— Но тогда не было бы и того, что мы называем прогрессом, — осторожно заметил Дюран. — Ни современных средств информации и связи, ни компьютеров, mi сверхпроводимости, ни таких машин, как эта, ни городов, как Париж, ни современной медицины; не было бы вообще цивилизации. Развитие остановилось бы на уровне каменного века.

— Вы считаете, мсье, что наука пошла оттуда? — поинтересовался Дзн.

— Не буквально, конечно, но наука существует давно и от своего возникновения служит главным двигателем прогресса.

— А когда она стала ошибаться?

— Она ошибалась с момента зарождения. Метод проб и ошибок был и остается ее основным методом. Но значимость и последствия ошибок росли по мере роста возможностей самой науки.

— Значит, надо было послать всех ученых на гильотину еще во время первой французской революции, — решительно заявил Мартин Руа. — Меня, например, вполне устроила бы Франция эпохи Наполеона.

— Ты хочешь сказать, не тебя, а твоих предков — нормандских рыбаков? — усмехнулся Юсеф.

— Думаю, их тоже. Кстати, один из них был солдатом наполеоновской гвардии. Его тоже звали Мартин. Он вернулся домой капралом, но без ноги.

— Ты откуда сам?

— Я родился в Корневиле-сюр-Риль. Берег пролива тоже был там. Но вскоре моим родителям пришлось уходить оттуда. Я вырос в Париже…

«Боже мой, — подумал Дюран. — Он из Корневиля… Несколько лет назад Фиона показала мне шпиль корневильской церкви. Он торчал над поверхностью воды километрах в пяти от берега. Это было в Монфоре. Мы приехали вечером перед самым заходом солнца. Тогда еще можно было появляться при низком солнце рано утром и перед закатом… Залив был спокоен как зеркало. По долине Риля он доходил до Монфора. Нижние дома уже были покинуты, из тех, что располагались повыше, шла эвакуация. Мы долго стояли в том месте, где шоссе уходило под воду. Смотрели, как багровый диск солнца медленно тонет в Ла-Манше. Солнце садилось как раз за шпилем колокольни Корневиля. Когда оно исчезло, Фиона вдруг спросила, почему торопятся с эвакуацией, ведь городу еще ничто не угрожает, люди могли бы жить тут несколько месяцев, или год…

Я что-то сказал ей о предполагаемом быстром наступлении моря, хотя знал, что дело совсем в другом… Она вдруг заплакала и шепнула: «Это конец. Значит и наш Курсель… Если не доживу, ты должен обещать мне». — Тогда это у нее вырвалось впервые… Я стал успокаивать ее, твердил, что Курселю ничто не угрожает, хотя уже знал — зона Оставленной земли навсегда отрежет нас от этих мест. Конечно, Фиона вскоре поняла, что я лгал. Потом мне приходилось поступать так все чаще, и она не могла не догадываться. Это ускорило трагедию…»

Элмоб резко затормозил. Дюран прищурился, глянул вперед. За ветровым стеклом метались пятна мутного света. В косых струях дождя невдалеке поблескивала металлическая решетка поперек шоссе.

— Контрольный пункт, — объявил Дэн, приоткрывая правую дверцу. — Граница Большого Парижа. Дайте мне ваш идентификат, мсье Робэр, и ваш тоже, мсье, — от тронул за плечо секретаря Колэна. — Тут еще все просто, — пояснил он, принимаем оправленные в прозрачный пластик идентификационные карточки, — через минуту поедем. А вот дальше…

Последних слов Дюран не расслышал, потому что Дэн, выйдя из машины, захлопнул за собой дверь.

Он действительно возвратился через минуту, вернул идентификаты Дюрану и Колэну и, опустившись на свое место, коротко бросил шоферу:

— Давай.

Дюран посмотрел вперед. Решетки уже не было. Элмоб бесшумно тронулся с места и, набирая скорость, устремился в темноту. Дюран некоторое время бездумно глядел, как бежит навстречу мокрая в выбоинах полоса автострады. Дорога была пустынна. Яркий свет фар выхватывал справа из темноты цепочку кустарников, за которой угадывалась кромка леса. Слева тоже мелькали мокрые кустарники, отделявшие полосы встречного движения. Лишь однажды там промелькнула и исчезла в темноте полицейская машина.

Проехали еще два контрольных поста. Мишель сбавил скорость. Дорога становилась все хуже. Потом впереди ярко вспыхнули два прожектора, направленные на их машину.

— Подъезжаем, — тихо сказал Дэн. — Последний контрольный пост. Тут придется всем выйти.

Дюран попытался разглядеть что-нибудь впереди, но там были только пятна ярчайшего света. Этот свет заливал теперь и салон элмоба, и лица спутников Дюрана приобрели синеватый оттенок.

Мартин Руа выругался сквозь зубы:

— Чего они так ослепляют нас?

— Тут граница, — сурово бросил Дэн. — Там дальше Оставленная земля…

Едва подъехали, элмоб окружили какие-то люди в пятнистых комбинезонах с автоматами поперек груда.

— Кто это? — удивленно спросил Дюран. — Разве тут не полиция?

Дэн приоткрыл дверцу салона:

— Десантники, мсье. Я слышал, что они несли тут охрану… Некоторое время назад… Выходит, их снова вернули сюда?

— Элмоб министра Европарламента господина Дюрана, — пояснил он кому-то снаружи.

— Всем выйти, — донеслось в ответ.

Дюран вышел под мелкий, тихо шелестящий дождь.

— Я министр Европарламента доктор Робэр Дюран, — сказал он человеку в пятнистом комбинезоне, преградившему ему путь. — Вот мой идентификат. Эти люди, — он кивнул на своих спутников, которые выбрались из элмоба, — сопровождают меня. Мы торопимся. Потрудитесь пропустить нас.

— Пройдите туда, мсье, — десантник указал стволом автомата на светлый прямоугольник открытой настежь двери. — Там все объясните капитану. Остальные пусть ждут тут.

— Но тут дождь…

— Проходите поживее, мсье.

— Дэн, — позвал Дюран, направляясь к открытой двери, — идемте со мной.

— Нет, — раздалось за спиной, — останешься тут.

— Проходите, мсье Робэр, — послышался голос Дэна. — Все в порядке.

В комнате, куда Дюран вошел один, за столом сидел молодой офицер в пятнистом комбинезоне и зеленом берете со знаками отличия капитана парашютных войск. Не вставая, он протянул руку, молча взял у Дюрана идентификат и принялся разглядывать.

Сесть он не предложил. Дюран вынужден был ждать стоя. Молчание явно затягивалось.

— Разве вас не предупредили, капитан, что мы должны проехать здесь? — спросил наконец Дюран, чувствуя, как в нем нарастает раздражение.

— А собственно зачем вам понадобилось ехать туда? — прищурился капитан, постукивая идентификатом по краю стола. — Последние недели, насколько мне известно, ни одна живая душа не пыталась проехать на Оставленную землю через этот пост. И откуда я знаю, что эта штуковина, — он потряс идентификатом Дюрана, — не липа?

Дюран заставил себя сдержаться:

— Вы легко можете устранить свое странное сомнение, капитан. Я вижу тут на соседнем столе компьютер…

— А-а, — капитан поморщился. — Эта штука давно вышла из строя. Электроэнергии едва хватает, чтобы держать под соответствующим напряжением заграждения.

— Боже! — вырвалось у Дюрана. — Так у вас граница под высоким напряжением!

Капитан насмешливо ухмыльнулся:

— А как же? И не только у нас, мсье… Вы там, в Париже, просто не в курсе… Но могу вам сказать, нашу зону мы держим под высоким напряжением только по ночам. А днем накапливаем энергию. Днем нам помогает солнце. Даже там, — капитан махнул рукой в западном направлении, — мало найдется безумцев, которые рискнули бы показаться днем — тут или где в другом месте.

— А ночью?

— Ночью случается, но… конец один.

— И кто же это?

Капитан пожал плечами.

— Как узнать? Остается… нечто, превращенное в уголь. Если поедете засветло, увидите.

— Неужели не пытались выяснить, кто или что они такое?

— Нет… А зачем? У нас приказ не пропускать никого, любыми средствами. Любыми, мсье. А ведь у нас есть средства, позволяющие гм… если угодно, расщеплять на атомы…

— Понимаю. — Дюран вздохнул. — Однако вернемся к началу разговора. Нас вы пропустите? Или ехать на другой пост?

Капитан снова пожал плечами.

— Я мог бы, конечно, и не пропустить, — он многозначительно помолчал, — но… поезжайте, если там, — он указал в открытую дверь, — мои ребята не нашли ничего такого… А зачем едете, не скажете?