Отец Фотиньи и Егорши, лежавший на печке, поднял седую всклоченную голову.

- Так ведь это сам леший был.

- Тш-ш-ш - Фотинья поднесла палец к губам, - разве можно на ночь его поминать, слышь, как ветер в трубе сразу завыл.

- Евлашка старая, а глаза у нее зоркие и нюх как у собаки. Чудной тот старик был, одежда на изнанку вывернутая, пояса нет, и запах от него шел, как от прелых листьев. Волосы не седые, как у нас, стариков, а сивые, ресницы рыжие, лохматые и борода как веник березовый.

- У тебя самого-веник, - досадливо отмахнулась Фотинья.

- Э, нет, у меня в бороде каша да щи, а у того старика листочки да веточки запутались. Не слушаете вы старых людей, а напрасно, - отец обиженно отвернулся к стене.

- Не сердись, отец, слезай, похлебка готова, - Фотинья подхватила ухватом чугун, поставила его на стол и заплакала, запричитала:

- Ох, а сыт ли сейчас мой сын, мой Протасик, накормлен ли.

Влас тяжело вздохнул, с каждым днем его вера вновь увидеть старшенького слабела.

- Сестрица, решил я по белу свету походить, - вдруг сказал Егорша. - Готова лошадка твоя, - парень протянул девочке игрушку. Акуля заулыбалась, ухватила лошадку и тот час на полатях началась возня, каждому хотелось поиграть с лошадкой.

- Егорша, одумайся, мало вы с Власом и Протасом находились. Три года дома не были. Из дома уйти - большого ума не надо - назад вернуться - вот задача.

- Да, было время, совершали и мы добрые дела, - сказал Влас,- а теперь другая пора - детей растить надо.

Глаза Егорши блеснули:

- Гляну я на вас с Фотиньей, как голубки воркуете, слова грубого друг другу не скажете, а в другой избе только горшки летят, да крик слышится, отчего так?

- По сердце невесту брать надо, - улыбнулся Влас.

- А мне нет здесь девок по сердцу, ни одна не трогает. С тех пор как зашел старик в мою избу, да показал платок, неспокойно мне, что-то мучает, куда-то тянет. Встану утром - один, вечером ложусь - опять один.

- Я тебе сколько раз говорила - переходи к нам в избу, все веселей, - сказала Фотинья.

- Нет, тяжелей у вас, гляну на ваше житье-бытье - и внутри защемит.

- Ты ж сам говорил, что на платке чудище было нарисовано, - старый отец, кряхтя слез с печи.

- Верно, чудище, но с тех пор нет мне покоя. А вдруг ждет меня девица- красавица, дождаться не может.

- Ага, все глазоньки проглядела,- задребезжал ехидным смехом старик.

- Эх, отец, видать позабыл ты свою молодость.

- Иди, Егорша, - вдруг глухо сказал Влас. - Парень ты смышленый, не потеряешься, вражью силу одолеешь. Плохо, что в пути товарища у тебя не будет. Мир велик, людей в нем много, кто-нибудь да слыхал про мальчишек наших.

Фотинья опять вытерла слезы.

- Сын пропал, теперь брат уходит. Садитесь за стол, похлебка стынет. Ты когда, Егорушка в дорогу?

- Утречком.

- Ко мне зайди, хлебушка с собой дам.

- Котомку перед уходом проверь, - усмехнулся Влас, - а то по ошибке унесешь кого-нибудь с собой.

Утром, когда солнце золотило последние листья на деревьях, Егорша отправился в путь. Он шел долго, пока не оказался на перекрестке дорог. Здесь стоял камень, а перед ним рос самый настоящий гриб с коричневой шапкой. Егорша протер глаза, помотал головой. Вдруг гриб вытянул руку, обмакнул палец в туесок с темной краской, стоящий рядом, и принялся выводить на камне корявые буквы.

- Прямо пойдешь, - потерянное найдешь, - скрипел грибок. - Вот ведь гадкие мальчишки, - пиши теперь, а я грамоте плохо обучен.

- Направо пойдешь - суженую найдешь, - продолжал грибок, проговаривая каждое слово по слогам. Он опять окунул палец в краску.

- Налево пойдешь - смерть лютую найдешь. - Грибок закончил писать, вытер палец о кафтан, подхватил туесок, повернулся к Егорше и оказался тем самым стариком, что приносил парню платок.

- Ой, - вздрогнул старичок.

- Ты что ли, - удивился Егорша.

Старичок осторожно обошел парня, и пустился было бежать, но Егорша ловко ухватил его за полу кафтанчика.

- Пусти, пусти, - отбивался старичок, - сила у тебя глупая, порвешь кафтан.

- Э, нет, не отпущу, пока не признаешься, куда мальцов сманил.

- Каких мальцов, грубиянов этих.

- Не грубиянов, а Власика и Протасика.

- Их уму-разуму учить надо, пока не поздно, - буркнул старичок.

- А ну, веди меня сейчас же к мальчишкам!

- Ох, ох, напужал, прямо как осинка трясусь, - насмешливо сказал старичок, его глаза с желтинкой вспыхнули, и вдруг старичок пропал, а Егорша держал колючую ветку терновника.

- До крови оцарапался, - воскликнул парень, - дедок - то кустом обернулся. И чего только в мире не бывает. Живешь в своей деревне и думаешь, как везде просто, а ступишь шаг в сторону, сразу чудес насмотришься.

Егорша задумался: что же делать, куда идти?

- Читать умеешь, на камне все написано, - послышался знакомый голос.

Егорша вздрогнул, обернулся, но старичка нигде не было, лишь ветки терновника качнул ветер.

-Дай- ка получше прочитаю, что здесь написано. Так, направо пойдешь, налево, прямо. А пойду я туда, где потерю свою отыщу - решил парень и двинулся по дороге. Дорога скоро превратилась в тропочку, она петляла, перебегала с бугорка на пригорок, спустилась к речке, через которую было переброшено узкое бревно и, наконец, привела в деревню. Дома здесь стояли добротные, крепкие, но видать буря озорничала в деревне, и теперь мужики чинили крыши, поправляли плетни, навешивали оторванные ставенки. Деревья буря повалила странно, не выворачивала с корнем, как обычно бывает, и не обламывала сучья, а будто топором под корень рубила. Егорша стукнул в окошко одного дома, чтобы попроситься переночевать.

- Мы бы тебя впустили, - сказала хозяйка, - странника грех не приветить, но ступай ты лучше к нерадивой Матрене, может, поможешь ей в беде. Мы всей деревней голову ломали, как Матрену выручить, а ты человек пришлый, глядишь, наведешь на ум. А где Матрена живет, сам догадаешься, - хозяйка вздохнула.

Егорша пошел вдоль деревни и увидел избу. Плетень перед ней плел кто - то криворукий, потому что колья клонились в стороны, натыкались друг на друга. Лоза была наверчена как зря, где густо, а где пусто. Изба стояла как баба, ухватившаяся за больной бок. Окошки перекошены, ставни повисли на одной петле, узор на них был не завитушками, а грубо вырезанными углами, скособоченная дверь едва закрывалась, солома на крыше была наброшена так небрежно, что сползла с угла, оголив жерди.

- Да, мимо избы нерадивой Матрены точно не пройдешь, - почесал в затылке Егорша, - это ж постараться надо так свое жилище изуродовать.

Егорша стукнул в дверь осторожно, но та все же слетела с петель, едва не ударив парня по носу. В избе было тихо, лишь слышалось какое-то хлюпанье.

- Хозяева, - крикнул парень, - дома вы, нет ли.

- Добрый человек заходи, злой мимо иди,- послышался плаксивый бабий голос.

Егорша переступил порог и замер в удивлении.

- Какая злая сила у вас тут хозяйничала? - ахнул парень.

- Вот, сидим, и встать не можем, - дребезжащим голосом возвестил хозяин. На лавке, рядом с толстой неопрятной бабой сидел мужичок. Баба держала на коленях ребенка, завернутого в мужнин кафтан. Ребенок сладко посапывал, перевернутая люлька валялась на полу, щедро засыпанном соломой, куриными перьями и нечесаной волной.

- Да вы ж дитя заморозите, - чего печку не затопили, на улице холодно, руки прихватывает, - возмутился Егорша.

- Печку, говоришь, затопить, - плаксиво заговорила баба, - а где она печка-то, вся разворочена.

Егорша огляделся и понял, что по деревне гуляли только отголоски бури, хозяйничала она в избе. Стол был перевернут, горшки и плошки перебиты, пол взрыт, будто его кто хотел вспахать, дрова раскиданы. Сквозь не закрытый соломой угол крыши Егорша увидел серое посмурневшее небо, и скоро легкий снег посыпался в избу. Баба поежилась и тесней прижалась к мужу.

Егорша подошел к малышу. Он спал раскрасневшись.