Гримаса отчаяния и боли исказила смуглое лицо албанца, обрамленное седой бородкой. Он сбежал с трибуны и, упав на колени возле стола Президиума, умоляюще протянул руки к людям, сидящим в зале.

— Помогите же нам, — крикнул он. — Неужели в вас умерло милосердие? Молю от имени гибнущего народа. Это наши последние дети. Последние, слышите… Врачи проверили… Они здоровы… Еще здоровы. Среди них нет вирусоносителей, нет мутантов. Клянусь вам. Примите их… Только их… Ради Бога… — И он зарыдал.

Зал затих… В наступившей тишине слышны были только всхлипывания седого человека, стоящего на коленях с низко опущенной головой.

Председательствующий пошептался со своими помощниками, сделал знак служителям, которые стояли у бокового выхода. Те подошли, подняли коленопреклоненного человека и усадили на свободное место в первом ряду перед столом Президиума.

— Мы обсудим вашу просьбу на одном из последующих заседаний, — сказал Председательствующий. — А сейчас позвольте мне закрыть вечернее заседание.

Прозвучал гонг. Депутаты поднялись с мест и торопливо двинулись к выходам.

Къюсак уговорил Дюрана взять с собой четырех парней из охраны Европарламента. Дюран знал только одного из них — темнолицего африканца по имени Дэн. Примерно год назад Дэн сопровождал его в качестве личного телохранителя во время поездки в Руан.

— Дэн старший, — пояснил Къюсак. — Он сержант. В случае… осложнений он будет командовать.

— Командовать, по-видимому, придется мне, — бледно усмехнулся Дюран.

— Тебя прошу сесть в центре салона, на среднем сиденье, — продолжал Къюсак. — Двое сядут по бокам, а двое сзади. Твой секретарь может ехать рядом с водителем.

«Ладно, распоряжайся, — подумал Дюран. — Через Париж можно ехать как угодно. А дальше посмотрим».

— Автоматы, каски и бронежилеты кладите на переднее сиденье в салоне, — скомандовал Къюсак охране. — Одеть у последнего контрольного поста. Ты тоже, — Къюсак взглянул на Дюрана. — На западной автостраде последний пост в двадцати пяти километрах за Парижем перед поворотом на Бомон де Роже. Ширина Оставленной земли там теперь не более семи-восьми километров; западнее она значительно шире, там есть острова и на них… — Къюсак не кончил, покачал головой. — Это я так, на всякий случай, — добавил он, — тебе там делать нечего. Ну, с Богом, как говорили в старину, К рассвету возвращайтесь. Слышал, Дзн?

— Понял, мой генерал!

— Спасибо, Жак! — Дюран крепко пожал руку старому приятелю. — Не беспокойся. Все должно быть о’кэй.

— Дэн прихватил с собой лазерный пистолет. — Къюсак похлопал по оттопыренному карману темнолицего сержанта. — Но это на самый крайний случай. Ты ведь знаешь, что эта за штука.

Дюран знал. Он усмехнулся, взглянул на Дэна. Африканец оскалил зубы в ответной улыбке, но его большие на выкате глаза с коричневыми зрачками остались печальными.

«Боится. Не хотел бы ехать, — подумал Дюран. — Все они, конечно, трусят… А сам я?.. Вероятно, тоже, хотя мой страх затаился где-то очень глубоко, придавленный безразличием ко всему вокруг. В сущности, мне давно все безразлично. Судьбы окружающих, моя собственная судьба… Безразличие, ощущение беспомощности, бесцельности существования… Честнее было бы уйти самому… Теперь так поступают многие… Он уже не раз думал об этом… И даже эта поездка — ее можно истолковать по-разному… Жак мог догадаться, поэтому так противился… Жак… Единственный человек, с которым его еще связывают узы дружбы. Остальные ушли навсегда. Последней была Фиона… Нет-нет, он же запретил себе вспоминать тот день… А впрочем, какое это теперь имеет значение, особенно сегодня — после вчерашнего дня… Разве мы не созданы для того, чтобы терять? Разве наша жизнь — не сплошные потери? Сначала теряем игрушки, детство, юность, иллюзии, родителей, потом молодость, здоровье, друзей, потом, — он мысленно усмехнулся, — потом жизнь, а если уж очень повезет, то прежде — свою планету».

Дюран вдруг сообразил, что они уже едут. Его парламентский лимузин бесшумна плыл в потоке таких же элегантных, черных электромобилей. Яркий свет, серые бетонные стены… Вероятно, транспортный тоннель под Большими бульварами?

Дюран снял шляпу, положил на колени, окинул взглядом внутренность салона. Впереди на фоне ветрового стекла рыжий затылок Мишеля. Рядом с ним розовая лысина секретаря Колэна в обрамлении венчика редких бесцветных волос. Снова, уже в который раз, Дюран мысленно отметил: «Лысеет. Лысеет на глазах, хотя ему еще нет и тридцати…» Справа Дэн. Его темный профиль с надломленным носом четко рисуется на фоне ярко освещенной стены тоннеля. Взгляд Дэна устремлен вперед. Слева в таком же сером комбинезоне второй телохранитель. Он тоже глядит вперед. Кажется, Жак называл его Юсефом.

— Вы Юсеф? Не так ли? — Дюран смотрит на соседа слева.

— К вашим услугам, мсье, — доносится сзади.

— Извините, — говорит Дюран, не поворачиваясь.

— Меня зовут Мартин Руа, — хмуро поясняет человек, сидящий слева.

— Извините, — повторяет Дюран. «Значит четвертый — сзади, справа, тот, кто молчит, — Бланшар. Одеты они все одинаково, но путать их нельзя. Вот Мартин Руа, кажется, уже обиделся. Было бы гораздо проще ехать втроем. В крайнем случае взять еще Дэна. Его ни с кем не спутаешь… Он черный».

— Все знают, куда едем? — Дюран оборачивается к сидящим позади. Оба молча кивают.

— Да, ваше превосходительство, — зто отозвался Дэн.

— Не нужно так, — морщится Дюран. — Меня зовут Робэр. Просто Робэр.

— Слушаюсь, господин Робэр.

Оки выехали на поверхность у площади Согласия. Тотчас капли дождя усеяли лобовое стекло и застучали по крыше элмоба. Еще не совсем стемнело, но улицы уже были полны людей и машин. Париж просыпался после дневного сна.

Вспыхивали, переливаясь многоцветьем радуг, неоны вдоль Елисейских полей. Блестели мокрые от дождя тротуары, стекла витрин, встречные машины, зонты и прозрачные накидки прохожих. Зарево огней огромного города отражалось в низких тучах, источающих дождь, и казалось, что вокруг у горизонта пылают пожары. Вдоль Елисейских полей, забитых всевозможным транспортом, пришлось ехать очень медленно. Здесь, на поверхности, в отличие от скоростных подземных магистралей, преобладали автомашины с двигателями внутреннего сгорания, попадались даже «динозавры» конца прошлого века, работающие на бензине. Пользоваться ими в больших городах давно было запрещено, но в хаосе последних лет полиция почти не обращала внимания на эти мелкие «прегрешения», лишь изредка ограничиваясь штрафами, если «динозавры» слишком чадили. Приземистые, обтекаемые элмобы, подобные машине Дюрана, значительно более дорогие, чем автомашины на газе и жидких горючих смесях, тут, наверху, встречались реже. Для них строились все новые подземные скоростные трассы, где движение было более безопасным и быстрым, а воздух более чистым, чем на поверхности.

Элмоб едва продвигался в «джеме» Елисейских полей, и Дюран вдруг подумал, что он очутился на поверхности и видит сеющее дождем вечернее небо едва ли не впервые за несколько месяцев. Он попытался припомнить, когда последний раз вот так же ехал ночными улицами Парижа. Когда депутатов Европарламента пригласил на прием президент Франции? Нет, то было давно… В дни визита главы американской администрации? Тоже нет, тогда вообще не понадобилось выходить на поверхность. Город был охвачен студенческими волнениями, приемы и встречи происходили в подземном Париже.

Европарламент уже несколько лет заседает в подземной части своего здания; наземная перестраивается «применительно к новой экологической действительности». Отель европарламентариев, давно ставший их постоянным местом пребывания, тоже подземный. Так когда же? Наконец он вспомнил. Прием в русском посольстве!.. Это было полтора месяца назад. Прием состоялся в загородной резиденции посла. Подземные трассы туда еще не проложены, а хайвеи юго-восточного направления в ту ночь были перекрыты полицией. Пришлось долго ехать по мокрым от дождя набережным и улицам Парижа мимо Лувра, темной громады Собора на острове, мимо Сорбонны, через Иври-сюр-Сен и Витри, а потом через Орли мимо давно заброшенного аэропорта, к Савиньи-сюр-орж и лесу Сенар.