Пытаясь сесть, Дороти уловила знакомый запах: от пылающих лужиц арахисового масла вспыхнули темные бесформенные плитки прессованного опиума. Обогревательные лампы и миски разлетелись вдребезги, и осколки марганцевого стекла казались багровыми стеклянными островками в озере огня. Курильщики, так и не расставшиеся с длинными медными трубками, прикрыли глаза, как будто переживали самый счастливый миг в своей жизни. Вполне вероятно, что для них причудливые опиумные грезы и впрямь были верхом блаженства. Спящие по-прежнему улыбались, не чувствуя, как занимается одежда из грубой мешковины и пламя добирается до волос, кожи и складок жира. Их сон продлится до следующего пришествия кометы, у которого уже не будет живых свидетелей.

«Мне всего шестнадцать. Мне еще рано умирать!» — мысленно взывала Дороти. От страха постепенно прояснялось в голове. Думая о смерти, она вспоминала родителей, насильно отправленных в рудокопы и погребенных под горой Рейнир среди четырех сотен мигрантов, которые пытались выжать последние крохи из заброшенного серебряного прииска. У Дороти никого не было, кроме Най-Най и беспутных кузенов, которых она толком не знала. Например, Дарвин Чин Ци — он работал прислугой в отеле «Сорренто». Они с Дороти не виделись целую вечность, с тех пор как она ему отказала. Когда обоим было по десять лет, гадальный автомат и-цзин сообщил, что им суждено вместе пережить грандиозное событие и после связать себя узами брака. Наверное, я забеременею, и мы поженимся, решила тогда Дороти.

Пустившись в бега, она угодила в лапы британских колонизаторов. Та же компания впоследствии продала всю их деревню своему северо-западному филиалу. Новые браки запретили, а размножаться дозволялось только с одной целью — чтобы избежать участия в лотерее слуг, выставив вместо себя потомка.

Довольно предсказаний, решила Дороти, переползая через теплые тела. Подземные толчки слабели, и только оранжевые языки пламени лизали стены.

У выхода лежали двое еще не остывших охранников и меняла с разбитыми счетами. Кости рассыпались поверх стопок грязных купюр.

Дороти подняла подол платья и, присобрав нижнюю юбку, запихнула в панталоны деньги и пакетик опиума. Затем преодолела еще один задымленный лестничный пролет, отодвинула засов и открыла тяжелую дверь. Здесь дышалось немного легче.

В зале лежал еще один охранник. Распухшее лицо, рот искажен гримасой боли. В кресле застыл мужчина — европеец средних лет в дорогой одежде. Кожа с голубоватым отливом от «противокометных пилюль», популярных среди богачей. По ямочке на подбородке Дороти узнала в нем владельца одного из близлежащих казино. Теперь ямочку заливала кровь, а во лбу зияла круглая рана: судя по всему, мужчина только что застрелился.

Мало кто всерьез воспринимал регулярные предостережения Королевской гидрографической службы. Зато повсюду гремели бесконечные торжества, посвященные комете. Для богатых наука была чем-то вроде и-цзин для бедных — и те и другие верили только в благоприятные прогнозы. А остальные бездействовали от страха.

Наконец Дороти пробралась к выходу. Сводчатый дверной проем был завален телами: полуодетые мужчины в шелковых халатах и женщины в облегающих платьях из серебристой парчи, расшитых нефритом. Да и те, кому удалось выскочить наружу, далеко не ушли. Она переступала через распухшие тела, разбросанные в беспорядке, словно сухие листья. Прохладный ветерок пахнул миндалем, хлороформом и водорослями. Дороти прикрыла шарфом нос и рот.

Пошатываясь, она добрела до Саут-Джексон. Улица напоминала зловещую скульптурную композицию из трупов. Мертвые мужчины, женщины и дети на порогах разрушенных многоэтажек, ресторанов и главного здания Благотворительной организации Чонг Ва. Мертвые водители за рулем автомашин, двигатели которых продолжали выбрасывать в воздух облака пара. Раздавленная троллейбусом повозка рикши. Тела пассажиров на дымящейся мостовой, осыпанные осколками витрины, которую проломил трамвай, сойдя с рельс. Шестерка лошадей в полной упряжке. Лужицы пены, текущей из их ноздрей. Одинаковые лошади в одинаковых позах; тавро, выстроенные в идеальную прямую; лошадиные ноги, уложенные ровно, как спички в коробке. Завершали картину десятки мертвых чаек и голубей, чьи перья медленно кружились в воздухе, как конфетти.

У многих голубей к лапкам были привязаны красные свитки. Не нужно было быть провидцем, чтобы угадать их содержание: торопливые слова прощания, адресованные родным и близким, которых наверняка тоже нет в живых.

Шум заполнял все пространство. С грохотом рушились здания, трещало пламя, шипели гаснущие керосиновые лампы, и что-то бормотал пожилой японец с голубоватой кожей. Он стоял, привалившись к протекающему пожарному шлангу, с окровавленной головой и в одном ботинке.

— Мы живы, дитя мое. Йокатта мада Икитеру! Серебро спасло нас.

Он сильно закашлялся. Дороти отвернулась и вдруг заметила в луже свое отражение. «Лунный волосок» придал ее коже насыщенный оттенок голубого фарфора. Неделя в «Черной свечке» защитила ее от ядовитого дыма.

Японец застонал и принялся отчаянно всхлипывать, обнаружив, что при очередном приступе выплюнул в ладонь зубы. Из пустых лунок потекла кровь.

Земля снова вздрогнула, сотрясая дома и беспорядочно крутя в воздухе дорожные знаки. Порыв урагана лишил Дороти возможности дышать, швырнул на землю и, прокатив полквартала, бросил среди перевернутых урн, коробок от лапши и крысиных трупов. Придя в себя, она осознала, что сидит лицом к Пьюджет-Саунд и Олимпик-Маунтинс. Платье было изорвано в клочья, ладони и локти ободраны; нижнее белье пропитано кровью и гноем из разбитых коленок.

Спустя некоторое время, когда саднящая боль и головокружение утихли, Дороти решила, что сейчас раннее утро. Только в этот раз огненный шар всходил на западе — густо-оранжевое свечение из-под пелены темного дыма на горизонте растекалось во все стороны. Вся картина напоминала черное хлопковое поле, перевернутое вверх дном.

Наконец подземные толчки прекратились. Дороти осмотрелась — есть ли кто живой. Из руин постепенно выбирались люди: повара, игроки, банкиры и танцовщицы. Насмерть перепуганные, они робко переглядывались и постепенно приближались друг к другу. Собравшись вместе, они зашагали по улице — смутно знакомой, но изменившейся до неузнаваемости. Дороти поплелась следом. Всего выживших было около дюжины. Вместе они обогнули груду металла и камня, дымящуюся, как вулкан, — сошедший с рельс поезд у вокзала Кинг-Стрит. Неоновые огни игорных домов и кабаре на Пионер-Сквер освещали бесконечные вереницы тел. Вскоре Дороти привыкла не замечать изувеченные трупы и оторванные конечности. Она приняла негласный этикет своих спутников — в карнавальных костюмах и полураздетых, раненых и обожженных — и не проронила ни слова за весь путь. Немая процессия, участников которой объединял только голубой оттенок кожи, двигалась по Черри-стрит к пирсу Коулман-Док.

На углу разрушенного пирса Дороти вдруг ясно осознала, что ее дни сочтены. Жизненная энергия истощается, как завод разбитых часов. Замерев, девушка уставилась на глубокий каньон, которые раньше заполняла вода Пьюджет-Саунд. Острова Вашон и Бейнбридж напоминали зеленые горные вершины: воды Тихого океана отступили, обнажив диковинный, почти лунный пейзаж. Дно было усеяно гниющими водорослями, дохлой рыбой и разбитыми грузовыми судами, на которых по-прежнему красовались американские, британские и канадские флаги. Когда вода уходила, корабли врезались в речное дно; последний фрегат раскололся надвое и вспыхнул. Матросы бросились на берег, где мгновенно умерли от ядовитых газов, застыв в неестественных позах. Мелкие суда медленно проваливались в песок; с каждым подземным толчком их затягивало все глубже. Южнее, где раньше были роскошные отмели, виднелись механизированные консервные машины. Мертвые рабочие в металлических клетках держали в руках длинные лопаты, погруженные в песок.