– Да Аня, вся молодёжь сейчас на вечёрке за клубом на поляне, парни уже костёр развели, на гармошке, или даже на баяне играют, и песни все вместе поют.
– Отходили мы наверно с тобой на вечёрки, мне ведь уже двадцать пять, ты постарше на два года, бабы ведь мы с тобой уже.
– А всё равно бы дома не усидели и ушли к молодёжи, они сейчас там все песни перепоют, все танцы перетанцуют.
Посредине протоки ухнула хвостом об воду какая – то крупная рыбина, женщины тревожно переглянулись и Анна знающе прокомментировала.
– Наверно осётр играет, видать большой, вон как ухнул хвостищем – то, старики говорят, что они на поверхность выплывают, чтобы жабры продуть. Ну, погодите, мне парни пообещали самоловы осетровые отцовские отправить вместе с частиком, попадётесь потом нам на уды.
Сердце у неё тревожно сдавило при воспоминании об отце, хорошим он был не только отцом и семьянином, но и удачливым охотником и рыбаком, да не пожилось ему слишком много после войны, фронтовые раны не дали. Умер он два года назад, в простреленном лёгком рана открылась. В госпитале ещё во время войны врач не решился его отнять, сказал, что организм не выдержит операции и отправил доживать домой, сколько протянет. Протянул он одиннадцать лет после ранения, и то хорошо, у многих отцы совсем не вернулись с войны. Да и большую семью ещё успел поддержать, слишком уж голодные были тогда времена.
Неожиданно с каменной стороны налетел сильный шквал ветра, в воздухе закружилась береговая пыль, сухая хвоя, старые опавшие листья. Женщины с визгом и криком быстро выскочили из воды, нахлобучив на босые ноги сапоги, схватив в руки шаровары и рубахи, бегом кинулись по тропинке на угор. А ветер разбушевался так, что, кажется, сейчас целиком всю избушку поднимет и унесёт куда-нибудь в тридевятое царство. На протоке уже бушевали огромные волны, и хорошо было слышно, как на каменной стороне с грохотом падали сухостойные деревья. Стали сверкать молнии и загрохотал гром. Казалось, что молнии раскалывают пополам всё небо. Евдокия в страхе перекрестилась и бросилась привязывать дверь, дом был колхозный, и крючка на двери не было, но женщины всё равно на ночь её крепко приматывали верёвкой к гвоздю, вбитому в косяк.
– Аня, я так боюсь грозу, так боюсь, так и хочется под кровать подальше забиться.
– Да что ж её бояться, что ты в грозу никогда не попадала, погремит, посверкает, да уйдёт восвояси.
– Ага, от молнии и деревья и дома могут загореться, она и людей убивает, а говорят шаровая молния есть, так та даже взорваться может. Страшно ведь одним-то, если что, так никто и не поможет.
– Да ладно тебе, успокойся, вон смотри, коровы и те молчат, не орут и не паникуют.
Анна была молодой, красивой женщиной, чуть выше среднего роста, с ладно скроенной фигурой. Её чистое, овальной формы лицо, всегда выражало доброжелательность и радушие, а большие карие глаза – проницательность и жизнерадостность. Красой и гордостью Анны были русые волосы, доходившие ей до колен, с самого девичества она их никак не хотела стричь, лишь слегка иногда подравнивала ножницами. Евдокия была шире в кости и повыше ростом, пухлощёкая, с лёгким румянцем на щеках, в жизни она была не столь уверена в своих поступках, как Анна, всегда во всём сомневалась и оглядывалась, что там скажут другие.
А на улице уже бушевал ливень, с начала правда пошёл град, стуча по тесинам крыши и стёклам окон и отскакивая от них, как горошины, но затем очевидно природа спохватилась, что на дворе – то всё – таки июль, и град медленно перешёл в крупный проливной дождь. Женщины сидели за столом, Евдокия разливала в кружки молоко и ворчала.
– Надоело уже, каждый день одно и то же – картошка с хлебом и молоком, чего-нибудь вкусненького хочется.
– Подожди не много, мне братья самоловы с частиком на днях отправят, рыбы наловим, нажарим, тогда до отвала наедимся.
– С частиком – то управимся, дело привычное, а самоловы поставим ли?
– Не боги горшки обжигают, с мужиками и ты ездила на самоловы и я, как ставить видели, сильно хитрого ничего нет, сумеем.
В углу, на деревянных нарах лежали два стареньких матраца, на них чистые простыни, одеяла, подушки, над постелью был натянут полог из марли. Девчонки, быстренько перекусив, залезли на постель, перебили случайно залетевших с ними комаров и блаженно растянулись после такого длинного, трудового дня.
Завезли их сюда в первых числах июня, лишь только – только начинала пробиваться из земли первая зелёная трава на лугах. Тогда вовсю цвела черёмуха, и остров был украшен огромными белыми венками цветущих кустов. Благоухающий аромат проникал во все частицы тела, кружил и дурманил голову, отвлекал от дела. Хотелось чего-то большого, красивого, несбыточного, хотелось смеяться и радоваться буйству весны и плакать от чего-то утерянного насовсем, которое никогда уже не сможет вернуться. Коров пригнали из деревни прямо по берегу, всего – то шесть километров, здесь соорудили плот и колхозным катером всю живность перевезли на остров. Мужики на всякий случай оставили девкам ружьё, вдруг медведь переплывёт с каменной стороны и захочет полакомиться колхозными коровками, ведь тайгато рядом, и уплыли в деревню. У них своя работа, свои заботы, начинался рыболовный сезон. Обе женщины были не замужние, детей оставили на попечение своих матерей, вот их и направили на всё лето на Ермаков.
Ливень перешёл в спокойный моросящий дождик, ветер тоже притих, лишь вдалеке слышались отдалённые громовые раскаты, да в окна были видны вспышки зарниц. Анна, облокотившись на стену, расчесывала волосы.
– Спать совсем не хочется, да и волосы ещё не высохли. Эх, сейчас бы с нашими в деревне погулять, да и ребятишек своих давно не видела, уже полтора месяца мы здесь с коровами.
– Слышь Аня, всё тебя хочу попросить, расскажи, почему у тебя семейная жизнь не получилась, ты ведь такая ладная вся, красивая, правильная, а с мужем жить не получилось. Всё равно же мы с тобой сейчас не уснём, в деревне разное говорят про тебя, что бил тебя парень, потом из дому выгнал.
– Да никто меня не выгонял и пальцем он меня не тронул. – Анна надолго задумалась, уставившись в нижний угол полога и машинально работая гребнем, Евдокия терпеливо ждала.
– Понимаешь, Сашка Матвеев вроде бы хороший парень, и симпатичный, и работящий, но не смогла я с ним жить. Мы познакомились с ним на плотбище, мне тогда двадцать один год был, нас направили с Осиново вместе с конями на лесозаготовки. Лес вывозили на берег Дубчеса, в половодье его потом сплавляли в Енисей, а сосняк такой крупный валили, что мы его никак сами не могли на сани наваливать, вот нам и помогали мужики, там я и познакомилась с ним. Всю зиму работали вместе, жили на плотбище в бараках, вроде понравились друг другу. Весной и поженились, свадьбы не было, жил он на Стрелке с родителями, только уж сильно бедно его семья жила, порой, на стол поставить нечего было. Я переехала к нему, только не могла в его душу залезть, не раскрылся он мне. Придёт с работы, чай попьёт, гитару на плечо и гулять в деревню. Когда я пыталась поговорить с ним, он уставится взглядом в землю и молчит. Вроде и не пил сильно, и на стороне никого не было, я бы это сразу почувствовала, а все вечера проводил с друзьями. Видать не отпустили они его ко мне, друзья дороже оказались жены. Придёт с вечёрки, гитару повесит на стену, разденется и спать. А я спать не могу, лежу рядом и плачу. Потом как – то я насмелилась и у его матери спросила, долго ли так Саша будет гулять по вечерам, а она отвела взгляд в сторону и сказала, что видать не люба я ему. Я и сама видела, что не любил он меня, да и я его видать не любила, хотя и пыталась с ним наладить семейные отношения. Были молодые, все молодые женятся, ну и мы поженились, а совместной жизни не получилось. Прожила я у него зиму, по весне тётка моя пришла из Ворогово меня попроведовать, посмотрела, как живу, от слёз вся высохла, да и забрала сразу же к себе. Я уже беременная тогда была, провесновала у тётки в Ворогово, а с первой лодкой домой приехала. Вот так и родился у меня Вовка. Сашка же как – то мне и не вспоминается и не тосковала об нём нисколечко. Наоборот дома полной грудью вздохнула, а Вовку своего люблю, и он меня любит за отца и за мать, ему уже четыре года, непоседой растёт, с улицы домой не загонишь.
