В полковой школе Иван встретился и с другим хорошим человеком, и эта встреча перевернула всю жизнь Ивана,, потому что человек этот – политрук – сказал однажды:
– Предлагаю вам, Жидков, поступить в военное училище, у вас, я считаю, есть все возможности стать командиром.
Обычная фраза, лестная для любого солдата, но не для Ивана Жидкова. Он, конечно, хотел остаться в армии после срочной службы, а поступить в военное училище – это вообще голубая мечта. Однако понимал, что ему, сыну раскулаченного, такого не достичь. И честно сказал:
– Меня не примут. У меня отец лишен прав, я не комсомолец.
Политрук строго посмотрел Ивану в глаза:
– Вы, товарищ Жидков, очевидно, плохо изучили материалы семнадцатого партсъезда. Товарищ Маленков там ясно сказал: сын за отца не отвечает.
Не довелось Ивану и его товарищам-курсантам повоевать на Финской войне, хотя их к тому усиленно готовили – по двенадцать часов в сутки занимались они то в классах, то на стрелковом полигоне. Когда на экстренном построении объявили, что война победоносно завершена, над шеренгой вопреки уставу взметнулись сотни пилоток и фуражек, молодые глотки рявкнули дружное, многоголосое и раскатистое «ур-р-а-а-а!», потому что как бы ни был велик патриотизм, как бы ни хотелось расквитаться с врагом, но война – это война, на ней убивают. А курсантам, которые хоть и рвались в бой, все-таки хотелось жить.
В тот же день Иван отправил Тосе очередное письмо. Тося не задержалась с ответом, прислала ласковое письмо, в котором писала, что очень скучает. Иван решил в отпуск поехать к Тосе. Но не знал он, что сгущаются тучи над ними. Не простые – грозовые, военные черные тучи, которые принесут многим его товарищам смерть, а ему – тяжкие испытания.
В отпуск, как рассчитывал Иван, его не отпустили – ему и еще восьмидесяти курсантам Гомельского училища досрочно присвоили воинское звание лейтенант и выдали предписание явиться в Минск. Там 16 июня сорок первого года молодые командиры получили назначение. Ивану и нескольким его товарищам предстояло служить в 66-ом укрепрайоне Западного Военного особого округа, куда они отбыли в тот же день. И чем ближе они подъезжали к новой, еще слабо укрепленной линии границы, тем становилось тревожнее на душе от злобных взглядов, которые бросали на них некоторые люди.
Часть, в которой Жидкову предстояло служить, еще не была сформирована, потому его, лейтенанта Журавлева и пятерых бойцов под командой неразговорчивого «старлея» отправили готовить летнего лагерь, где часть будет формироваться. Прибыв на место, поставили сразу же две палатки – для командиров и красноармейцев. А потом взялись за благоустройство всего лагеря. К вечеру ломило спину и плечи, зато большая часть работы была сделана – установлены ровными рядами палатки, все они были окопаны, чтобы не оказались затопленными во время дождя, расчищено место для будущего плаца и спортивной площадки. Затем старший лейтенант взял Ивана в село договориться насчет питания, тогда-то он и приметил почту, рассчитывая в тот же день отправить Тосе письмо. Иван заснул, счастливо улыбаясь – письмо, наверное, уже тронулось в путь.
Проснулся Жидков от страшного грохота, не сразу сообразив, где он, потому что перед самым рассветом окунулся в сон, в котором сидел вместе с Тосей на берегу Эльтон-озера. В голове все еще метались аккорды музыки, звучавшей, казалось, откуда-то с небес, еще до сих пор слышалась торжественная дробь барабанов.
Журавлев тоже проснулся, с тревогой глянул на него и осторожно тронул плечо спящего старшего лейтенанта Комлева:
– Товарищ командир, что это за взрывы?
– Учения, наверное. Они здесь часто бывают – то у нас, то у немцев, – ответил тот и повернулся на другой бок.
Журавлев встал, вышел из палатки. Иван услышал, как он чиркал спичкой о коробок, прикуривая. Хрустнул сучок под ногой, видимо, пошел к палатке красноармейцев, откуда слышался приглушенный говор.
– Почему не отдыхаете, товарищи красноармейцы? – строго спросил Журавлев через несколько секунд. Ему что-то ответили, но Иван, засыпая, не разобрал слов.
– Подъем! – вдруг звонко крикнули над головой Ивана, и он вскочил.
Рядом торопливо одевался Журавлев. В палатке рядом со старшим лейтенантом, который уже был одет, стоял незнакомый военный. Приглядевшись, Иван узнал в нем капитана, командира саперной роты, которая располагалась рядом с их лагерем.
– Ваня, – крикнул Журавлев. – Война!
Война?!! Это было как в дурном сне, хоть щипай себя, чтобы убедиться – сон это или не сон. Жидков не поверил:
– Может, провокация?
Капитан жестко усмехнулся:
– Не будьте наивным, лейтенант! Я здесь давно, и вижу, что не провокация это, а война. До штаба вашей части далеко, так что присоединяйтесь к нашему батальону! – и выскочил из палатки.
В саперном батальоне им выдали учебные винтовки, потому что у Журавлева с Жидковым не было еще личного оружия, которое они должны были получить с прибытием всего полка на место формирования. К винтовке выдали по пятнадцать патронов. И батальон спешно пошел к границе, до которой было не более трех километров, и где явно шел бой. И так было странно видеть идущих им навстречу раненых бойцов.
Лесок кончился быстро. Батальон вышел к ржаному полю, и тут прямо по колонне стеганули пулеметные очереди. Упали, застонав, передние, а кто-то молча рухнул на землю, и ржаные колосья сомкнулись с шорохом над ними: вражеская пуля насмерть сразила их.
– Перебежками! – услышал Иван и тут же упал, прополз несколько метров, вскочил вновь, пробежал и опять упал.
До ночи шел бой. Никто не мог пересечь поле – ни неведомые враги, ни бойцы саперного батальона, и уже ни у кого не было сомнений, что началась война. Когда стемнело, к Ивану подполз старший лейтенант Комлев с десятком бойцов:
– Жидков, неподалеку ДОТы есть. Комбат приказал занять эти ДОТы и готовиться к обороне, если немцы прорвут границу. Эти, – он кивнул на другой край поля, – скорее всего диверсанты, наверное, хотели с тыла к заставе подойти, да на нас напоролись. А граница пока держится. Слышишь, там идет бой? Ползком за мной!
Иван понятия не имел где эти ДОТы, но Комлев быстро и уверенно шел по лесу впереди небольшого отряда, так что Иван с бойцами еле поспевали за ним. Неожиданно впереди посветлело: они вышли к просеке. И вдруг услышали незнакомую речь – по просеке на велосипедах катили немцы.
– Как на прогулке, – выругался Комлев и скомандовал: – Огонь!
Бойцы беспорядочно защелкали затворами винтовок, захлопали выстрелы. Двое велосипедистов упали, остальные, загомонив, ринулись в спасительную темень леса, даже не открыв огонь – так на них подействовало неожиданное нападение.
Выждав немного, Комлев приказал двум бойцам обыскать убитых. Бойцы осторожно поползли по просеке. Вернулись быстро. У обоих в руках были автоматы и походные ранцы, новенькие, из телячьей кожи, шерстью наружу. Осматривать ранцы не стали: надо было спешить к огневым точкам. И лишь в ДОТе, куда привел их Комлев, они посмотрели, что внутри ранцев. Очень хотелось есть, но в ранцах, кроме смены белья и мыла ничего не было.
– Ишь ты, – сказал один из бойцов, – кальсоны новые, шелковые.
– Чему завидуешь? – спросил его другой. – Небось в шелках-то быстро отморозят все свои причиндалы. То ли дело – наши подштанники.
Бойцы засмеялись, а кто-то задумчиво произнес:
– Ты думаешь, до зимы эта заваруха не кончится?
– Прекратить провокационные разговорчики! – прикрикнул Комлев. – Какая зима? Через сутки-другие вышибем их за границу, – однако не было уверенности в его голосе.
– Жидков, бери под свою команду пока четверых. К утру прибудет подкрепление с продуктами, а боеприпасов тут на батальон хватит. Старун! Вы тоже остаетесь здесь! – приказал он старшине-саперу.
Иван загерметизировал за ушедшими вход и велел бойцам располагаться. Пока те устраивались на ночлег, осмотрел ДОТ. Он был просторный. У трех амбразур стояли станковые пулеметы, у четвертой – пушка-сорокопятка, но она была еще не подготовлена к стрельбе, зато пулеметы настороженно посматривали через амбразуры на поле перед ДОТом.
