— Нету, — растерянно пробормотал Хохлов.
— В носу не свербит? Чихать не хочется? Голова не болит, температурки нету?
— Нету! — отрезал Хохлов. — Почти.
Мужик рассмеялся.
— Почти. Ну и замечательно.
Хохлов распахнул глаза. С шумом втянул воздух в легкие. Догадка с готовностью бухнула его по голове.
— Откуда ты знаешь? Это ты меня заразил, да?
Мужик весело рассматривал Александра, словно экзотическую зверюшку, внешний вид которой его очень позабавил. В уголках его глаз собрались кривые морщинки.
— Это ты сделал. Специально. Зачем? — продолжал атаковать Саня.
Натуралист как-то потупился, одним глотком опустошил сразу половину чашки и уставился в окно.
— Ничего я не делал. Случайно вышло. Есть такое предположение.
— Погоди-ка… получается, ты тоже переболел этой дрянью?
— А? Какой дрянью? Обычный насморк.
— Ага, так я тебе и поверил. Мне докторша в больнице то же самое сказала. Никакой это не насморк, а вирусная инфекция, возможно даже грипп, свиной или куриный. Насморк таким не бывает! Возможно, это даже биологическое оружие, диверсия, с целью устроить пандемию. Как тебе такой вариант?
— Версия приемлемая. Только вот где массовая эпидемия? Заболевшие?
— Они… Они… возможно они на стадии инкубации. И беда случится очень скоро. Или их прячут от граждан, чтобы паники не было… — на ходу соображал Хохлов.
— А тебя решили отпустить погулять, так выходит? — скептически сказал биолог. — Чепуха. Это насморк, возможно, необычный, но всего лишь насморк, временный недуг с кучей различных странных последствий.
— Замечательные последствия, я смотрю! — фыркнул Хохлов.
— Могли быть хуже, — ледяным тоном произнес биолог. — Ты угощайся, угощайся. Чай с бергамотом. Я вот по какому поводу поговорить с тобой хочу, — он умолк и выжидающе побарабанил пальцами по кружке.
Хохлов все прекрасно понял, но помогать хозяину не стал.
— В общем, я про эти самые последствия и хотел потолковать, — он увлеченно исследовал дно кружки, — Готов спорить, что после обострения болезни у тебя прорезались некоторые таланты. Оперное пение, например.
Хохлов едва не поперхнулся чаем.
— Извини, — сказал биолог. — Возможно, у тебя есть другая страсть. Не знаю. Но факт — талант появился, а старые твои увлечения проснулись, и получили новый импульс. Я угадал?
— Предположим, — осторожно обронил Хохлов.
— Ты думал над этим? — в лоб спросил биолог.
— Да, — ответил взаимностью Хохлов.
— И каков твой вывод о происхождении новых способностей?
Хохлов помедлил с ответом. Очень не хотелось пороть горячку, тем более ситуация к тому располагала. Удобная возможность сойти с ума.
— Есть вероятность, что моя простуда и эти новые увлечения как-то связаны.
Биолог поигрывал желваками, в его глазах горел огонек сдержанного интереса.
— Полагаю, болезнь как-то повлияла на мой метаболизм, на внутренние процессы, на мозговые клетки… я не знаю. В общем, инфекция подстегнула мыслительную деятельность. И я стал шпарить теории, сочинять музыку, стихи, видеть какие-то картины, а потом воспроизводить их. Почти ничего не ел за эти две недели. Хорошо еще, аппетит появился. Сейчас мне уже полегче, голова так не гудит. Я хоть спать могу спокойно.
— Ясно, — биолог сочувственно кивнул. — В целом совпадает. И что ты делал?
Саня в самых общих чертах рассказал хозяину о том, чем занимался последние десять дней.
— А вы? — невольно перешел на уважительный тон Саня, — И у вас такое было?
— Да. Лет двадцать назад. Именно поэтому я стал биологом. До сих пор развиваю идеи, которые пришли ко мне тогда. Ничего нового почти не создал. А после твоего прихода я окончательно заглох. Даже статью не дописал. Из меня словно что-то ушло — те немногие остатки.
— И вы думаете, что…
— Могу только предполагать. Слишком дико это звучит. Но, если немного поразмышлять, так называемая гениальность вполне объясняется концепцией болезни. Все мало-мальски выдающиеся люди были чем-то больны. Кафка — туберкулезник, Ницше — на склоне лет шизофреник. Хемингуэй — потомственный алкоголик. И так далее, по списку. Получается, что их творения были побочным продуктом заболевания, от которого ни один не излечился до самой смерти. Некоторые, — не такие известные, — излечивались. И становились нормальными, обычными людьми. И, если посудить, нет ничего удивительного в том, что такой человек охладевает к своему творению. Прилив его творческой силы подобен заболеванию, от которого он рано или поздно вылечивается. И произведение уже не воспринимается им как нечто личное. Выздоровление в этом случае — неизбежно и логично.
Биолог посмотрел прямо в глаза Хохлову. Саня протолкнул по пищеводу шершавый ком.
— То есть инфекция одна, а форм ее проявления много?
— Думаю, что это так. Сколько людей, столько и условий развития болезни. Одного она может убить, другого — нет. Но сделает калекой. У третьего вообще может быть такой иммунитет, что она его не заденет. Понимаешь?
— Да.
— Я решил, что ты наиболее вероятный кандидат на заражение. К дураку вирус гениев не прилипнет, а ты явно не дурак, уж слишком физиономия у тебя интеллектом, как говорится, искажена. А теперь главное. Что ты сделал с продуктами своего, хм, творчества?
— Я… в смысле?
— В прямом.
— Э, ну я кое-что пристроил. Анонимно. Кое-что осталось…
— Какой у тебя психологический тип?
— Э-э, флегматик. А это имеет значение?
— Да! Не отвлекайся, — продолжал биолог, — Среди родственников преступники были? Лица с отклонениями?
— Нет, вроде…
— Семья полная? Сверстники лупили в школе?
— Нет, отец ушел, когда мне пять лет было… Послушайте, к чему весь этот допрос???
— А к тому, дятел, что все твои опусы несут на себе печать твоей личности, твои комплексы, страхи и отрицательные эмоции! Твою возможную агрессию и разрушительную энергию! Все, что прячется в твоей башке! — он ткнул деревянным пальцем прямо в лоб парню. — Зачем ты их отправил?! Кто тебя просил? Имеешь ли ты право выпускать своих демонов наружу?!
— Остынь, папаша! — огрызнулся Хохлов, отбросив палец. — Можно подумать, остальные — ангелы! И кто тебе дал право решать, что плохо, а что — хорошо? Ты инквизитор что ли?
— А такое право! Возможно, я не уполномочен, но уж слишком хорошо знаю всю мощь человеческого разума и последствия, когда эта мощь сосредоточивается не в тех руках. Один придурок уже развязал Вторую мировую, а другие — Глобальный кризис! Хватит.
Хохлов встал:
— Давай без достоевщины, ага? Я весьма тебе благодарен за то, что открыл глаза, показал свет в конце тоннеля и все такое. Но мне нужно уходить. Открывай калитку.
Биолог тоже поднялся, медленно и грозно.
— Ты должен уничтожить все, что осталось. Все наработки. Ты слишком зеленый, чтобы создать безвредное произведение.
— С какого перепугу? — ехидно спросил Саня. — А вы-то свои перлы уничтожили? Или что вы там сочиняли?
— Я — да. Сжег их. Оставлять было слишком опасно.
— А как же наука?
— Это мизер. Самое невинное.
— Ха-ха! Грош тебе цена, моралист кухонный. Ты смотришь на меня так, будто я новый тип бомбы изобрел. А сам? Решил что зло определяется размерами. Может ты там зверюгу какую-нибудь выводишь? Или новые параметры отбора! Новую tabula rasa придумал?
Кажется, Саня попал в цель: мужик сгорбился, оперся руками о стол. Потемнел.
В какой-то момент Хохлову показалось, что этот небритый человек набросится на него и просто зарежет как свинью. Он чувствовал, что вероятность есть и вполне внушительная. А потом Саня пришел к логическому выводу, почему это так. Зависть.
Мужик, как под наркозом, вынул из штанов ключ и положил их на стол.
— Нижний, повернуть два раза направо, — глухо сказал он.
Благодарный, Хохлов быстро схватил железку и ринулся в прихожую. Все совпало, он провернул ключ и распахнул входную дверь в квартиру. Выпрыгнув наружу, он облегченно вытер лицо от пота. На верхней площадке курили школьники, все как один, дружно впали в транс и в полном молчании уставились на Хохлова. Саня глотнул, и, чтобы не пугать детей, громко крикнул в недра квартиры:
