"Какая все-таки сволочь, - с грустью подумал Бычин. - Ждет не дождется, когда я... когда меня... И ведь может дождаться, гад".

- Да, - сказал Легкокрылов, прикрывая радостно заблестевшие глаза, ладонью. - Грустная история.

- И откуда только взялся на нашу голову этот сталевар? - закивал головой Сластенов. - Из какого-то космоса, он к нам прилетел что ли?

- Послушайте, - оживился Легкокрылов. - Шутки шутками, а вдруг это и вправду инопланетянин? Сейчас эти летающие тарелки совсем обнаглели - шныряют где попало и делают что хотят. Поговаривают, что это они американцев с Луны прогнали. Поганой метлой. Я вот во вчерашней "Комсомольской правде" читал - только вчера одна такая тарелка села прямо на окраине Выборга.

- Засланный инопланетный казачок? - ехидно спросил Сластенов. - Увидел сверху, как нас здесь корячит и решил помочь с выполнением плана по литью?

- А как же ваши расчеты по жировым отложениям и мышечной массе? - спросил Легкокрылов язвительно. - А инопланетная теория все сразу ставит на свои места. Вдруг его метаболизм основывается на кремниевой основе?

Бычин внимательно посмотрел на главного инженера и подумал: "Нет, не быть тебе директором. Никогда".

Тем временем, в кабинете между Легкокрыловым и Сластеновым уже развернулась настоящая научно-техническая дискуссия.

- Какие инопланетяне? - кричал Сластенов. - Вы, вообще - в своем уме?

- Такие! - орал в ответ Легкокрылов. - На кремниевой основе. Поэтому у него жировые волокна и не сгорают!

- Да проще предположить, что он что-то такое пьет, нюхает или колет!

- Ну, хватит! - крикнул Бычин, ударив кулаком по столу. - Исаак Яковлевич, прошу вас, говорите.

Тесленко, который все это время сидел с закрытыми глазами, никак не участвуя в обсуждении, и только изредка прислушиваясь к репликам, пошевелился и поднял красные от предугадывания будущего веки.

- Товарищи, - сказал он. - Я отлично понимаю вашу озабоченность происходящим, но поверьте - она больше не имеет смысла...

Дождавшись, пока выкрики "Что такое?", "Как так?" и "Как такое возможно?", стихнут, Тесленко продолжил:

- По моим расчетам здесь - у нас и уже очень скоро произойдет решительный поворот в нашей с вами жизни. Поворот на сто восемьдесят градусов и тогда все, что тревожит и волнует нас сегодня, рассеется как туман над рекой.

- Какой поворот? - спросил Легкокрылов, похлопывая веками. - В каком смысле - поворот?

- Во всех смыслах, - грустно сказал Тесленко.- В политическом, социальном, стратегическом, военном, научно-техническом, гуманитарном, культурном, общественном, психологическом, медицинском, физическом, астральном, ментальном, и даже - в гастрономическом и сексуальном... Одним словом - во всех смыслах и направлениях.

- Это следует из ваших расчетов Будущего? - осторожно спросил Бычин.

- И да, и нет, - ответил Тесленко. - Главным образом - из регулярных просмотров новостей, но и из расчетов Будущего, конечно тоже.

- Какой ужас, - тихо сказал Сластенов. - И ведь все соответствующие инстанции об этом молчат, вот что страшно.

- Об этом говорил еще Нострадамус, - сухо заметил Тесленко. - Но, к сожалению, его никто не слушал.

После этих слов начальника планового отдела сразу как-то стало нечего обсуждать, и это мгновенно поняли все участники экстренного совещания. Первым поднялся и вышел Легкокрылов - у него сразу же возникла потребность кое-куда позвонить. За ним ушел Сластенов - у него разболелся живот. Последним собирался уйти Тесленко, но Бычин его задержал в дверях.

- Исаак Яковлевич, - тихо сказал он. - Скажите мне, только честно, как коммунист коммунисту - означает ли это, что пронырливые буржуазные проститутки и их прислужники в конце концов добьются своего? Означает ли это, что они скоро победят?

Тесленко остановился в дверях, а затем повернулся к Бычину и коротко кивнул головой. Директор ЗТЛ тут же быстро взглянул в окно - на памятник Ленину, и в этом взгляде можно было прочесть следующее: "Ну, что? И кто из нас теперь архинедотепа? То-то же..."

Тесленко не мог видеть глаз Бычина, поэтому перед окончательным уходом он сказал еще несколько слов:

- Проблема здесь заключается не в пронырливых буржуазных проститутках и не в их прислужниках, а в том, что все это великолепие (здесь он показал рукой на памятник Ленину, громады производственных корпусов и центральную заводскую аллею славы, по которой во всех направлениях двигались тела заводских алкоголиков) создано ценой миллионных затрат человеческих жизней. Элементарная логика и историческая арифметика подсказывают, что поворот на сто восемьдесят градусов будет достигнут ценою таких же, а может быть и гораздо более существенных затрат. Вот в чем главное несчастье. А проститутки и их прислужники здесь ни при чем - они всегда были, есть и будут. Честь имею.

После этих слов Тесленко вышел из кабинета, осторожно прикрыв дверь. Проходя мимо Люси, он остановился, погладил ее по голове, потрепал за щечку и подарил большую шоколадную конфету "Аленушка". Затем он спустился в холл и покинул территорию завода через главный вход заводоуправления, после чего бесследно исчез и на ЗТЛ его больше никогда не видели.

Предсказания начальника планового отдела начали сбываться уже через два дня после его исчезновения. Утром жаркого августовского дня по экранам советских телевизоров побежали белые лебеди, за ними проехали танки и покрытые зеленым брезентом грузовики. Но эти танки лишь продолжили лебединый балет. Они уже не могли ни стрелять из своих пушек, ни палить из пулеметов, ни прорывать чью бы то ни было оборону, так как их люки были распахнуты настежь, а их бравые экипажи жадно, прямо из горлышек двухлитровых пластиковых бутылок, пили кока-колу. А иные экипажи брезгали кока-колой, и так же жадно поглощали пепси-колу, но в геополитическом разрезе происходящего балетного представления это уже не имело никакого значения - предсказанный Тесленко разворот на сто восемьдесят градусов начался.

А вот с подсчетом возможных жертв такого разворота, Исаак Яковлевич дал маху. Он просто не знал, что в землях СССР основную массу населения составляли уже давно покинутые сознанием тела. Эти тела, в силу своей природы, были заняты исключительно удовлетворением простейших физиологических потребностей (ну некоторые еще любили песни "Машины времени", пиво, футбол и водку "Столичную") и ни за какие коврижки они не стали бы вкладываться своими оставленными телами в защиту каких-то непонятных идеалов. Все, что происходило тогда вокруг полностью соответствовало не столько предсказаниям Нострадамуса, сколько словам из одной, весьма распространенной песенки:

Я на солнышке лежу,

И на солнышко гляжу,

Все лежу, и лежу,

И на солнышко гляжу.

Таким образом, проблема многомиллионных человеческих жертв отпала сама собой. Сознание этих тел сейчас путешествовало по бесконечным реальностям многомерного космоса, а сами оставленные тела уже достаточно давно перемещались по среднерусской возвышенности, по инерции, без каких-либо особых идей (ведь идеи и содержаться обычно в сознании, а оно-то и улетело путешествовать по подкладкам Дамской Перчатки).

А может быть эти тела и не перемещались по среднерусской возвышенности, а просто холодные порывы ветра перемен гнали их по ней, заставляя периодически выходить под дождь и пить воду из луж. Эти ветра не только толкали оставленные тела в спины, бока и грудную клетку, они еще и рисовали на их рукавах невидимые до поры, до времени шестизначные номера.... Но. Но здесь просто не обойтись без одной ремарки.

Дело в том, что Эмилий Подкрышен очень сильно заблуждался на счет отсутствия национальной идеи. Она, конечно же, существовала и звучала примерно так: "Мы хотим есть!". И любой уважающий себя земной правитель чувствовал эту идею всем своим сердцем, а потому вынужден был непрерывно говорить телам, находящимся на его попечении: "Вы хотите, можете и будете есть много-много!". То же самое, собственно, говорили своим подопечным и советские коммунисты, но они всегда добавляли к своим призывам одно роковое слово - "завтра". "Это будет завтра, завтра, - говорили они. - Вы будете кушать очень хорошо и очень много, но завтра, завтра..." А тела хотели - сегодня, вот прямо сейчас и от этого-то хотения и случился предсказанный Тесленко роковой разворот на сто восемьдесят градусов. Ну и плюс еще малопонятные идеалы, к которым любое оставленное сознанием тело всегда относится скептически уже только в силу своей изначальной природы, так сказать. Из всего этого следовало только то, что никому и никогда, ни при каких обстоятельствах, не следовало слишком высоко задирать планку малопонятных идеалов, и тогда сверзаться с самых разных зияющих высот было бы не так высоко, не так жестко.