Понятия спокойствия и нормальности умерли. Нет больше ничего нормального.

Или, может быть, все это — нормально? Теперь.

Но спокойствие? Нет, его больше нет. Кануло в Лету. Или… съедено.

Слово само вдруг пришло ему в голову, нежелательное и гадкое. Сияющее истиной. Отвратительное по своей точности.

— То… то… то…

Голос Бенни спокойным не был.

Он заставил Тома очнуться.

Разбил чары неподвижности.

Расколол что-то в его груди.

Следующее слово Тома не было спокойным. А может быть, оно и не было словом.

Оно начиналось как «Нет», но изменилось, деформировалось, расщепилось и разорвало его горло на выходе. Долгий вопль, такой же нескончаемый, как завывания бывших соседей. Но — выше, не монотонный. Не просто выражение потребности. Это было чистое отрицание, и он выпалил этим воплем в них, а все они шли к нему, царапая пальцами воздух. Желая его. И Бенни. Желая чего-нибудь теплого, живого.

Мяса.

Том почувствовал, что развернулся на месте, но сам не знал, как ему это удалось. Его мозг застыл. Его крик нарастал. Но тело развернулось.

И он побежал.

Он помчался.

Помчался изо всех сил.

Но они были всюду.

Темнота мерцала красными и синими огнями полицейских машин; вой сирен, словно крики баньши, разрывали ночь Калифорнии, но ни один полицейский не бежал к ним. Никто не спешил к ним на помощь.

Маленький мальчик у него на руках все кричал, и кричал, и кричал.

Бледные фигуры, покачиваясь, шли к нему из темноты. Некоторые из них — жертвы. Их раны еще кровоточили… все еще могли кровоточить. В их широко распахнутых глазах застыл шок и неверие. Но других было больше.

Других.

Чудовищ.

Кем бы они ни были.

Машина Тома стояла под фонарем, облитая оранжевым светом уличного фонаря. Он ехал домой из академии, и все его снаряжение лежало в багажнике. Его пистолет (курсантам не разрешалось носить его при себе до выпуска, который должен был быть завтра) и вещи из додзё[9]. Его меч. Несколько боевых палок.

Он замедлил шаг, оглядывая улицу вокруг себя, оценивая, лучший ли это способ.

Должен ли он рисковать? Может ли он рисковать?

Машина стояла в конце квартала. Ключи от нее есть, но улицы плотно заставлены пустыми машинами «Скорой помощи». Даже если он доберется до машины, сможет ли он выехать?

Да.

Нет.

Может быть.

Кварталом дальше горели дома. Дорогу преграждали пожарные машины и разбитые легковушки.

Но оружие.

Его оружие.

Оно лежит там, в багажнике.

Бенни кричал. Чудовища шаркали следом за ним.

«Иди! — сказала мама. — Возьми Бенни… Сбереги его. Иди!»

Просто… иди.

Он побежал к своей машине. Бенни изо всех сил извивался в его руках, словно хотел высвободиться.

Том держал его одной рукой — она уже устала и болела, — а другой рылся в кармане, разыскивая ключи. Нашел их. Нашел замок. Открыл дверь, открыл багажник.

Пистолет в бардачке. Патроны в багажнике. Меч тоже.

Они подходили все ближе. Том слышал их вой. Близко. Слишком близко!

Краем глаза он увидел, как один из них потянулся к ребенку.

Он вложил в удар всю силу, отталкивая чудовище прочь. Оно упало, но удар не причинил ему никакого вреда. По крайней мере, вреда в обычном смысле. Оно упало, но сразу же поползло к нему.

Том понял, что мысленно называет его «оно». Не «он». Не человек.

Вот до чего он дошел. Вот до чего все дошло.

Он, Бенни и они.

Каждый из чудовищ был сейчас «оно».

Настолько был разрушен их мир.

Все казалось нереальным. Том понимал, что это существо — мертвое. Он знал и его: мистер Харрисон, их сосед через три дома, и он тоже был мертвым.

Чудовищем.

Самым настоящим чудовищем.

Это был реальный мир, и в этом мире были монстры.

Бенни продолжал кричать.

Том поднял крышку и положил Бенни в багажник. Потом схватил меч. Нет времени снимать предохранитель на пистолете. Они приближались.

Они уже здесь.

Том захлопнул капот, запер кричащего Бенни в багажнике и вырвал меч из ножен.

Все руки потянулись к нему.

И во второй раз часть разума Тома отвлеклась от настоящего и приняла созерцательную позу, изучая себя, мир вокруг, наблюдая и делая выводы.

Том с детства занимался дзюдзюцу и карате. И кендо. Он умел сражаться руками и ногами. Умел бороться.

И владел мечом.

За всю жизнь он дрался два раза. Первый — в седьмом классе, с ровесником-хулиганом. Второй — в двенадцатом классе, когда парень из хоккейной команды что-то прошептал на ушко девушке, которая нравилась Тому. Обе драки были короткими. Пара тычков, пара ударов. Соперник проигрывал оба раза. Не отрубался. Ничего такого. Без повреждений.

Ни разу за свои двадцать лет Тому Имуре не приходилось защищать свою жизнь. Ни разу он не причинил человеку серьезного вреда. Тренировки в полицейской академии, даже учения с боевой стрельбой, не отличались от додзё. Как уроки танцев. Практика и тренировка. Без настоящей крови, без подлинного мотива.

Годы тренировок и несколько черных поясов никак не подготовили его к этому моменту.

К тому, чтобы использовать меч против человека. Резать чью-то плоть. Пускать чью-то кровь.

Кого-то убить.

Не существует большего табу. Только психопат игнорирует его не дрогнув. Том психопатом не был. Он был американцем японского происхождения, двадцатилетним курсантом полицейской академии. Сын. Пасынок. Сводный брат. Юноша — едва ли мужчина. Закон даже не разрешал ему покупать пиво.

Он стоял посреди своей улицы с мечом в руках, а со всех сторон наступали его соседи. Чтобы его убить.

Видеоигры не подготовят к такому.

И кино не подготовит.

Никакая тренировка не подготовит.

Ничто не подготовит.

Ничто.

Он сказал:

— Пожалуйста…

Люди с мертвыми глазами и лицами провыли в ответ. И бросились на него, как стая саранчи.

Меч, казалось, двигался сам по себе.

Том чувствовал, как его рука поднимается и машет. Как пальцы сжимают рукоять то слабее, то крепче, когда он меняет направление удара. Сверху вниз. Справа налево. Выпад.

Он видел мелькание серебряного клинка, подвижного, как ртуть, отражающего огни этой ночи.

Он испытывал дрожь и шок, когда оружие кололо и резало тела и разрубало кости.

Он чувствовал, как ноги делают шаги и развороты; как торс поворачивается в талии, колени сгибаются и разгибаются, как пятки отрываются от земли, чтобы вложить в удар вес всего тела или позволить телу сделать быстрый разворот.

Он чувствовал все это.

Он не понимал, как все это может происходить, если сознание остается пустым. Все происходило без участия его воли. Вне его контроля.

Все происходило само по себе.

Воющие монстры бросались на него.

А его меч их пожирал.

Три страшных минуты спустя Том отпер багажник и поднял крышку.

Бенни скорчился там, в глубине, всем телом прижавшись к спортивной сумке Тома. Мордашка в соплях и слезах. Бенни открыл рот, чтобы опять закричать, но не стал. Когда увидел Тома — не стал.

Том стоял перед ним, с мечом в одной опущенной руке и с ключами в другой. Он был покрыт кровью. И его меч был покрыт кровью.

А вокруг автомобиля — больше десятка окровавленных тел.

Бенни закричал.

Не потому, что все понял — для этого он был слишком мал, — а потому, что запах крови напомнил ему о папе. И о доме. Бенни хотел к маме.

Он кричал, а Том, дрожа с головы до ног, стоял перед ним. Жгучие слезы выплескивались из его глаз и серебряными струйками текли по лицу.

— Прости, Бенни, — сказал он голосом, таким же сокрушенным, как весь их мир.

Том сорвал с себя залитую кровью рубашку. Футболка под ней тоже испачкалась, но не так сильно. Все еще дрожа, он поднял Бенни и крепко прижал к себе. Бенни запротестовал, стал бить его крошечными кулачками.