– Ты удовлетворен своей судьбой? – спросил я друга. – Той двойной жизнью, которую прожил в опасностях и постоянных тревогах… Да и ради чего ты все это делал?

– Знаешь, Ленька, не буду ханжить, хотя ты и коллега. Но я тебе верю, как старому институтскому товарищу. Не ради светлого коммунистического будущего играл я в нелегальную рулетку, а ради самого себя, ибо работа моя была тем наркотиком, без которого нынешнее существование кажется мне нудным и никчемным. Впрочем, не внимай столь серьезно крамольным речам моим. Тебе еще трудиться. Поэтому, если нет идеала, создай его себе сам. И помни, что разведчики редко умирают своей смертью, ибо самый любимый разведчик для нашего начальника – разведчик мертвый, к тому же если он еще и завалился…

А примерно через месяц поздно ночью позвонил мне домой наш общий приятель с институтских времен и сиплым от горя голосом сказал: «Сегодня умер Конон…» – «Как?!!» – «Гулял в подмосковном лесу с женой, нагнулся и упал, то ли с инсультом, то ли с инфарктом. Врача ведь рядом не было».

И вспомнилось, как рассказывал мой покойный друг о некой знаменитой лондонской хиромантке, которая на одном из великосветских раутов, взяв его ладонь, предрекла ему недолгую тюремную отсидку, возвращение в страну, где он родился, а также внезапную смерть, которая может прийти и не естественным путем. Унес свои тайны и Конон Молодый, не все и не до конца раскрыла ему хиромантка.

И я, грешный, верю предсказаниям. У меня тоже была на заре туманной юности своя хиромантка, которая явилась, правда, в образе старой цыганки при весьма банальных обстоятельствах. Но об этом в следующей главе.

…Представьте себе Актюбинск, захудалый казахский городишко, куда в начале 1942 года эвакуировали невесть зачем московский рентгеновский завод, размещавшийся напротив знаменитой Елоховской церкви. В эвакуацию пришлось отправиться и нашей семье, поскольку мой отец работал на заводе главным бухгалтером и считался по тем временам «номенклатурой». В Актюбинске родитель продолжал вести финансовые дела предприятия, а я, шестнадцатилетний шалопай, уже вкалывал фрезеровщиком пятого разряда, поражая своего мастера-учителя необыкновенной сообразительностью в обработке всяких заумных деталей, требующих высокой квалификации и опыта…

В тот мартовский день мы, компания молодых «ударников-производственников», получили премию за выполнение срочного оборонного заказа и, распив несколько бутылок самогона, отправились в приподнятом настроении на местный базар – единственное место для развлечений горожан, заменявший собой и эстрадный театр в лице разножанровых бродячих музыкантов и певцов, а также цирк «Шапито», ибо изобиловал высококвалифицированными жуликами, которые могли бы дать сотню очков вперед любому фокуснику даже европейского класса.

На рынке было полно цыганок, и одна из них, старая, замызганная бабка в разноцветных лохмотьях, привязалась к нашей подвыпившей компании, предлагая погадать и достоверно рассказать любому из нас о его прошлом, настоящем и будущем. Мы решили испытать правдивость гадалки, хотя по тем временам не верили никому, кроме вождя всех народов и великого полководца товарища Сталина, который убедил даже бывших уголовников, составлявших ядро квалифицированной рабочей силы нашего рентгеновского предприятия, получившего секретное название «завод № 692», что враг будет разбит и победа будет за нами… Выбор в качестве объекта предсказаний пал почему-то на меня, видимо, из-за веселости характера, и, отвалив старой цыганке целую пачку потрепанных советских дензнаков, мои дружки сунули под ее горбатый нос мою мозолистую ладонь с въевшейся под кожу и не смываемой даже бензином производственной грязью. Горбоносая гадалка, внимательно изучив линии ладони, почмокала губами и довольно печально посмотрела на меня.

Прошлое твое, касатик, вижу не бедным и не богатым. Ты – единственный и любимый сын у родителей. Мать тяжко болела, а отец очень заботился о ней и никогда не изменял своему супружескому долгу. Господь призовет ее первой к себе из вас троих. Ты обязательно вернешься в то место, где родился, и поступишь в благородное учебное заведение. А жизни отведено, сынок, судьбой немало. До семидесяти точно доживешь, как тот долгожитель, чья душа переселилась в тебя. А был он мореходом и жил в одной заморской стране, где доведется побывать и тебе в зрелом возрасте. Две законных жены обретешь, и родят они троих дочерей, несмотря на то, что по бабам бегать будешь, как мартовский кот. Скрасят дочери старость твою, не бросят и не забудут. Жизнь предстоит интересная, но беспокойная и опасная. Близко около смерти-матушки ходить будешь. Но все обойдется. А доживать дни доведется в окружении любящих людей, не в нищете, но в болезнях… А теперь иди с Богом, касатик, и спасибо, что не обидел старуху щедростью своей.

– Спасибо и тебе, бабуся. Но скажи мне, пожалуйста, а чего мне больше всего бояться в жизни?

– Бояться? Да ничего не бойся. Только вот в карты не играй. А то не только без денег, но и без порток останешься.

Цыганка хрипло засмеялась, заржали и дружки, ибо знали пристрастие мое к карточной игре, особенно в «двадцать одно», в которой слыл я непревзойденным асом. Игра-то примитивная, для дураков, вообще. Но мне всегда везло. Просто так везло, без всякого шулерства. Каким-то седьмым чувством знал я, какие карты находятся у моего супротивника и какая пойдет ко мне. И вот однажды, после моей встречи с цыганкой-гадалкой, сел играть против меня бывший политзэк Кузьма Иванович. Еще в мирное время он как-то в нетрезвом виде неуважительно высказался о вожде всех народов Иосифе Виссарионовиче, выступая с речью на кухне коммунальной квартиры. Возмездие, как тогда бывало, последовало незамедлительно. И оказался Кузьма Иванович в конечном итоге, после отсидки, разумеется, на нашем оборонном предприятии… Проиграл я ему в «очко» все наличные деньги, гордость свою – карманные часы с цепочкой, затем зарплату за месяц вперед… «Вот что, малый, – сказал после моего тотального поражения КуАма Иванович, – дам я тебе возможность отыграться. Ставь свои новые портки на кон (а я их купил на базаре за бешеные по тем временам деньги) против всего твоего проигрыша. Возьмешь банк, я все верну. Продуешь – пойдешь домой с голой задницей. Идет?» Я открыл двадцать очков. У Кузьмы Ивановича оказалось очко, то есть двадцать одно. И вот дождливым осенним вечером побрел я домой без штанов…

Мать била меня палкой, и очень долго. Я не сопротивлялся, ибо чувствовал свою вину. Отец за меня не заступился. Я его тоже понял. И с тех пор ни разу в жизни не взял в руки карты. Кстати, вспомнил я и шутливое предостережение старой гадалки. Тогда по легкомыслию я решил, что это всего лишь случайное совпадение. А вот сейчас поражаюсь тем давним предсказаниям вещуньи и о моем прошлом, и о настоящем, ио будущем, которое ныне тоже стало прошлым.

Но начну все-таки с прошлого. Когда я начинаю вспоминать о детстве, перед глазами неизменно возникают две маленькие фигурки в освещенном январским морозным солнцем Собиновском переулке. Раньше он назывался Малым Кисловским переулком, кривым коленом, соединявшим Арбатскую площадь с улицей Герцена. А начало ему давало высокое здание, которое по довоенным меркам можно было бы назвать небоскребом в низкорослой Москве. В народе его прозвали «Моссельпром», по имени торгового объединения, занимавшегося производством и реализацией сельскохозяйственных и промышленных товаров. Именно о нем написал Владимир Маяковский такие слова: «Нигде, кроме как в „Моссельпроме“». Известно, что знаменитый поэт был большим мастером и торговой рекламы. Ему, кстати, приписывают еще один рекламный шедевр в стихах: «Если хочешь быть сухим в самом мокром месте, покупай презерватив в Главрезинотресте». Правда, шедевр нигде почему-то не напечатали…