Мальчик продолжал стоять в своей живописно-победоносной и рискованной позе. Гул и крики в толпе не унимались, но приняли какой-то другой оттенок. Аарон перевел глаза с юноши вниз, и первое, что поразило его внимание, был звук военных рожков, прорезавший тревожное гудение толпившихся под балконами людей. Немедленно вслед за этим неведомо откуда налетевший отряд серо-зеленых карабинеров обрушился на демонстрантов, беспощадно работая прикладами.

Аарон был совершенно поражен тем, что он увидел внизу со своего безопасного балкона. Толпы вооруженных, одетых в боевой защитный цвет людей бросились избивать прикладами столпившихся на улице рабочих. Схватка длилась недолго. В одно мгновение люди в черных шляпах кинулись панически бежать от преследовавших их солдат.

Участники демонстрации рассыпались в разные стороны. Кто кидался в ворота и подъезды соседних домов, кто бежал вдоль улицы, кое-кто вскочил сквозь открытые окна нижних этажей в чужие жилища. По лицам некоторых из беглецов струилась кровь. Несколько человек упало и было немедленно окружено солдатами. В несколько мгновений улица опустела.

Рыжеволосый юноша наблюдал всю сцену с высоты, лепясь к своему карнизу. Карабинеры заметили его. Дула четырех револьверов поднялись кверху и нацелились в него. Ему было приказано слезать. Торжествующая улыбка победителя сменилась на его лице беспокойством. Казалось, однако, что он был не столько смущен направленными револьверами, сколько необычностью своего положения. Мальчик с прежним спокойствием спустился вниз, скользнул на землю по водосточной трубе, и немедленно попал в руки карабинеров. Они присоединили его к группе из пяти-шести арестованных демонстрантов, которые не успели убежать. Раздалась команда сержантов, карабинеры построились, и, окружив своих пленников, победоносно удалились.

Улица опустела и затихла. Аарон не мог еще придти в себя и все время озирался вокруг. На соседнем балконе он заметил двух элегантных молодых людей. Один из них был высок ростом, красив, со смуглым загаром на лице. Его можно было принять за итальянца. Но другой, с его бледным, удивленным лицом, в монокле без оправы, был, несомненно, англичанин. Аарон решил, что это молодой офицер, потерявший здоровье на войне. Товарищ его с острым любопытством поглядывал то на Аарона, то на улицу, где вновь, как ни в чем не бывало, появились мирные прохожие и кучки любопытных, обсуждавших только что разыгравшееся происшествие.

— Представь себе, Энгюс, — все уже кончено! — сказал он по-английски, кладя руку на плечо своего приятеля в монокле и поглядывая украдкой на Аарона.

— Ты видел, как упал один окровавленный человек? — спросил Энгюс.

— Да. Как ты думаешь, — наповал?

— Не знаю. Он упал вон там, справа от того окна, прямо на камни мостовой.

— Здорово сработано! Видел ли ты когда-нибудь что-либо подобное?

— Нет. Чрезвычайно захватывающее зрелище. Я не видел ничего подобного даже на войне.

Аарон вернулся в свою комнату. Он опустился в кресло и застыл в бездумной, оцепенелой неподвижности. Через некоторое время он овладел собой и взял в руки флейту. Он заиграл, сам не зная, что. Все смутные чувства, пережитые им в этот день, перелились в звуки, которые ударили ему в голову, как крепкое вино.

Он не услышал ударов гонга, призывавших в ресторан к обеду, и только вошедшая горничная заставила его очнуться и отложить флейту. Тогда он спустился в ресторан и первые кого увидел, выбрав себе место, были двое давешних молодых англичан, сидевших за столиком в углу, неподалеку от него. Головы их были тщательно расчесаны пробором, который придавал их породистым лицам ту четкость линий, какая поражает на камеях. Энгюс положил монокль на стол и оглядывал зал ресторана невидящим, птичьим взором своих голубых близоруких глаз. Было очевидно, что он болен, серьезно болен. Щеки его впали, подбородок заострился. Он не прикасался к обеду, точно забыл о еде.

— Что ты скажешь, Фрэнсис, если я предложу посмотреть по пути Флоренцию, Сиену и Орвието, вместо того, чтобы прямо ехать в Рим?

— По-моему, благоразумнее ехать через Пизу прямо в Рим. Не так утомительно! Но, если тебе очень хочется, я не возражаю. Когда двинемся в путь?

Энгюс нервничал и казался раздраженным. Спутник его, Фрэнсис, был занят своими мыслями, расчетами и впечатлениями путешествия. Но вдруг внимание его было привлечено новым предметом.

То был Аарон, который сидел спиной к приятелям, но своим тонким острым слухом музыканта улавливал каждое произносимое слово. Фрэнсис был заинтересован. Аарон заинтересовал его еще с первого взгляда, когда он приметил его наверху, на соседнем балконе, после разгона демонстрации карабинерами. Ему хотелось знать, не англичанин ли этот незнакомец с таким привлекательным и выразительным лицом.

— Англичанин! — обрадованно шепнул Фрэнсис своему соседу. — Я так и думал. Это известный лондонский флейтист.

Энгюс вставил в глаз монокль и довольно равнодушно взглянул на Аарона.

— Да, по-видимому, англичанин. Так что же из этого?

— Энгюс, голубчик! Разве ты не узнаешь? Это флейтист. Помнишь дивный отрывок из Скрябина? Совершенно божественная игра! Больше всего на свете люблю флейту.

— Что же, может быть, — ответил Энгюс, вся наблюдательность которого свелась к строгому осмотру костюма, в который был одет Аарон.

— Замечательный музыкант! — подогревал своего приятеля Фрэнсис.

— Да. Он принадлежит к этой страшной породе людей.

— Но играет изумительно. Этого ты не станешь отрицать.

— Согласен.

— Давай же познакомимся с ним. Нам, может быть удастся еще раз услышать его игру. Мы можем попросить его поиграть для нас.

— Если тебе так хочется, пригласи его выпить с нами кофе с ликером.

— Думаешь, это ничего?

— Конечно. Он не обидится такому приглашению.

Фрэнсис просмотрел карту вин, подозвал слугу и приказал подать кофе и три прибора и бутылку Гранде-Марнье. Потом он встал, подошел с извиняющейся улыбкой к столику, за которым сидел Аарон, и, поклонившись с самым светским изяществом, произнес:

— Простите меня великодушно. Но я не могу удержаться от желания узнать, вашу ли прекрасную игру на флейте мы слышали перед обедом?

— Да, это я играл. А я уже видел вас на соседнем балконе, — спокойно ответил Аарон, раскрасневшийся от выпитого поллитра кьянти.

— Так вы заметили нас? Потрясающее было происшествие. Дикие порядки в этой стране. Впрочем, может быть, вы к этому привыкли. Вы хорошо знаете Италию?

— Нет. Я здесь недавно и приехал сюда впервые.

— Мы тоже, — Фрэнсис присел к столику Аарона. — Я до сих пор взволнован тем, что видел. Что вы скажете об этом мальчугане, который полез за флагом? Какой молодчина! Совершенно невероятная ловкость! И после всего этого — ваша игра на флейте. Музыка показалась мне прямо чудом после безобразной сцены, которая разыгралась на наших глазах. Я слушал вас с наслаждением. Вы чудесно, восхитительно играете. Звук флейты до сих пор стоит у меня в ушах. Вы, если не ошибаюсь, профессиональный музыкант?

— Да, если вы разумеете под этим, что я добываю музыкой средства к существованию. Я играл в оркестрах в Лондоне.

— Я так и думал. Но вы давали, вероятно, и собственные концерты?

— Нет. Ни разу.

— Трудно поверить! Вы так мастерски играете.

Комплименты расположили Аарона к новому знакомому. Подметив это, тот предложил:

— Не согласитесь ли вы выпить чашку кофе с нами за нашим столиком?

— Охотно. Благодарю вас.

Они перешли к столику, за которым сидел в одиночестве Энгюс.

— Рад с вами познакомиться, — поднялся он им навстречу.

— Позвольте вам отрекомендоваться, — приступил Фрэнсис к светским формальностям. — Меня зовут Фрэнсис, вернее Франц Деккур. А это мой друг Энгюс Гест.

— Мое имя — Аарон Сиссон.

— Садитесь. Вам черного кофе или с молоком?

— Черного. Позвольте узнать, вы тоже музыканты?

— Нет. Мы — художники. Едем в Рим работать.