно было подумать, будто в нашем учреждении совершено не замеченное ими преступление, а теперь, прислушиваясь, они открывают истину.

— Полиция? У телефона Симура Кобо. (Я назвал свой домашний адрес). Кто-то проник ко мне домой. (Я чуть не добавил: «Чтобы попить чаю»). Прямо сейчас. Я слежу за ней — это женщина — через веб-камеру. Нет, похоже, она не вооружена и расхаживает без всяких опасений… Я на работе, на другом конце города. Нет, быстро приехать не смогу, возьмите отмычку или что-нибудь для входной двери и держите меня в курсе… Да, естественно, я зайду в полицейский участок и оставлю заявление, часа через два или три.

Я повесил трубку. Сидевшие рядом коллеги обступили меня, тараща глаза, чуть не извиняясь: они невольно всё слышали, они не хотели, не должны, но случилось что-то из ряда вон выходящее. Надеялись, наверное, разузнать у меня подробности, которые удовлетворят их любопытство: будет о чем рассказать вечером дома. Не роняя достоинства, они сочувственно ахали и охали, хотя в их сочувствии я вовсе не нуждался. Все искоса поглядывали на мою кухню (я развернул изображение), а в кухне — на женщину в профиль, которая не подозревала ни о наших взглядах, ни о своей внезапной славе. Поняв, наконец, по той галиматье, которую им пришлось услышать, что разъяснить дело я не в состоянии, они вернулись на места, слегка покачивая головами, и оставили меня одного. Судя по часам на компьютере, я повесил трубку три минуты назад.

Она по-прежнему была там. Нагретая до нужной температуры, вода лилась в заварочный чайник, из него поднимался пар. Она воспользовалась моим запасом бантя, вечернего чая, который не мешает засыпать, из инкрустированной шкатулки — я купил ее себе в подарок в Хаконэ^[14] в прошлом году. Погода была существенно терпимее, чем вчера; цикады сбавили тон; а я никак не мог взять в толк, что происходит в моем доме. Казалось, все спокойно. Некая проекция жизни вдвоем, которая могла бы быть твоей жизнью, и вот сейчас полицейские с этим покончат, подумал я. С отблеском твоих иллюзий. Если только она не уйдет… Поскольку она готовит себе еду, ей потребуется еще какое-то время, во всяком случае достаточное, чтобы западня захлопнулась. Она была там, точно лань посреди поляны, лань, которой невдомек, что волк уже ее выследил… Время текло, капля за каплей, я застыл не дыша. Конец ей… Небо внезапно прояснилось, и кухню залил солнечный свет. Женщина, наполнявшая скороварку рисом, подняла голову к окну. Как ласкало ее утреннее солнце! Как щедро изливало свои дары… Стальная раковина сияла под его лучами. Лицо женщины было повернуто вполоборота, и тут мой взгляд целиком сосредоточился на ее затылке, золотисто-янтарном, красиво изогнутом, на изящной шее, словно вылепленной умелыми руками гончара. Шея цвета песка вела к груди, спрятанной под одеждой, облегавшей две маленькие дюны. Женщина смотрела на волшебное солнце сквозь оконное стекло. Прикрыв веки, она нежилась в этом потоке небесной благодати. Лицо, уже немолодое и, что говорить, почти лишенное очарования, отдавалось лучам, которые струились, не иссякая, для нее одной, ниспосланные бог весть когда со звезды, удаленной от нее на пятьдесят миллионов километров. О, в тот миг ей было все равно что она немолода и некрасива — я знал это точно. Одна, как ей казалось, она была во власти чудной грезы. Щуря глаза, она улыбалась. Тогда мне подумалось: должно быть, для нее это передышка, ей нужно оправиться от каких-то страхов, страданий; она в забытьи. Возможно, даже счастлива. Если бы она только знала! О, ее улыбка… Внезапно эта улыбка пронзила меня болью. Постучать бы по экрану компьютера, чтобы привлечь ее внимание… Что я наделал… Я схватил телефонную трубку. При первом звонке женщина повернула голову, будто очнувшись от сладкого сна. Но потом сразу приняла прежнее положение.

Да подойди же к телефону!! Поспеши! Мне следует быть настойчивее — она должна понять: звонят именно ей! Я упорствовал — бесполезно. Как она может догадаться? Что мне думать о самом себе: заманил ее в ловушку, а теперь пытаюсь вызволить, прежде чем капкан захлопнется. Она следила за тем, как кипит рис, ждала, когда заварится чай, не обращая внимания на мои звонки. Десять, одиннадцать… Крикнуть бы: смывайтесь, пока они не приехали, и больше сюда не возвращайтесь! Или еще короче: они идут! Скоро она поймет. Взгляд на часы. Стрелка мчалась по кругу, время не останавливалось. Женщина наслаждалась лучами солнца, пока не набежало облако, а меня душило желание заорать: да скорей же, иначе долго вам не видать солнца!..