Я сделал, что он приказал. Ильич заморгал от удивления, а Кенникен здорово ему всыпал. Русский язык еще более богат ругательствами, чем английский. Таким образом, нож конфисковали, а Кенникен указал мне на кресло, которое Ильич с пылающим лицом поставил за мной.

Кенникен отложил пистолет.

— Что будешь пить, Алан Стюарт?

— Шотландское виски, если у тебя есть.

— А как же.

Он открыл буфет у камина и налил стакан виски.

— Чистое или с водой? Мне жаль, но содовой нет.

— Можно и с водой, — заверил я его. — Только сделай слабый на­питок.

Он усмехнулся.

— Ну конечно. Ты должен сохранять здравый рассудок, — иронично заметил он.

Когда противник предлагает тебе выпивку, старайся пить слабые напитки.

Он долил воды в стакан и подал мне.

— Надеюсь, тебе понравится.

Я осторожно отпил из стакана и согласно кивнул. Если бы его содер­жимое оказалось чуть-чуть слабее, я не сумел бы даже отпить еще глоток. Кенникен вернулся к буфету и налил себе полный бокал исландской водки, после чего одним глотком опустошил половину. Я с недоверием смотрел, как он не моргнув глазом вливает в себя почти чистый спирт: если уж он не скрывался с выпивкой, то это доказывало, что он быстро спивается. Меня удивило, что в Конторе об этом ничего не знают.

— В Исландии трудно достать кальвадос?

Он оскалился и поднял вверх бокал с алкоголем.

— Это моя первая рюмка за четыре года. Сегодня у меня большой праздник.

Сел в кресло напротив меня.

— У меня есть причина праздновать — в нашей профессии редко случается, чтобы встретились старые знакомые. К тебе хорошо относятся в Конторе?

Я отпил водянистое виски и поставил стакан на низкий столик рядом со своим креслом.

— Я не работаю в Конторе уже четыре года.

Он приподнял бровь.

— У меня другая информация.

— В этом случае ошибочная. Я ушел оттуда после возвращения из Швеции.

— Я тоже ушел. Это мое первое задание за четыре года. Я тебе мно­гим обязан, — он говорил спокойным, ровным голосом. — Но ушел не по собственной воле. Меня послали выполнять бумажную работу в Ашхабаде. Знаешь, где это?

— В Туркмении.

— Вот именно, — он постучал себя по груди. — Я, Вацлав Викторович Кенникен, направлен прочесывать границу в поисках наркотиков и пере­кладывать бумажки на столе!

— Такова судьба больших людей в этом мире, — заметил я. — Значит, тебя вернули оттуда для этой операции. Тебе, наверное, приятно.

Он вытянул ноги.

— О да, особенно мне доставило удовольствие известие, что найду здесь тебя. Видишь ли, было время, когда я считал тебя своим другом, — он слегка повысил голос. — Ты был мне близок, как брат.

— Не шути, ты же знаешь, что у агента разведки нет друзей.

Я вспомнил Джека и с горечью подумал, что и я, как когда-то Кенни­кен, убеждаюсь в истинности этого правила на собственной шкуре.

Кенникен продолжал, словно я вообще ничего не говорил.

— Даже ближе, чем брат. Я был готов отдать жизнь в твои руки. Так в итоге и поступил, — он всматривался в бесцветное содержимое бока­ла. — А ты меня предал.

Резким движение поднял бокал и опустошил его.

Я насмешливо заметил:

— Успокойся, Вацлав, на моем месте ты поступил бы точно так же.

Он упорно смотрел на меня.

— Но я тебе доверял, — почти жалобно сказал он. — Вот что самое болезненное.

Он встал и подошел к буфету. Бросил мне через плечо:

— Ты же знаешь, что у нас в стране ошибок не прощают. Ну, и вот. — он пожал плечами. — Попал за стол в Ашхабаде. Уничтожили меня, — хрипло закончил он.

— Могло быть и хуже, — утешил его. — Тебя могли сослать в Сибирь, например, на Колыму.

Когда он вернулся на место, в руке снова держал наполненный бокал.

— Так чуть было и не случилось, — спокойно ответил он. — Но друзья помогли. Мои настоящие русские друзья.

Он с усилием вернулся к делам дня сегодняшнего.

— Не будем зря терять время. У тебя есть один электронный прибор. Он находится у тебя не по праву. Где он?

— Я не знаю, о чем ты говоришь.

Он кивнул.

— Разумеется, я не ждал от тебя ничего другого. Но ты должен отдавать себе отчет, что все равно вернешь его. — Он достал портсигар. — Итак?

— Хорошо. Мы оба уверены, что он у меня. Нет смысла вилять: мы слишком хорошо друг друга знаем. Но ты не получишь его.

Он достал из портсигара длинную русскую папиросу.

— А я думаю, что получу. Скажу тебе больше: уверен.

Он отложил папиросы и принялся искать спички по карманам.

— Видишь ли, для меня это не простая операция. У меня много при­чин желать твоих мук, причин, совершенно не связанных с делом того электронного прибора. Я абсолютно уверен, что получу его.

Голос у него стал холодным как лед. Я почувствовал, как мурашки побежали у меня по спине. «Кенникен хочет угостить тебя кусочком острого ножа». Это слова Слэйда, а именно он сдал меня в руки Кенникена.

Кенникен что-то пробормотал, недовольный отсутствием спичек, после чего из-за моей спины появился Ильич с зажигалкой в руке. Кремень зажигалки высек искру, и Кенникен наклонил голову, чтобы прикурить. Снова посыпались искры, но пламя не появилось.

— Оставь ее! — сказал он раздраженно.

Он наклонился, взял листок бумаги, разжег его в огне камина и при­курил папиросу. Я с интересом наблюдал за Ильичом. Он не вернулся на свой пост за моим креслом, а подошел к буфету с алкоголем за спиной Кенникена.

Кенникен затянулся, выпустил облако дыма и поднял взгляд. В тот момент, когда он заметил отсутствие Ильича, в его руке появился пистолет.

— Ильич, ты что вытворяешь?

Пистолет в его руке не дрогнул. Ильич повернулся, держа в руках бал­лончик с газом.

— Заправляю зажигалку.

Кенникен надул щеки и закатил глаза.

— Прекрати заниматься чепухой! — резко сказал он. — Иди и обыщи фольксваген. Ты знаешь, что искать.

— Его там нет, Вацлав.

— Ильич проверит, говоришь ли ты правду.

Ильич поставил обратно в буфет баллончик с газом и вышел из ком­наты. Кенникен не отложил пистолет в сторону. Но держал его сейчас как бы нехотя.

— Ну, и что я говорил? Мне выделили группу, собранную с бору по сосенке. Меня удивляет, что ты не использовал подвернувшуюся возмож­ность.

— Не будь тебя, я бы все сделал как надо.

— Ну да. Мы хорошо знаем друг друга. Может, даже слишком хорошо.

Он положил папиросу в пепельницу и взял бокал.

— Я совсем не уверен, что работа над тобой доставит мне удовольствие. У вас, англичан, есть такая пословица: «Твоя боль — это моя боль», — он махнул рукой. — Может быть, впрочем, я плохо ее понял.

— Я — не англичанин, — возразил ему. — Я — шотландец.

— Я не вижу никакой разницы. Но вот что тебе скажу: ты в мою жизнь внес существенную разницу, — он сделал глоток из бокала. — А эта твоя девушка, Элин Рагнарсдоттир... ты ее любишь?

Я застыл.

— Она не имеет со всем этим ничего общего.

Он рассмеялся.

— Не беспокойся, у меня нет намерения ее обижать. У нее с головы волос не упадет. Не верю в Библию, но готов на ней поклясться, — в его голосе послышалась нотка иронии. — Могу даже поклясться на собрании сочинений Ленина, если ты считаешь замену равноценной. Ты веришь мне?

— Да.

Как ни странно, но я действительно ему верил. В этом он отличался от Слэйда. Тому не поверил бы, даже если бы он присягнул на тысяче Библий, но одного слова Кенникена хватило, чтобы я ему поверил так, как он когда- то верил мне. Я хорошо знал и понимал Кенникена и любил его стиль: он был насквозь джентльменом. Дикарем, но все-таки джентльменом.

— Итак, ответь на мой вопрос: любишь ее?

— Мы решили пожениться.

Он рассмеялся.

— Не совсем искренний ответ, но мне достаточно, — он наклонился ко мне. — Ты спишь с ней, Алан? Когда ты отдыхаешь в Исландии, вы ложи­тесь на землю под звездным небом и, сплетя ваши тела, любите друг друга так, что капли вашего пота сливаются в один ручеек. Шепчете друг другу ласковые слова и до последнего порыва страсти, пока взрыв экстаза не при­несет вам спокойствия, после чего уходит, оставляя вас в состоянии разнеженности. Именно так все происходит? — В его голосе почувствовались нотки нежности. — Помнишь нашу последнюю встречу в сосновом лесу, где ты пытался меня убить? Мне жаль, что ты не выстрелил точнее. Врачи в Москве очень долго старались меня как-то залатать, но оказалось одно место, которое они не могли исправить. Именно поэтому, если останешься жив, а я еще не решил, как с тобой поступить, ты уже никогда не угодишь ни своей Элин Рагнарсдоттир, ни любой другой женщине.