Вечером, пока мужики вывозили на нарте рыбу со льда, Санька сварил со стерлядки уху, они каждый день варили уху вечером, днём варить было совершенно некогда, быстренько разогреют вчерашнюю, пообедают и снова на лёд долбиться, пока светло, хочется побольше успеть сделать, а светло-то всего несколько часов, остальное время всё ночь и ночь. Работать в тёмное время они привыкшие, руки сами знают, что делать – как лёд долбить, как сеть из глубины поднимать, как рыбу из неё выпутывать.

Мужики молча стаскивали с себя заиндивевшуюся на морозе одежду и развешивали на гвозди, вбитые в стену за печкой. Михаил спокойно и рассудительно командовал.

– Санька, как уха?

– Да ухе долго что ли свариться, дольше плащи со стерлядки снимал, сейчас уже на стол ставить буду.

– Руки – то намазал гусиным жиром? А то днём как прихватило, ведь чуть не плакал.

– Два раза уже намазал, ничё, отойдут, первый раз что ли руки прихватывает?

– Ты вот что, как поужинаем, вытащи сети из нарты и осторожно, чтобы не порвать, потопчи их хорошо на дороге, замёршая чипа вся с них обкрошится и повесь потом их на жердину воле печки, завтра с утра пораньше переберём и снова в воду. Федька у тебя как руки сегодня?

– Да ничего, пешня греет, а вот лицо, шея мёрзнут, старая то кожа ничего, терпит, а новая никак к морозам не хочет привыкать, завязать только нечем больше.

– У меня там рубаха тёплая про запас есть, завтра завяжу тебя, одни глаза оставлю, похолодней будет завтра, вон вокруг луны опять какой круг появился. Ты после ужина всю рыбу сложи в штабель в сенях, не надо на улице оставлять.

– Да всю стаскаю, только у нас уже опять полные сени, может не войти.

– Ничё, Анна завтра порожняком пойдёт, ей оба воза и нагрузим побольше, кони у неё крепкие, довезёт, вот только вода стала прибывать сильно, вон какая наледь под берегом выступила, в волчью яму бы не угодила, да Бог даст, приедет. Мне вечером нужно инструмент поправить, сегодня опять несколько раз пешнёй по камню попадал.

– Папа, а откуда камни во льду берутся?

– Когда вода прибывает во время ледостава, лёд поднимает с берегов и отмелей и там в него всякие камешки и песок вмерзает, вот и тупятся пешни, тупой-то пешнёй много ли наработаешь, толщина льда поди сантиметров под восемьдесят будет.

Кони весело бежали рысцой по хорошо накатанной по льду конной дороге. Первым шёл Орлик, Нюрка его всегда первым ставила, конь сильный, выносливый, красивый, он и любил ходить первым, следом шла Красноармейка – кобыла надёжная, никогда не отстанет. Когда лошади уставали и переходили на шаг, Нюрка скидывала тулуп и шла за санями, быстро передвигая ногами, чтобы не отстать. Дело привычное, она второй год уже возила почту. Через Осиново шёл зимний тракт на север, подводы с почтой уходили каждый день на Ворогово и Подкаменную Тунгуску. Нюрка в эту зиму ездила на Подкаменную Тунгусску, всего-то сорок пять километров – день туда, день обратно, а потом день дают коням отдохнуть. Почтовых коней кормят хорошо, в ущерб даже другим лошадям, с перевозкой почты шутить нельзя, тут чуть что, и под суд можно угодить. Среднего роста, стройная, рано повзрослевшая, с длинными волосами до самых колен, Нюрка была энергичной и работящей девчонкой. Бабы иногда усмехались и, глядя в след, покачивали головами, и откуда только силы берутся у этой девчонки. Ей было уже пятнадцать лет и работать надо было наравне со всеми бабами в колхозе. Коней Нюрка любила, всегда за ними ухаживала с душой, работать на перевозке почты ей нравилось. Да и ездить – то в деревне больше было некому, мужики все на фронте, парни – подростки, которых ещё рано было забирать в армию, с осени уходили белковать в тайгу, в отцовские охотничьи избушки, план данный колхозу по заготовке пушнины тоже надо было выполнять. А семейные бабы куда от детей поедут, вот и ездили на перегонах подростки-девчонки. Почта всегда была одинаковой – один большой, тяжёлый сундук под большим замком и со многими печатями из сургуча и много маленьких ящиков. С почтой всегда ездил один сопровождающий мужчина, или парень помоложе. Как было положено по инструкции, сопровождающий ехал на задней подводе вместе с сундуком, а Нюрка на передней подводе, вместе с маленькими ящиками. Ездить она не боялась, хотя и ездила в основном в тёмное время суток, дня – то в январе всего несколько часов. Сопровождающие иногда поглядывали на неё с интересом и любопытством и даже как – то пытались привлечь к себе внимание, но она старалась просто этого не замечать. Охотники говорят, что в тайге нынче волки появились, давно их не было, слишком уж снега здесь глубокие, трудно им по таким снегам кормиться, но вот иногда приходят они всё – таки из тундры. Песцы, те заходят чаще, почти каждый год кто-нибудь из охотников их ловит, а вот волки – редкость, причём люди подметили, приходят они не тогда, когда голодают, а тогда, когда голодно живётся людям. Ладно, когда с почтой едешь вдвоём, с сопровождающим, да и вооружён он, кобура висит на поясе, а если одна с ними встретишься, но Нюрка старалась об этом лучше не думать.

Ещё в волчью яму можно угодить, бывают они зимой на льду – это когда вода начинает прибывать в реке и подо льдом создаётся сильное давление, вода иногда местами размывает лёд, делает дырку и устремляется наверх, там она растекается по льду, края намерзают всё выше и выше, и получается яма, говорят, даже тонули в таких ямах вместе с лошадьми. Но и об этом не хотелось думать. Хотелось есть, с утра выпила лишь стакан чаю и в дорогу, домой торопилась. На обратном пути её иногда тоже загружали, но в основном шла порожняком, на север почты шло больше. Что было в тех ящиках, она не знала, да и никто не знал – почта, да почта, некоторые осведомлённые люди говорили, что там даже деньги перевозили. А какая разница, что везти?

Лошади шли ходко, они домой всегда быстрей идут, всё – таки дом, есть дом. С собой краюха хлеба ржаного была в мешке, да мёрзлый, грызть не хотелось, не далеко уже до зимовья остаётся, там рыболовная бригада её отца стоит. Там и чаю попить можно, и уха всё время на печке в кастрюле сваренная стоит, поесть можно, и до дому не так уж далеко остаётся, всего – то пятнадцать километров. Отец её любит и ласково называет Аннушкой, все в деревне кличут Нюркой, для него же она всегда Аннушка. Как они обрадовались все, когда тятька пришёл с войны живой, хоть и израненный весь, а всё равно живой. А сколько рыбы он ловит колхозу, никто больше из деревенских столько ловить не умеет, бабы говорят, что он её подо льдом нюхом чует.

Сани мерно поскрипывали по снегу, Нюрку равномерно покачивало, о чём только не передумаешь за такую длинную дорогу, цыкнешь на коней, щёлкнешь бичём и снова думаешь о чём – нибудь. Одета она была добротно – на ногах подшитые толстые валенки, в них заправлены ватные, стежёные штаны, поверх фуфайки овчинный тулуп, вся одежда казённая, выданная на зимний сезон. На голову всегда надевала старую отцовскую шапку, шапка была большая, как раз на её копну волос. Поверх рукавиц собачьи мохнашки, когда сильно холодно, лицо по самые глаза завязывала шарфом, вот и всё, можно ехать куда угодно, хоть на Северный полюс.

Отец, наверное, уже поджидает её, постоянно выходя из зимовья покурить, вон и Бык виднеется впереди, а там всего ничего остаётся, переехать через Енисей, напрямую к рыболовной избушке. Проезжать через щёки ей всегда было неуютно, как – то чувствуешь себя слишком подавленно, когда сверху нависает такая масса гранита и камня. И как только осиновские мужики умудряются сверху на верёвках спускаться за зверобоем. Очень уж полезная трава, чуть ли не от всех болезней помогает, а вот растёт на таких опасных выступах среди скал, что собирать её приходится с риском для жизни. Ветер дул попутный, северный, да ещё со снегом, знать точно завтра будет ясно и мороз завернёт опять. Дорога плавно поворачивала вокруг Быка, Нюрка вдруг встрепенулась, что это я шагом плетусь, уж избушка скоро, она лихо присвистнула и взмахнула бичём.

– Но родимый!