Марк снимает с клавиатуры жирные от хот-дога пальцы.

— Без меня вы не справитесь. У меня самые умелые руки.

— Нет, у меня, — говорит Джим. — У меня степень доктора медицины! Я даже выполнял операции на головном мозге!

— Может, попросим солдата? — спрашивает Марк.

— Нет. Мы утратим их доверие, если что-то пойдет не так, — говорю я.

Мы молчим. В операционной пахнет аммиаком и машинным маслом. Ярко светят хирургические лампы. Я представляю, что будет дальше. Вспоминаю, как читала о лечении пиявками в восемнадцатом веке и о врачах, которые не мыли руки между операциями. О лоботомиях. Неудачных трахеотомиях. Колени у меня подгибаются, и я опираюсь на операционный стол.

— Это безумие. Я не хочу вести себя как мясник, — говорю я.

На моих глазах слезы. На этой неделе я, кажется, плачу впервые. Не помню. Я думаю о том, что мои родные, возможно, мертвы или не могут добраться до Страткома, а я вместо того, чтобы искать их, сижу в подвале на глубине мили, анализирую дендриты.

— Давайте убьем себя, — говорит Джим.

Марк бьет кулаком по стене.

— Это будет легко. Мы сделаем это вместе, — говорит Джим.

— Я хочу увидеть Дженни, — говорит Марк. — Это я виноват, что мы расстались. Я никогда не говорил ей, что люблю ее.

Я все плачу.

— Нет, это слишком трудно, — говорю я. — Я не могу принять такое решение.

Трой встает. Неуклюже хлопает меня по спине. Не знаю, что на меня нашло, но я обнимаю его.

— Все нормально, — говорю я. — Мы сделали все возможное. Особенно ты. Все нормально. Я горжусь всеми вами.

— Я готов, — говорит Трой. — Я — доброволец.

— Нет, — говорю я. — Я тебе не позволю.

— Я решил.

— У нас почти наверняка не получится, — говорю я.

Трой иронично хмыкает. Ему страшно.

— Позволь мне. Это все, что я могу сделать.

Мы принимаемся за работу. Вставляем мозг Троя в стальной кожух с подающими кислород жабрами и крошечными отверстиями, через которые он может инъецировать себе калорийную сыворотку. Подсоединяем его позвоночник и центральные нервы к прорезиненным кожухам. Когда мы заканчиваем, от его тела на столе остается лишь пустая оболочка.

Я провожу рукой по стальному корпусу. Мы выстроили его так, чтобы сохранить точный рост Троя: метр восемьдесят семь. Лицевому кожуху приданы человеческие черты, на месте зрачков — камеры, которые в опытах с обезьянами успешно имитировали периферическое и центральное зрение. Под его острым подбородком, впуская воздух, открываются и закрываются маленькие закрылки. Воздух всасывается в грудь, где он фильтруется, при необходимости преобразуется в кислород, а затем возвращается к голове, где циркулирует в органическом мозге.

Почему-то я вспоминаю о матери Троя. Мечтал ли он, чтобы она наблюдала за ним до конца его жизни, сидя в том самом кресле, в котором умерла? Какие мечты появятся у него теперь?

Джим вводит калорийный раствор. Марк вставляет аккумулятор в грудь робота, завинчивает крышку. У нас осталось еще много деталей. Я слышу голоса за дверью операционной. Наша маленькая колония взволнована. По крайней мере, им есть чем себя отвлечь от ожидания Апорий.

Мне приходит в голову, что неважно, получилось у нас или нет, человеческой расе наступает конец. Что-то новое и отличное от нас скоро вырастет в этих стерильных залах.

Ждем. Кнопки включения у робота нет. Должна сработать нервная система Троя.

Меня подташнивает. Неожиданно и сильно.

Жабры Троя раскрываются.

Он бесшумно встает — все его сочленения недавно смазаны маслом.

— Трой? Ты меня слышишь?

Глаза-объективы Троя опускаются вниз. Он стоит прямо, лишь слегка горбит плечи. Левая половина лица, кажется, чуть обвисла и медленнее реагирует на раздражители. Но если он сможет изобразить свою фирменную ухмылку, он это сделает. Это он.

— Ты подключен? Ты меня слышишь?

Рот киборга открывается. Он издает невнятный звук:

— М-м-м-м…

Мне кажется, он пытается кричать.

— Насколько все плохо? — спрашиваю я.

Я касаюсь его холодной левой руки. Его постцентральная извилина не подключена, поэтому он не может чувствовать тепло моей руки через металл. Тем не менее он сжимает мою руку. Это странно человеческое пожатие, какого мне давно не хватало.

— Трой, — говорю я. — Я рядом. Ты не один.

Огоньки мигают и ярко загораются — он подключился.

— М-м-м-м! — кричит он.

Огни мигают и гаснут. Трой падает. Его жабры замирают.

Провал.

До удара остались считаные минуты. Я снова между ступеньками и самолетом. Звоню Джею. Звонок не проходит. Тогда я начинаю рассматривать на телефоне фотографии мужа и детей. Прокручиваю, прокручиваю и не могу насмотреться.

Я поднимаю голову и вижу их прямо перед собой. Джей несет на руках обоих детей. При измененной Апориями земной силе тяжести они должны быть легкими, как перышки. Я бегу к ним. Мы обнимаемся. Я плачу. Я вдыхаю запах детей и мускусный запах Джея. Я восхищаюсь его умением оставаться спокойным перед лицом бедствия, которое до сих пор всегда приводило меня в бешенство.

Позади них из автобуса «Синей птицы» выходят остальные: семья Джима, бывшая девушка Марка, поразительно красивая и, видимо, до сих пор в него влюбленная, офицеры безопасности, курсанты ВВС и пожилой отец Троя, к которому у меня очень много вопросов.

Мы спешим в здание. Места там всем хватит. Еды запасено как минимум на год. Может быть, если мы пророем туннели в землю, научимся есть червяков и добывать воду, этого будет достаточно, чтобы выжить.

Малая Апория врезается в землю, но мы не чувствуем удара еще почти две минуты после этого. Незнакомцы и друзья, все мы сидим тесной группой на полу кафетерия, объятые страхом.

Все содрогается.

Мы ждем, что сюда просочится раскаленная пыль. Ждем час, потом два. Пыль не просачивается, но что-то идет не так, потому что вентиляторы вдруг перестали работать. Погас свет. Все погрузилось во мрак.

Никто из взрослых не издает ни звука, только изредка слышны детские голоса — шепот, всхлип, смешок. Я представляю себе птиц наверху, пепел их крыльев. Их убьет не астероид, а шлейф поднятой им пыли, который взлетит до небес и распространится по всему миру.

Кто-то раздает хлеб с маслом и воду, затем все делятся всем, что имеют. В темноте мы соприкасаемся руками, говорим слова благодарности и едим.

Спустя десять минут вновь загораются огни сотовых телефонов. Я встаю, и все стихают.

— Я попрошу вас экономить энергию своих батареек, пока мы не выясним, как снова включить электричество.

— Нужно, чтобы кто-то перезагрузил сеть, — шепчет Джим. — Иначе у нас закончится воздух.

Но затем свет внезапно включается. Вентиляция снова шумит.

Стоя рядом с мужем, я держу на руках своих детей, и нам аплодируют, как будто мы первая семья на Земле. Все улыбаются с истерической благодарностью. Я вижу Марка, который обнимает свою девушку и выглядит как самый счастливый человек постапокалиптического мира, затем вижу обеспокоенное лицо Джима.

Мы спешим наверх, в хирургическое отделение. Джей и дети не хотят отпускать меня одну, поэтому идут с нами. В дверях операционной стоит Трой.

Он сделал себя выше. Теперь в нем больше двух метров.

— Знаешь, что странно? — говорит он. Его голос стал глубже, чем обычно. Он звучит в динамиках сети, и слышен в убежище. — Я больше не грущу. Я ничего не чувствую. Теперь я понимаю, почему никогда тебе не нравился. Все обрело смысл.

Мне приходит в голову, что идея установить кнопку отключения была неплоха.

— Ты будешь рада узнать, что я отрезал верхние уровни от системы жизнеобеспечения, для тех беженцев, которые пытались проникнуть вниз и украсть ваши запасы, — говорит он. — Я чувствую, что это именно то, чего бы ты хотела, Николь.

— Ты можешь все снова включить? — спрашиваю я.