– Мне необходимо увидеть графа Азанчеева. Он дома? – Катарина пришла в ужас от собственных слов. Она даже не предполагала, что слова ровно, как и чувства станут жить собственной жизнью.

– Граф Пётр Азанчеев? – переспросил Фёдор и тут же, нахмурившись, ответил. – Ушёл-то барин. На войну ушёл. Теперича разве только через год возвернётся. А может и более. Даст Бог живым и здоровым вернётся. Худо тебе? – Фёдор всматривался в лицо Катарины. Оно менялось с каждым мгновением, пока не стало мертвенно бледного цвета. – Переживаешь за барина? – понял он и признался, что все в доме беспокоятся за него. – Сходи помолись за барина. Легче станет. А знаешь что? Я тут собрался идтить за барина помолиться. Хочешь со мной? – предложил неожиданно Фёдор. Отследив едва различимый кивок, Фёдор повёл Катарину по направлению к Исаакиевскому собору.

Голова Фёдора то и дело поворачивалась в сторону Катарины. И каждый раз в них светилось подлинное изумление. Ему давно следовало уйти, но он никак не мог этого сделать. И причиной тому была Катарина. Вернее её слова. Фёдор слышал как сокрушались по барину и его невеста, и брат и даже Ольга Владимировна, но даже близко не испытал того благоговейного трепета, который навевали слова незнакомки. Она не плакала и не стенала как остальные. Она стояла на коленях подле иконостасом и устремив взор куда-то вниз, разговаривала…то ли с собой, то ли с барином, то ли с одним из святых во множестве изображённых на иконах.

– Ах, Пётр, Пётр, – молитвенно сложив руки, с закрытыми глазами шептала Катарина. И в голосе том было столько тоски, что некоторые из молитвуствующих, подобно Фёдору оставив собственные помыслы, обратили взоры к Катарине. – Простите меня, простите, я не смогла с вами попрощаться, не смогла проводить в страшный путь, уготованный вам судьбой. Я так спешила, так спешила, но не успела. Я виновата перед вами…виновата в том, что не оказалась рядом в тяжёлый для вас час, не обняла, не сказала какой вы прекрасный человек, не призналась в своих чувствах, не поклялась, что каждый из дней моей жизни будет принадлежать вам и только вам. Я клянусь сейчас. Клянусь в том перед Богом. Я буду молиться, ждать и…любить…

Фёдор не мог далее оставаться в церкви. Его могли хватиться. Надо же, – думал он покидая церковь, – любит-то как нашего барина. А он видать так и не полюбил. Да и с чего любить-то? У него красавица невеста есть. Не чета этой…бедняжке. Жаль её, да что тут поделаешь.

Когда Фёдор возвращался, у самого дома к нему подошёл незнакомый человек и взволновано спросил: Не видел ли он молодую девушку, черноволосую в жёлтом платье?

– Как не видать?! – отвечал Фёдор. – Печалилась больно. Сам проводил в «Исаакий». Она и сейчас там.

Мужчина несколько раз поблагодарил Фёдора. Это был Иоганн Лукас. Долгое отсутствие Катарины вызвало у него беспокойство. Он вернулся и не обнаружил дочь. Тогда заволновался ещё больше и начал расспрашивать прохожих. К счастью ему почти сразу же попался Фёдор. Иоганн Лукас поспешил в Исаакиевский собор. И действительно, Катарина находилась там. Она не прекращала молиться. Иоганн Лукас подошёл к ней и хотел окликнуть, но так и не сделал этого. До его слуха донесся шёпот дочери:

– Я знаю, что вы не любите меня и никогда не полюбите…возможно вы даже презираете меня или…ненавидите…я и это приму с покорностью, но…даже вы не сможете запретить мне любить вас…никто не сможет. Даже мне это не по силам. Моё сердце принадлежит вам, Пётр, принадлежит с того самого мгновения когда я увидела вас на станции…отныне и навсегда…только вы…только вы один, Пётр…

– Катарина, – Иоганн Лукас окликнул с глубокой нежностью.

Катарина вздрогнула, повернулась и устремила на отца невидящий взгляд. Иоганн Лукас взял её за плечи и помог подняться.

– В Павловске есть церковь. Сможешь там помолиться. А сейчас, пойдём, пойдём. Время позднее. Не успеем уехать.

Слово за слово, Иоганн Лукас вывел Катарину из собора. Он повёл её в гостиной двор. Там уже ждали Анна и Мария. Прихватив покупки, они отправились в обратный путь. За всю дорогу до самого Павловска, Катарина не проронила и слова. Как и Иоганн Лукас. Он смотрел на Катарину и отчётливо понимал, что ничем не сможет ей помочь.

Одним из поздних вечеров, приблизительно через две недели после отъезда сына, Ольга Владимировна вышивала в гостиной. Она вышивала тёплый свитер и думала о Петре. Где он? Добрался ли? Где служит? И бережёт ли себя? К общему в таких случаях беспокойству добавлялись и многочисленные слухи о сотнях кораблях противника с несколькими тысячей пушек и огромной армией. И вся эта громада направлялась к берегам Крыма. Об этом писали все газеты Санкт-Петербурга. Ольга Владимировна, ранее не выносившая всех этих сплетен, как она их называла, теперь каждое утро начинала с чтения газет. Каждый раз она выискивали признаки улучшения обстановки, но так и не находила. Рано или поздно снова наступит мир, – успокаивала она себя после каждого прочтения.

И сейчас она думала о сыне и войне. К беспокойству добавлялась и некая гордость за Петра. Она знала его и знала, что он никогда не посрамит имя Азанчеевых. Но как бы на рожон не полез? Вопросы и противоречия. Они владели Ольгой Владимировной всё время. Наверное, как и любой любящей матерью. Она не могла не беспокоиться за сына. Как не могла не понимать, что он обязан был выполнить свой долг.

В гостиной появился Олег. Он выглядел совершенно трезвым. После отъезда Петра, он ни разу не прикоснулся к спиртному. Всё время старался поддерживать Ольгу Владимировну, хотя и сам беспокоился за Петра не меньше её. Его что-то тревожило. Ольга Владимировна поняла это, когда Олег закинул ногу на ногу и начал тереть колено правой рукой. Он делал это неосознанно. Он всегда это делал неосознанно. Ольга Владимировна хорошо знала эту его привычку. Она означала, что Олега что-то мучает.

– Рассказывай! – продолжая вышивать, негромко проронила Ольга Владимировна.

Олег устремил на неё недоумённый взгляд.

– Вы о чём, матушка?

– Ты чем-то взволнован. Я это вижу и хочу узнать причину!

Олег сразу помрачнел. Ольга Владимировна заметила эти перемены и от волнения даже перестала вышивать.

– Судя по всему, всё даже хуже чем я думала. Ты получил весточку…от Пётра?

– В каком-то смысле, да!

– Он…ранен?

– В каком-то смысле, да!

– Олег! Что случилось?

– Мы должны помешать этой свадьбе. Пётр не должен жениться на Анне!

Ольга Владимировна облегчённо вздохнула, но только для того, чтобы обрушиться с упрёками на Олега:

– Да как ты можешь, Олег? Разве тебе не совестно? Твой брат на войне, перед лицом смерти…

– Вот именно, – гневно закричал Олег, – Пётр на войне, а она, его невеста, проводит время в увеселениях. И ты хочешь, чтобы я на всё это спокойно смотрел?

– О чём ты говоришь, Олег?

– Я только что от Малобольских, – Олег успокоился так же внезапно, как и разозлился. – Анна там. Танцует, веселиться. В общем, счастлива вполне. Возле неё увиваются десятки ухажёров. И почти все величают её графиней Азанчеевой. Она с ними танцует. И не только, но и позволяет всякие мелкие вольности. И это на виду всего общества. Ведёт себя с непозволительной легкомысленностью. И не только по отношению к Петру, но и к нашей семье. Мне по этому поводу уже высказали. Оказывается, это не первый выход Анны. Она просто умиляется своей будущей роли в качестве графини Азанчеевой. И бывает везде, где только возможно. Да и матушка её ничуть не отстаёт от дочери.

Ольга Владимировна с недоверчивостью выслушала сына.

– Анна совсем не такова, какой ты её описываешь!

– Да снимите уж свои очки, матушка! Вы в них ничего не видите! – раздражённо ответил Олег. – Анне нужен граф Азанчеев и все преимущества, которые с ним связано. До Петра ей дела нет. Она твердит, что любит его. Но разве так ведут себя любящие люди? Только он уехал, она начала кокетничать и жеманиться. Да и ещё всякий раз намекать кому не лень о том, что её уже сейчас вполне можно считать графиней и относиться соответственно.