— А как же, — как Отелло темно улыбнулась, и я почувствовал себя помолившейся Дездемоной. — У меня трипперок небольшой, но хронический, — а я с ней взасос целовался! — у Кати (майнридовская такая сущая креолочка в длинном белом платье, она второй в расчете была) тоже…

— А у Матильды что?

Матильда — это третий их номер, сущий цветок магнолии с орхидеей в одном стакане. Нравилась она мне больше других, вот и спросил.

— А у нее конъюнктивит хренов. Как пососет, так у клиента глаза красные, как у светофора. Один знакомый венеролог говорил, что другой такой девушки во всем свете нет, кроме как у нас, да во Франции одна, но пролеченная.

Подумал, я подумал и отказался:

— Не, давайте платонически общаться или вообще нажремся до посинения, чтобы спать не хотелось.

А сам уже горы родные вспоминаю, воздух горный, чистый, как слеза, совсем без бактерий. Тем более, Инесса, студентка моя — форменная чистюля. Женился бы на ней, но ведь Дева. А с Девами жить — это год за три.

— Нет, — говорит Агидель, — придется тебе трусишки снимать. Мы ведь по сценарию работаем.

— По какому такому сценарию? — если бы вы знали, какие пирожки на 5-ой штольне печет Францевна! А какая в столовой чистота — мухи от тоски десятками дохнут!

— А такому. Ты трахаешь меня здесь, Катюшу по дороге в пальмовой роще, а Матильду в своем номере. И в самом конце, когда она станет рыдать от восторга — она всегда, как крокодил рыдает, — мы впускаем Вахтанга, ее папашу, с нарядом милиции, и они тебя раздевают.

— Не понял? — ночью выйдешь из палатки, а звезды с кулак. Красиво, сплошная эстетика!

— Ну, бабки отнимут и все такое.

— Понятно. А по-другому нельзя? — а банька? Классная у нас на разведке банька, хоть и соляркой топят. По три раза на неделе ходил.

— Нет, деньги же у тебя в номере, сам говорил.

— А если я сейчас закричу или убегу?

— Вахтанг с нарядом поймают. За попытку группового изнасилования.

— Это как так? Ведь я один?

— Так нас трое.

— Значит, без вариантов? — осунулся я.

— Ну да, — если бы вы видели, как она улыбалась! Дева Мария непорочная, да и только.

— А может, без секса обойдемся? Я просто так деньги отдам.

— Не, не получится.

— Почему?

— Видишь ли, ты можешь и не верить, но нам после всего очень тебя хочется. Ты такой щедрый, сладенький и мальчик у тебя будь здоров. Так что ложись и получай удовольствия. И не бойся, резинки у нас французские. Кстати, ты знаешь, как безопасно переспать с тремя больными женщинами при помощи двух презервативов? Сейчас мы тебе покажем — это просто. Надо просто надеть два презерватива, потом верхний надеть наизнанку, а перед третьей его снять. Здорово, да?

Слышать это было выше моих сил, хотя, думаю, врала она о болезнях для остроты ощущений. Вскочил, короче, как угорелый, схватил джинсы, курточку с деньгами в подкладочке и рванул в сторону российской границы. Сколько народу за мной бежало — не знаю, не оборачивался, но топот сзади слышался впечатляющий. А мне что? Мне наплевать. Я же после полусотни маршрутов на высокогорье на уровень моря явился, кто бы меня догнал? Потом хорошо было. На берегу диком ночевал. Подстилочку из сухой морской травы организовал — так йодом пахла, аж очистился! — крабов насобирал, испек на углях, поел, не торопясь, и за астрономию принялся. Полярную звезду нашел, потом еще что-то, и тут звезды западали. Желаний загадал тьму… Потом в Сочи отдыхал. И так там за неделю нагулялся, что накрепко решил больше не гулять, а тяжело работать — это здоровее. И безопаснее, между прочим, хоть ледники и медведи кругом.

Лариса

В половине одиннадцатого Диме позвонила Лариса и сказала, что через час подъедет и останется до утра.

Лариса была исключительной женщиной. Сорок-сорок два, тициановская красавица, которую немного портит лишь избыточная провинциальность и пяток лишних килограммов. Будь Дима Папой Римским или Патриархом Московским и всея Руси, он канонизировал бы ее при жизни. Без сомнения, впав в маразм, он забыл бы эту особу последней из своих женщин.

…Когда Дима узнал, что даму, в четвертый раз согревавшую его постель, зовут Ларисой Константиновной, он засмеялся: так же звали двух его скоротечных жен — вторую и третью. Из сказанного можно сделать вывод, что он четыре раза спал с незнакомой женщиной, но это не так. В момент знакомства она, конечно, назвала свое имя, но Дима пропустил его мимо ушей, и достаточно долгое время, не желая красноречивой своей забывчивостью травмировать женщину, легко обходился без него.

Лариса — это что-то. Тайфун, неколебимая скала, вечная жизнь, зеркало русской революции, чудесным образом выживший выкидыш перестройки. Первую их ночь забыть невозможно. Они договорились на субботу, на восемь вечера. К этому времени Дима накрыл стол, нажарил отбивных, все пропылесосил и даже протер полированную мебель и зеркала (и холодильник, и плиту). Шампанское было на льду — он раскошелился на французское, — огромная роза пламенела в хрустальной вазе, в воздухе витал бархатный Дасен. Звонок раздался ровно в восемь. Но не дверной, а телефонный.

Звонила она. Сказала, что не может во вторую встречу лечь в постель с малознакомым мужчиной, что надо ближе узнать друг друга, и потому завтра приглашает его на Крымский вал на персональную выставку художника N. Дима, с большим трудом взяв себя в руки, сказал, что у него накрыт стол, все, что надо, холодится, а что надо — греется, и потому она должна перестать кокетничать и срочно ехать к нему. А с постелью они разберутся по ходу дела, да, да, разберутся с помощью тайного голосования, причем ее голос, как голос гостьи, будет решающим.

Говорил Дима резко и Лариса, выкрикнув, что ошибалась в нем, бросила трубку. Злой, он открыл французское шампанское, злорадствуя, долил в него спирту, долил, чтобы опьянеть скорее. Выпив фужер, пошел в ванную и дал волю рукам.

Она позвонила, когда Дима, совершенно опустошенный, омывался. Позвонила в дверь. Открыв, он едва сдержался, чтобы не отослать гостью по известному адресу. Дело решили лаковые полусапожки на никелированных каблучках-гвоздиках — они не позволили ему (буквально не позволили) закрыть дверь и единолично заняться отбивными.

И, вот, она в квартире, сидит в кресле напротив. Дима молча слушает такое, что душа его вянет.

В Приморье, в Арсеньеве, семнадцатилетней, она вышла замуж за лейтенанта, только что из училища. Скоро он облучился, запил и к началу девяностых годов дослужился лишь до капитана, постоянно ее за это упрекая. Сына взяла в детдоме. Он вырос и стал шофером, постоянно попадавшим в аварии, терявшим груз, кошельки и мобильные телефоны. Тем не менее, женился и женился безусым на девушке, не умевшей работать и страдавшей пороком сердца. Болезнь унаследовала долгожданная внучка Настенька — «такая живая, такая непоседливая девочка!»