Annotation

Роман французского писателя Эрика Фая (1963) «Нагасаки» начинается почти как мистическая история: герой, ничем не примечательный служащий, обнаруживает, что у него в квартире появился неизвестный житель, невидимый и неуловимый, но оставляющий едва заметные следы своего присутствия. В действительности все оказывается несколько проще — и одновременно сложнее и глубже. Четкие и понятные границы «своего» и «чужого» неожиданно размываются, герою приходится столкнуться с неприятными, непривычными вопросами.

Эрик Фай

notes

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

Эрик Фай

Нагасаки

Роман

Рассказывают, что побеги бамбука, растущие от одного корня, как бы далеко ни рассадить их по свету, цветут в одно время и умирают одновременно. Паскаль Киньяр

В основу романа легло происшествие, о котором в мае 2008 года сообщали японские газеты, в частности, «Асахи».

Представьте себе мужчину за пятьдесят, проживающего в собственном доме на самом краю Нагасаки, где улицы предместья почти отвесно сбегают по склону гор, разочарованного тем, что годы настигли его так скоро и бесповоротно. Смотрите: извилистые ленты мягкого асфальта, будто змеи, ползут на кручу, а наверху все это городское месиво, пузырящееся черепичными, жестяными, брезентовыми и еще бог весть какими кровлями, упирается в стену диких бамбуковых зарослей. Вот там я и живу. Кто я? Без преувеличения, не слишком важная птица. Держусь холостяцких привычек — надежный способ не оступиться, — так что, смею думать, у меня нет оснований в чем-то себя упрекать.

Одна из моих привычек — избегать по возможности компании коллег, направляющихся после работы пропустить пару кружек пива или посидеть за бутылкой-другой чего-нибудь покрепче. Мне приятнее побыть дома, наедине с собой, пораньше поужинать, во всяком случае, не позднее восемнадцати тридцати. Будь у меня жена, вероятно, я не стал бы принуждать себя к столь строгой дисциплине и чаще присоединялся бы к товарищам, но я не женат. Если быть точным, мне пятьдесят шесть.

В тот день, поскольку меня слегка лихорадило, я вернулся домой раньше обычного. Наверное, не было еще семнадцати часов, когда я сошел с трамвая на своей улице, держа в обеих руках пакеты с продуктами. В будни я редко попадаю домой так рано: на миг мне почудилось, что я взломщик. «Взломщик» — это, конечно, сказано слишком сильно, и все же… До недавних пор, уходя, я частенько не запирал дверь; район у нас безопасный, да и многие пожилые соседки (госпожи Ота, Абе и другие, чуть подальше) целыми днями сидят дома. Когда руки заняты покупками, удобно входить в незапертую квартиру: пройдя всего несколько метров от остановки трамвая и толкнув раздвижную дверь, я оказываюсь у себя. Снимаю уличную обувь, сую ноги в тапочки — и сразу же на кухню, раскладывать провизию по шкафчикам. Потом можно присесть и отдышаться. Но сегодня я лишился этого удовольствия: при виде холодильника во мне с новой силой вспыхнуло вчерашнее беспокойство. Однако, открыв его, я подумал, что все нормально. Все продукты были на своих местах, то есть там же, где находились утром, до моего ухода. Маринованные овощи, кубики сыра тофу, угорь к ужину. Я тщательно обследовал стеклянные полки, одну за другой. Соевый соус и редис, сушеные ламинарии и паста из красной фасоли, сырой осьминог в пластиковом судке «Tupperware». В нижнем отделении — рис с водорослями в треугольных пакетиках, их по-прежнему четыре. И два баклажана — оба на месте. Я почувствовал облегчение, к тому же и линейка, уверен, меня успокоит. Линейка из нержавеющей стали длиной сорок сантиметров. На одну ее сторону, где нет делений, я приклеил полоску белой бумаги, а затем погрузил это приспособление в пакет с мультивитаминным (А, С & Е) фруктовым соком, вскрытый сегодня утром. Подождал несколько секунд, пока зонд пропитается жидкостью, и медленно извлек его из пакета. Посмотреть решился не сразу. Наконец увидел: восемь сантиметров. Осталось только восемь сантиметров сока, а до моего ухода было все пятнадцать! Кто-то отпил. Но я живу один.

Беспокойство охватило меня вновь. Для очистки совести я проверил запись в книжечке, где вот уже несколько дней отмечаю уровень жидкостей и количество продуктов. Да, с утра было пятнадцать сантиметров… Однажды я даже сфотографировал внутренний вид холодильника, но потом больше этого не делал. Беспечность, боязнь быть смешным… Тогда, надо признаться, у меня были только смутные подозрения, теперь же не остается и тени сомнения. Я держу в руках новое — третье по счету за последние две недели — доказательство того, что нечто действительно происходит, а ведь я человек трезвого рассудка, не из тех, кто верит, будто какая-то эктоплазма^[1] является в дом, чтобы утолить жажду и доесть остатки ужина…

Первые подозрения, зародившиеся у меня несколько недель назад, быстро рассеялись. Но немного погодя стали потихоньку закрадываться вновь — так мошкара вьется в вечернем воздухе, исчезая, прежде чем успеешь сообразить, что же это было. Началось все с того, что я не смог отыскать какой-то продукт, хотя точно знал: я его покупал. Конечно, первая моя реакция — усомниться в себе. Нет ничего проще: ты внушил себе, будто в супермаркете положил покупку в тележку, а на самом деле лишь намеревался. Как сильно искушение объяснить провал в памяти усталостью… Чему только не служит оправданием эта пресловутая усталость!

Во второй раз, по счастливой случайности сохранив чек, я смог убедиться, что затмение на меня не находило, я действительно купил рыбу, которая внезапно испарилась. Однако нелегко перейти от констатации факта к ясному умозаключению, сделать шаг от заинтригованной растерянности к попытке объяснения. Мной овладело смятение. Содержимое холодильника — в некотором роде постоянно обновляемая матрица моего будущего: здесь под видом баклажанов, сока манго, да мало ли чего еще, меня ожидают молекулы, которым предстоит поставлять мне энергию в ближайшие дни. В этой холодной прихожей ждут мои завтрашние микробы, токсины, протеины, и мысль, что чужая рука, изымая по воле случая либо одно, либо другое, покушается на то, чем я стану, возмутила меня до глубины души. Даже хуже: я испытывал отвращение. Это было похоже на изнасилование, ни больше ни меньше.

* * *

Прошла ночь, а моя обеспокоенность падением уровня фруктового сока нисколько не уменьшалась. Утром мой дотошный ум принялся собирать кусочки пазла в одно целое. В такие мгновения мозг исследует, реконструирует, сравнивает, делает выводы, расчленяет, сопоставляет, предполагает, вычисляет, подозревает. В итоге я стал проклинать серый холодильник «Саньё», на который коварный производитель заботливо наклеил слоган «Always being with you»^[2]. Слышали ли вы когда-нибудь о холодильнике с привидением? Кто же еще может присваивать долю его содержимого и тем кормиться? Вернувшись с работы, я решил покончить с беспокойством, которое постепенно превращалось в пытку. Еще только восемнадцать часов: успею… Это крайность, дальше некуда, наверное, сам потом над собой посмеюсь, но тревога достигла такой степени, что теперь важнее всего узнать правду. К черту привычки, поужинаю позже.

Я снова оделся и обулся, чтобы выйти на улицу, вскочил в трамвай, идущий в сторону Хаманомати. Магазин, где я рассчитывал приобрести новую «ловушку», находится всего в двух остановках, и, если я не потерял способности кое-что мастерить, отныне мой сон будет крепче.

Никакие способности, впрочем, не потребовались, установить устройство оказалось легче, чем я думал. Эту маленькую военную хитрость, по сравнению с которой измерения в холодильнике — каменный век, я смогу пустить в ход только завтра, с моего рабочего места. Постараюсь оказаться там как можно раньше, с восьми. Активные действия поднимали дух, но меня разбирало нетерпение, скажем так: я немного замечтался и уже после двадцати одного часа спохватился, что до сих пор не поужинал. Теперь уж ничего не поделаешь… Поставив рядом с креслом горячий чайник, я попытался отвлечься и включил телевизор, но ни одна программа не нашла одобрения в моих глазах, не желающих смыкаться. Тогда я открыл журнал, который получаю по подписке, но обычно не читаю. На странице тридцать семь мое внимание привлекла фотография жутко морщинистого субъекта. «Танабэ Томодзи за всю жизнь не выпил ни капли алкоголя», — утверждал журналист. Просматривая статью, я невольно подумал: «Ну и дурак! Танабэ, старейший представитель человечества, уверяет нас, будто дожил до ста тринадцати лет, треская одни овощи и иногда, удовольствия ради, жареные креветки. Тоже мне весельчак! Очистить пару креветок — вот высшее наслаждение для этого живого ископаемого! Впрочем, он ест их все реже: блюда, приготовленные на масле, не идут ему впрок. Бедняга Танабэ! Скоро тебя примут в нирвану и станет тебе гораздо лучше, вот увидишь: при входе у них стоит стол с жареными креветками — налопаешься до отвала на халяву, да и маслом они там не злоупотребляют…»