Лилли внезапно прервал свою взволнованную речь, отошел от Аарона и стал молча ложиться. Аарон повернулся к стене и заснул.

Когда он проснулся на следующее утро и увидел Лилли, бледного, с замкнутым и отчужденным выражением лица, он понял, что ночной разговор не прошел бесследно. В обращении с ним Лилли был вежлив, даже слишком вежлив, и это устанавливало между ними какое-то, наполненное холодом расстояние. Утренний завтрак прошел вполне мирно, но Аарон понял, что ему надо уходить. Было что-то в том, как держался Лилли, что словно указывало Аарону на дверь. Не без смущения и досады, приправленных некоторой долей молчаливого юмора над создавшимся положением, Аарон собрал свои вещи. Затем надел пальто и шляпу. Лилли сидел за своим столом, будто бы поглощенный писанием:

— Итак, — нарушил молчание Аарон, — я надеюсь, что мы все-таки еще увидимся.

— Разумеется, — ответил Лилли, вставая. — Наши пути, конечно, еще пересекутся.

— Когда вы уезжаете?

— Через несколько дней.

— Ну, так я еще забегу повидать вас перед отъездом. Хорошо?

— Отлично. Буду вас ждать.

Лилли проводил своего гостя до первых ступеней лестницы, вернулся в свою комнату и плотно закрыл за собой дверь.

XI

Еще раз соляной столп

По окончании оперного сезона Аарон получил от Кирилла Скотта приглашение присоединиться к обществу молодых музыкантов, поселившихся для отдыха в деревне, на морском берегу. Аарон согласился и отлично провел там целый месяц. Молодым людям с музыкальными наклонностями и вкусами богемы нравилась роль покровителей этого флейтиста, которого они объявили замечательным музыкантом. Имея состоятельных родителей, эти юные господа могли себе позволить приятное самолюбию и не очень обременительное для кармана удовольствие — оказывать легкое и весьма непостоянное покровительство талантливым, но необеспеченным собратьям.

Но в начале сентября приятная компания рассеялась. Один из ее участников затащил флейтиста еще на несколько дней к себе в усадьбу, для услаждения гостей. Затем Аарон вернулся в Лондон.

В Лондоне он почувствовал себя несколько растерянным. Он не знал, на что решиться. Покровительство чужих молодых людей, моложе его самого, начинало тяготить его. Опостылела и постоянная подневольная работа в оркестре. Хотелось чего-то другого. Тянуло еще раз исчезнуть. Но тут подступили угрызения совести и беспокойство о семье. Ранняя, подернутая дымкой грусти осень настраивала его на идиллический лад. Он сел в поезд и поехал домой.

И вот опять, едва только спустилась темнота, он пробирался со своей флейтой под мышкой через луг, примыкающий сзади к его саду. Дойдя до садовой ограды, Аарон остановился и долго глядел на ряд задних окон своего дома, светившихся в этот вечер так же, как и в ночь последнего его пребывания тут. До него доносились благоухающие запахи осени, росистых отцветших трав и стоявшего в стогах сена. Тоска по дому сжала ему сердце. Вид знакомых мест лишил его самообладания.

Сидя под тем же навесом, он жадно рассматривал свой сад при слабом свете звездного неба. Вот два ряда турецких бобов. За ним душистый горошек. Где-то неподалеку благоухает гвоздика. Аарон с недоумением спрашивал себя, кто ухаживал за садом во время его отсутствия.

Занавеси на окнах не опущены. Восемь часов. Дети сейчас улягутся спать. Аарон все сидел под навесом. Сердце у него сильно билось, переполненное какими-то полуосознанными чувствами. В окнах мелькает фигура его жены, такая изящная и стройная. Вот она подошла к младшей девочке и подносит к ее губам чашку молока. Ребенок пьет. У него трогательное круглое личико. Волна отцовского чувства залила сердце Аарона. Его властно потянуло к примирению с прошлым, к восстановлению разрушенной семейной жизни. Сложилось мгновенное решение увидеться с женой и помириться.

Он с нетерпением ждал времени, когда дети лягут спать. На колокольне ближней деревни пробило девять, потом еще полчаса. Дети, очевидно, уже спят. В окно видно, как Лотти сидит и шьет детскую рубашечку. Аарон медленно пошел к дому по средней садовой дорожке. Проходя мимо цветника, он не раз останавливался, чтобы разглядеть растения. Сорвал по пути одну гвоздику. Цвету мало, и он мелок. Золотой шар уже отцвел. А вот и клумба с астрами. Все — на тех же местах, что и раньше.

Жена услыхала шаги и насторожилась. Аарона охватил внезапный прилив нежности. Он подошел к двери, поколебался одно мгновение, потом преодолел свое волнение, постучал и вошел.

Лотти вскочила ему навстречу и вдруг побледнела, как бумага.

— Зачем ты пришел? — вырвалось у нее.

Но он только указал привычным движением головы на сад и спросил с ласковой улыбкой:

— А кто сажал цветы в саду?

И тут же, по лицу жены, понял всю неуместность своего вопроса.

Лотти долго стояла в Каком-то оцепенении и безмолвно смотрела на него. Аарон, как ни в чем не бывало, снял шляпу и повесил ее на вешалку. Лотти вздрогнула от этого слишком знакомого ей жеста.

— Зачем ты вернулся? — вскрикнула она еще раз, и в голосе ее зазвучала ненависть. В нем был еще слышен, быть может, и страх, и сомнение, и надежда. Но Аарон услыхал только ненависть. Обернувшись, он взглянул на нее и понял, что каждый из них по-прежнему носит для другого отточенный кинжал за спиной.

— Не знаю, — глухо ответил он.

Лотти удалось несколько овладеть собой. Дрожащей рукой она взяла иголку и принялась нервно шить. Но при этом не садилась, а стояла все на том же месте, отдаленная от мужа столом, и молчала. Аарон, почувствовав внезапную разбитость во всех членах, опустился на стул возле двери. Но перед тем невольно протянул руку к шляпе и положил ее на колени. Лотти продолжала шить, стоя в неестественной, напряженной позе. Молчание не прерывалось. Странные чувства пронизывали грудь Аарона. Это было похоже на то, как будто жена бомбардировала его электрическими разрядами. Он ощутил в себе прежнюю болезнь, о которой стал как будто уже забывать, — болезнь беспричинного тайного антагонизма, всегда готового прорваться и создающего в отношениях мужа и жены непоправимый надрыв.

Через некоторое время Лотти отложила шитье и села.

— Ты понимаешь, как отвратительно ты поступил со мной? — спросила она, пристально глядя на него через разделявшее их расстояние.

Он отвернулся от ее взгляда, но ответил, не сдерживая иронической интонации голоса:

— Надо полагать, что понимаю.

— Почему ты сделал это? — крикнула она с отчаянием. — Я хочу знать, почему. Чем я заслужила?

Он не отвечал. Ее выкрики убили в нем всякую потребность в примирении.

— Объяснись по крайней мере! Скажи, почему ты был так жесток ко мне? Что у тебя было против меня? — требовала она.

— Что у меня было против тебя? — пробормотал он, с удивлением отмечая, что она употребила прошлое время, но так и не ответил.

— Ну да. Укажи мне мою вину, — настаивала она. — Скажи, что я сделала такого, чтобы заслужить подобное обращение? Говори. Ведь должен знать ты это.

— Нет, — вяло ответил он, — не знаю.

— Не станешь ли ты уверять теперь, будто меня любишь? Нет, поздно! Поздно после всего, что было! — сказала она более сдержанно. И в голосе ее Аарону послышалось что-то похожее на надежду.

— Прежде, чем запрещать, тебе следовало бы убедиться, действительно ли я собираюсь объясняться тебе в любви, — с обидной холодностью ответил он.

Это привело ее в бешенство.

— Низкий человек! — закричала она. — Уходи прочь. Зачем ты пришел сюда?

— Чтобы посмотреть на тебя, — с циничной иронией отозвался Аарон.

Лотти громко зарыдала и закрыла лицо передником.

— Что я сделала такого… Скажите, что я сделала, что он так обращается со мной, — приговаривала она сквозь слезы.

Аарон сидел, насупившись, на своем стуле.

Рыдания несколько успокоили ее. Она отняла фартук от заплаканного лица и взглянула на мужа.