– Ничем она не провинилась, – резко ответила женщина. – Просто не нравится мне, вот и все.

– Но ведь должна быть причина на это, верно?

– А то её нет! – воскликнула женщина и, оставив свою работу, посмотрела на племянника. – Я не могу так больше, Бартон! Знаю, что должна молчать, но не могу. Ну зачем ты привел её в дом? Зачем?

– Ты знаешь зачем, – ответил мужчина, глядя в окно.

– Нет, не знаю. Все бы успокоилось, утихло, сплетники нашли бы себе другие темы, и какая-нибудь хорошая добрая девушка решила бы стать твоей женой. Я уверена! А теперь в доме эта обманщица, которая пыталась бежать из стаи! Мыслимо ли в здравом уме сотворить такое?! Ну зачем, Бартон, зачем ты заменил одну безумную в доме на другую?

Мужчина резко глянул на тетку:

– Ты помнишь, мы не говорим об этом!

– А стоило бы говорить! Стоило! Может тогда бы ты подумал сотню раз, прежде чем приводить в дом того, кто способен на обман и предательство! Неужели жизнь ничему не научила тебя! Неужели ты снова поведешься на красивые глазки и сладкие речи и не увидишь черной души? Неужели история с Улой ничему тебя не научила?!

– Не упоминай ее имя в моем доме! Никогда, слышишь!

Женщина стыдливо опустила глаза:

– Прости. Просто я волнуюсь за тебя.

– Я знаю это. Но не беспокойся, я извлек урок. Больше меня не проведешь. Мое сердце теперь закрыто для любой женщины, кроме моей дочери и тебя, – сказал Бартон и встал.

Его взгляд взметнулся вверх. На ступеньках стояла Кэйтлин и смотрела на него, девушка слышала его последние слова. Бартон почувствовал, как ухнуло  его сердце от тоски в её глазах, но в следующую минуту все переменилось. Теперь в её взоре была отстраненность и безразличие, и мужчине стало казаться, что ему почудилась та тоска. И от этого он разозлился еще больше.

– Ты долго спишь. Помоги Дэрин, – резко бросил он жене и вышел из дома.

Кэйтлин медленно спустилась вниз.

Тихо, незаметно, бесстрастно – повторяла она свое правило. Нужно взять себя в руки и оставаться тихой, незаметной и бесстрастной.

Дэрин не поднимала на девушку головы и только кивнула на свободный стул:

– Нужно начистить яблок, для пирога. Милли просила его испечь.

– Хорошо, – ответила Кэйтлин и принялась за дело.

Она старалась не думать, о том, что услышала, но от мыслей отгородиться совсем не просто. «Мое сердце теперь закрыто…», – слова Бартона так и крутились в её голове. Разве она хотела жить в его сердце? Разве стремилась к этому? Нет. Тогда почему так плохо на душе? Почему её так задели его слова? Может, потому что он сказал их наутро после ночи, в которую они так страстно любили друг друга? Теперь как будто все его поцелуи, прикосновения и объятия становились лживыми и грязными. Она сама стала грязной. Собственность и ничего больше. Его вещь, которую он взял даром. Испорченная вещь, которая должна еще благодарить за то, что её осчастливили! Нет! Хватит! Не нужно себя накручивать! Ты не хотела его любви, а он и не обещал её тебе. Так что все честно! Только сердце ноет, а тело и впрямь ощущается зловонным, как будто оно предало свою хозяйку, отдаваясь этому мужчине с такой открытостью и честностью, с такой страстью.

«Я будто грязь под ногами, что просит о милости, и господин дарит эту милость, проявляя небрежную щедрость…».

Все! Хватит! Остановись! Эти мысли не доведут до добра! Ведь он снова будет рядом, снова прикоснется, снова потребует близости, и тогда снова придется ему уступить. Только бы хватило сил больше не быть страстной, не зажигаться от его прикосновений, не падать в наслаждение, что дарят его руки. Только бы хватило силы оставаться холодной и бесчувственной, тогда, возможно, не будет так больно.

Тихой, незаметной, бесстрастной – вот какой должна быть её жизнь и не стоит забывать об этом.

– Внимательнее, – окликнула её Дэрин. – Ты кидаешь дольки в миску с кожурой.

Кэйтлин посмотрела на свою работу и исправила оплошность:

– А где Милли?

– Пошла погулять со старшими девочками. Они берут её в свои игры, и она очень радуется этому.

– А сверстники как же? – спросила Кэйтлин, поддерживая разговор, чтобы отвлечься от невеселых мыслей.   

– Милли очень умная девочка, со сверстниками ей не интересно.

– Понятно.

– Ну вот, пожалуй хватит, – сказала Дэрин, ставя миску с очищенными яблоками на стол. – Милли очень любит этот пирог – порадуем девочку. А ты иди на кухню, поешь, а то не завтракала еще, – добавила Дэрин и унесла яблоки.

Кэйтлин пошла за женщиной. На кухне её ждал стакан молока и остывшая каша с сушеными ягодами. Девушка присела за стол и приступила к еде.

– Что, холодная? – спросила Дэрин, начиная замешивать тесто и хмуро поглядывая на Кэйтлин.

– Ничего.

– Вставала бы раньше, ела бы теплую. А так спишь допоздна. Сама виновата.

Кэйтлин ничего не ответила и продолжила завтракать. Дэрин тоже продолжила:

– Что, стыдно?

Девушка снова промолчала, а Дэрин нет:

– Не нравишься ты мне, и не буду я этого скрывать. Вроде и не ленишься, делаешь, что скажут, с виду вся такая правильная и тихая. Только нет к тебе доверия. Вот нет и все! А откуда, скажи, ему взяться? А? Кто это из стаи своей бежит? Где это видано! Семью, что тебя приютила, опозорила. Тетка твоя ходит, как в воду опущенная, а в чем её вина? А? Ни в чем вины её нету, и все ей об этом говорят, только разве ей легче от этого? А дядя твой Роб и вовсе о тебе слышать не желает, разве ж это дело? – женщина ненадолго замолчала, усердно замешивая тесто, а потом остановилась и взглянула на девушку: – Ну, что ты молчишь!

– А что говорить? – тихо спросила Кэйтлин.

– Что говорить? Вину свою признать.

– Я виновата, – покорно сказала девушка.

Дэрин резко села на стул, отодвигая от себя миску:

– Нет, вы посмотрите на неё! Она виновата! Прямо сама покорность! Характера что ли в тебе нет совсем?!

Кэйтлин наконец подняла глаза на женщину:

– Что вы хотите от меня? И так плохо и по-другому. Что ни скажу, что ни сделаю, все не так.

– Да, не так! А что ты хотела, чтоб я тебя с распростертыми объятьями приняла? Обманщицу, которая из стаи бежала? Этого хотела?

– Нет. Я вообще ничего не хочу, – тихо ответила девушка.

Женщина внимательнее на неё посмотрела и придвинулась ближе:

– Ну что с тобой не так? Что? Зачем ты из стаи бежала? Расскажи. Может, обидел тебя кто, а ты побоялась к Альфе с этим пойти? Так?

Кэйтлин посмотрела прямо на женщину:

– Никто не обижал меня.

– Тогда что?

– Я не стану рассказывать ни вам, ни кому другому, – честно призналась девушка. – Вы вините меня правильно, я виновата: и что семью опозорила, и что стаю обманула. И наказание я заслужила, только жить здесь не наказание для меня. Бартон человек честный и не обижает, Милли приветливая и милая. И вы тоже, хоть и не нравлюсь я вам, а напраслины на меня не наводите и злость не вымещаете, справедливы ко мне. Так что за свой поступок только слова недобрые и мнение плохое мне в наказание.

Женщина внимательно смотрела на девушку, и не находила в её лице ни тени лукавства.

– Я виновата, – повторила Кэйтлин, а потом добавила: – но вернись все назад, опять бы также поступила, опять из стаи бежала бы.

Женщина только головой покачала:

– Не пойму, что в тебе живет, беда какая или помутнение. Только одно знай, ты теперь его жена, и он тебя никуда не отпустит. Беги - не беги, а он догонит и вернет. Его ты теперь, и второго шанса он не упустит, наученный жизнью. Так что забудь об этом, забудь навсегда! Ты в этот дом вошла, в нем до смерти и останешься, рядом с мужем своим.

Кэйтлин ничего не ответила женщине и поднялась, закончив завтрак. Дэрин снова заговорила:

– Если помутнение в тебе – излечись и забудь. А если беда, ему открой, он поможет тебе, так как за жизнь твою теперь в ответе.

Девушка молча вышла из кухни. 

В дом влетела Милли и хлопнула дверью, в глазах у неё стояли слезы. Она быстро глянула на Кэйтлин и разрыдалась.