А потом заводчик пришёл узнать, жива ли она. Потому что две другие покончили с собой.

На поминальной трапезе, посвящённой отцу, Марлена ничего не ела. Руки так дрожали, что она держала их под столом. Визит юнца, притащившего за стол женщин свою мамочку-петку, стал последней каплей. По крайней мере, так Марлене казалось до того, как Грира объявили кандидатом. Как она ненавидела его... И его, и слабовольную мать, и тираничного отца-триумвиратора, забальзамированного и потому будто и не умершего до конца.

Ей нестерпимо захотелось рассказать обо всём этом Велдону. Но пока что было нельзя.

- Это хорошая сделка, - только и сказала Марлена.

- Это крайне подозрительная сделка, не находишь?

Велдон улыбнулся ещё шире. Ещё - потому что он всегда улыбался, и Марлена презирала его за вечное довольство на лице. Она не терпела любой фальши, а каждую секунду улыбаться искренне было просто невозможно. Но всё же радостное выражение лица Велдона было менее лживым, чем любой жест людей в доме Марлены.

- Помнишь, что ты говорил обо мне в детстве? Марли такая честная, что сама ставит себя в угол, - Марлена улыбнулась тоже. - Поверь, я дам тебе смертоносное оружие против моего брата. А когда узнаешь, какое, поймёшь, что не он меня подослал. Женись на мне. Я хочу покинуть дом Смелых людей раз и навсегда.

- У меня и без твоей подсказки довольно много шансов стать избранником Триумвирата.

- И довольно много шансов не стать. Если не женишься на мне до объявления избранника, я не скажу тебе ничего.

- Ты по-прежнему не любишь меня? - спросил Велдон.

- Полюблю, - пообещала Марлена. - Только забери меня оттуда.

Вик ужасно злился из-за самоубийства двух лучших питомиц, подаренных триумвираторам, и Ласка злилась вместе с ним. Две никчёмные смерти вместо двух жизней, наполненных счастьем принадлежать хозяину. И хотя Ласка была умницей и не подвела Вика, он слишком резко дёргал поводок, ведя её в красную комнату.

Через эту каверну проходил каждый обитатель питомника, и всё равно Ласка понятия не имела, что ждёт внутри. Комната и правда оказалась красной. По стенам тянулись гипнотические узоры, выложенные красной яшмой, она же украшала шторку из крашеной шкуры, загораживающую проход. Грир о чём-то беседовал со свежевальщиком, готовившим инструменты для работы. Лица обоих мужчин казались обескровленными в стерильно-белом свете большой лампы, висевшей над длинным столом, испещренным желобками. На их краях Ласке померещились тёмные засохшие потёки. Вик отстегнул поводок от ошейника и подтолкнул её в спину.

Увидев приближающуюся Ласку, Грир кивнул свежевальщику и занял место на скамье для хозяев. Вот и всё, сейчас будет боль. А любовь... Любовь только после, но сейчас, когда Ласка видела шприц в руках свежевальщика и набор хорошо заточенных ножей на столе, думать о любви она не могла.

- Раздевайся и ложись на спину, - буднично велел ей свежевальщик.

Украдкой поглядывая на Грира, Ласка сняла сандалии и размотала широкий кожаный кушак, охватывающий бёдра. Она вскарабкалась на стол, легла на спину и постаралась не дрожать ни от страха, ни от холода, вливавшегося из камня в обнажённое тело.

Свежевальщик ввёл ей иглу под кожу на груди и впрыснул какой-то препарат. Проделывая то же самое с ногами и руками Ласки, он пояснил для Грира:

- Мы используем миорелаксанты, чтобы петы не дёргались во время процедуры, иначе можно их повредить. Но она будет в сознании и всё почувствует.

Свежевальщик демонстративно приподнял руку Ласки, и кисть безвольно повисла. Ласка попыталась шевельнуть пальцами - ни один не двинулся. Тогда стало страшно по-настоящему, будто, лишившись контроля над телом, она осталась без последней защиты. Холод каменного стола добрался до самого сердца. А потом Ласка ощутила давление ножа.

Когда лезвие только взрезало кожу у ключицы, она молилась шёпотом, когда окровавленная полоска стала длиной с палец - сбивчиво, во весь голос, путая слова. Когда Ласка в первый раз заорала, напряжённый голос Грира пробился к ней через спеленавшую тело боль.

- Я хочу сам. Оставь инструмент и уходи.

- Но...

Ответ свежевальщика Ласка едва слышала. Раздирающую пульсацию на груди на мгновение потопил новый ужас. Ей доводилось видеть петов, ошкуренных лично хозяевами, ей доводилось слышать, как они страшно выли в красной комнате и скулили в своих маленьких кавернах после. Некоторых из них хозяева потом не желали забирать из питомника.

Ласка слышала удаляющиеся шаги свежевальщика и приближающиеся - Грира. Видела его голову, обрамлённую венцом белого света, и его руку, поднявшую нож.

Для пета без боли нет любви.

И сознание на мгновение выжгло новой вспышкой. Ласка зажмурилась, вжалась затылком в камень. Грир сдирал с неё лоскут кожи бесконечно медленно, или ей изменило чувство времени. Будто уже полжизни её терзали дикое жжение и колющие удары боли. Будто внутри метались заряды электричества, дёргали нервы.

Наконец нож оставил её тело, хотя и не забрал боль. Лицо Ласки стало мокрым от слёз, слюны и пота, и ей было стыдно за это перед хозяином. Она заставила пересохшие губы разомкнуться:

- Прости...те. Я буду... Буду служить лучше.

- Не нужно извиняться, - отозвался Грир и коснулся её искромсанной плоти кистью, смоченной в его крови.

Вытесняя боль, сознание Ласки затопила благодарность. За то, что хозяин принял её там, в зале триумвирата, за то, что заживляет её раны, за то, что он сейчас рядом. Его лицо больше не казалось жестоким, на нём читалась лишь строгость отца, которого у Ласки никогда не было. Комната поплыла, красноватые отсветы со стен забирались прямо в глазницы, заслоняя это лицо, и Ласка попыталась дотянуться до него, коснуться, остановить, но рука не двинулась.

Грир отложил кисть и ушёл. Ласка голодными глазами смотрела на пол, туда, где он ступал, и ей мерещилось, что на полу остались алые отпечатки его сапог. Хотелось скатиться со стола, ползти по цепочке следов.

Грир приходил ещё четырежды прежде, чем старая кожа полностью сменилась на новую. Ласка знала, что уже с первого свежевания установилась нейропсихическая связь с хозяином: как бы далеко тот ни был, пет чувствует, если хозяину больно. Ласка постоянно прислушивалась к ощущениям, мечтая уловить что-нибудь. Конечно, ничего хорошего, если хозяин поранится, но осознание того, что она - его первый и единственный пет, что больше ни с кем он не делит боль, вызывало радостный трепет. Но до сих пор она не ощутила ничего.

И всё же связь возникла, Ласка не сомневалась. Её идеально восстановившаяся кожа говорила о том, что кровь Грира вступила в реакцию с её организмом. Ласка стала, пожалуй, ещё красивее. Через неделю после завершающего свежевания она полностью восстановилась, и за ней пришёл Грир.

Ласка помнила, что нельзя без конца улыбаться, благодарить его, быть навязчивой. Но при виде его она ощутила такую радость, что не смогла сохранить спокойствие, не смогла не смотреть на него по пути в новый дом. И Грир, кажется, даже не сердился. Наоборот, он будто вбирал в себя её плещущий через край восторг, не позволяя пролиться мимо ни капле. Какой же глупой она была, когда боялась, когда не верила. Правила и традиции мудры, гораздо мудрее её, Ласки. И теперь, когда ей позволено делить с Гриром каверну, жизнь станет ещё лучше.

В личной каверне Грира было столько всего удивительного! Не то, что Ласкина конура в питомнике, где стояла лишь узкая койка да сундук с одеждой, служивший ей и столом, и стулом. Мягкая постель хозяина могла вместить троих, вездесущий серый камень стен скрывали яркие крашеные кожи, а в нишах гнездились самые настоящие бумажные книги. Ласка даже смотреть на них боялась, но Грир просил читать ему вечерами, и она читала. В них рассказывалось о животных. Не таких, как в пещерном городе, а тех, вымерших древних, в честь которых Ласка и другие петы получали клички. Книги завораживали, но Ласка их не любила: переворачивать пожелтевшие сухие страницы было страшно, будто и сама книга вот-вот исчезнет, а её именем назовут блёклое подобие.