"Дорогой Руди", - епископ почти всегда начинал свои письма именно так, иногда меняя "дорогого" на "милого друга". "Я осмелился прислать тебе немного вина из монастырских запасов, памятуя о том, как ты его любишь, и как трудно тебе придется..."

Человек по имени Руди, хотя по настоящему его звали совсем иначе, отбросил письмо епископа в сторону. Он слишком устал в эту ночь. Подумать только, он просто собирался успокоить деревенских и обойти деревню пару раз с факелами, чтобы они поверили в то, что их защищает Бог, но неизвестный мальчишка спутал ему все планы, устроив неразбериху, и в конце концов, ему пришлось импровизировать на ходу, чтобы удержать в узде местные суеверия. Немало крови ему попортила и старуха, которая неожиданно оказалась в деревне и отказывалась из нее уходить, пока солдаты не утащили ее насильно. Она так яростно сопротивлялась, что ее пришлось связать и посадить в церковный погреб, и люди всю ночь слушали ее проклятья.

Дом священника при церкви был совсем небольшим, но его хозяин любезно оставил гостю место для ночлега. Нужно было переночевать, а завтра днем решить, что делать с крестьянами, и успокаивать разъяренного барона, который явно не будет рад тому, как поступают с его собственностью.

Он снял парик с головы и повесил его на потушенный фонарь. Почти в это же самое время внизу раздался злобный рык, и слуга священника быстро-быстро заговорил тонким голоском. Похоже, сон отменялся.

Дверь отворилась, и он увидел перед собой барона фон Рингена, хмурого и злого, как волк.

- Что здесь происходит? - спросил тот вместо приветствия, отпихивая назад слугу, который пытался остановить его. - Где моя внучка?

- Я... - он хотел было ответить, что с деревней ничего не случилось, но вопрос о внучке сбил его с толку. - Внучка?

- Да! - рявкнул барон и нервно провел ладонью по ежику седых волос; плащ он надел наизнанку, и Руди увидел, что он испачкан в траве и земле. - Я знаю, что она была в деревне! Где она, Штальмайер? Что ты с ней сделал?

- Все люди, которые были в деревне, сейчас в церкви, - тихим и спокойным голосом ответил ему Руди. Он видел, как стремительно уменьшаются зрачки барона, а радужка становится янтарной, и, чтобы не допустить того, что уже один раз случилось и могло кончиться очень плохо, если бы не Анна фон Ринген, неожиданно достал монетку из кожаного кошелька и бросил ее барону. Тот ловко поймал ее, моргнул, а затем с проклятьем отшвырнул ее в стену.

- Вы все-таки в доме священника, барон.

- Ты видел мою внучку? - опять спросил он. - Ее след теряется в деревне, по которой бегают солдаты и деревенские с факелами!

Слуга за спиной барона делал страшные глаза, и Руди догадался, что барон успел начудить в деревне.

- Я не видел. Но если вы желаете, то мы можем посмотреть в церкви среди людей.

- Желаю ли я? Я требую этого! Черт побери, Штальмайер, - неожиданно спокойно сказал он, болезненно морщась, - я собирался встретить вас как друга, но вы опять пришли ко мне с бедой.

- Мне казалось, мы давно разрешили наш спор, - Руди снял свой длинный камзол с крюка в стене, встряхнул, чтобы выбить из него пыль и пепел (он пах темной ночью и огнем так сильно, что он поморщился) и накинул его поверх старой рубашки и жилета. - Я был тогда слишком молод и горяч.

- Злобный пес рано или поздно кусает руку дающего.

- А волк всегда остается волком, господин барон.

Барон фон Ринген неожиданно засмеялся, схватившись за дверной косяк, но смех его был скорее угрожающим и недобрым.

- Это так, все так... Но хватит терять время! Мне нужна моя внучка.

Они спустились вниз, где белый, как свет луны в ясную ночь, священник уже ждал их, притоптывая ногой от волнения. Барон спускался тяжело, и Руди, глядя ему в спину, подумал, что время не пощадит тебя, кем бы ты ни был.

Другая ночь, ночь суда и казни встала перед его взором, и во рту появился кислый вкус швейцарского вина. Анна фон Ринген, спокойная и молчаливая, как соляная статуя, стояла у лавки, где лежало тело, и только пальцы ее ходили ходуном. Барон фон Ринген привалился к стене, устав волочить за собой цепь, вырванную из стены: к счастью, все его силы ушли на то, чтобы освободиться из замкового подвала, и теперь он был так слаб, что еле дышал.

- Я вас ненавижу, Штальмайер, - сказал он угрюмо. - Пусть вы двадцать раз правы, но я вас ненавижу.

Руди тряхнул головой, отгоняя воспоминания, и поймал взгляд обернувшегося барона.

- Я спешу, - сказал он негромко. - Я иду за вами.

В церкви было душно, пахло немытыми ногами, потом и ядреным варевом, которое здесь делали вместо супа. Люди вповалку лежали и сидели на полу, и барон, выхватив у слуги священника фонарь, точно коршун, кружил между ними, вглядываясь во всех детей. Проснувшиеся крестьяне исподлобья и со страхом глядели на него, словно ждали, что он сейчас прикажет их высечь, но барон ничего не говорил, смыкая губы все плотней, и все большая тревога отражалась на его лице.

- Все ли здесь? - резко спросил он у слуги.

- Нет, господин барон, - угодливо ответил тот. - Есть старуха в подвале и несколько человек остались в деревне помогать солдатам. Они следят, чтобы те не разграбили дома.

Барон выругался и поднял фонарь повыше.

- Слушайте все! - загремел он, и его голос гулко отразился от стен. - Если кто-то видел этой ночью знатную девочку - одну или с кем-то, признайтесь мне! Я был вам хорошим хозяином, и обещаю, что щедро награжу любого, кто даст сведения о ней или о ее спутниках! Ну же! - он оглядел притихших крестьян: мужчин, женщин, стариков и детей, которые глядели на него с покорностью и ужасом, прижимаясь друг к другу. - Если же вы все будете молчать, то клянусь своим именем - завтра всякий мужчина старше двенадцати лет оседлает деревянную лошадь на моем дворе!

Легкий шепот прокатился среди людей, но он быстро затих. Руди знал, как мучительно наказание, которое посулил барон фон Ринген: никто не смог бы долго усидеть без боли верхом на узкой кромке доски с камнями, нарочно привязанными к ногам.

- Но мы ничего не знаем, господин, - отчаянно крикнула сзади какая-то женщина. Она упала на колени и заставила своих детей ткнуться лбом в пол, моля о пощаде. - Помилуй нас, смилостивись!

- Помилуй нас, помилуй, - застонали, заволновались люди. Барон фон Ринген стоял с непроницаемым лицом, и, казалось, что ему противна вся поднявшаяся суета.

- Спроси у матери кузнеца, господин, - прошамкал печальный старик, еле подняв голову, и на него немедленно зашикали со всех сторон. - Она может знать то, что другим неведомо.

- Что за мать кузнеца? - немедленно спросил барон.

- Это та старуха, которую мне пришлось посадить в подвал, - ответил ему Руди негромко. - Но я не думаю...

- Веди меня туда немедленно, - прервал его барон и погрозил крестьянам кулаком. - А вы думайте! Десять лет я был добр и не наказывал никого из вас... Хватит!

Они покорно молчали: не люди, а безмолвные рабы. Захоти Рейнеке сжечь их дома по какой-то прихоти, они бы не стали возражать, а принялись бы строить землянки и возводить новые хибары из ила и тростника, которого вдоволь росло вдоль речки.

Еще на лестнице в подвал они услышали хриплые проклятья и старухины требования выпустить ее отсюда.

- А, это ты, - с видимым отвращением произнес барон фон Ринген, когда подошел ближе к связанной.

- Отпусти меня! - воскликнула та. Голос у нее уже сел. - Ты пришел поизмываться надо мной, Рейнеке? Мне немедленно нужно освободиться! Эти дурни схватили меня и отказываются понимать, что не всех можно загонять в загон насильно!

Она увидела Руди, и ее глаза загорелись недобрым огнем. Спеленутая, как младенец, старуха исхитрилась нагнуться и ловко плюнуть ему на сапог. Барон мрачно хохотнул.

- Можно подумать, ты здесь хозяйка, Магда, - сказал он. - Зачем тебе наружу?

- Пусть этот отойдет, - властно сказала она, кивая на Руди. - Слова ни скажу, пока он здесь.