Я не бросился. Я пошел к себе, чувствуя, что опять что-то испортил. Опять испортил что-то в себе, значит — в мире.

Искусственное дыхание

…Однажды перед полем сдавал я технику безопасности заместителю начальника экспедиции Дедешко. Этот человек, его надо видеть, мало чем отличался от гориллы, разве был не таким волосатым и ростом много повыше. А так — губы клювом, глаза, веки — горилльи, гориллья походка и непосредственность. Еще рассказывали, не одна женщина пострадала от его немыслимых физических достоинств определенной направленности. Так вот, на все вопросы я ответил, все было нормально, пока не поступил последний вопрос, а именно вопрос о способах искусственного дыхания.

— Способ изо рта в рот, — говорю, — в настоящее время считается наиболее эффективный…

— А как его делают? — масляно улыбаясь и испытующе заглядывая в глаза, спрашивает Дедешко.

— Ну, это просто! — отвечаю я, обрадовавшись легкому вопросу. — Надо бережно положить пострадавшего на спину и вдыхать воздух ему в рот, через чистенький носовой платочек желательно. И дышать в него, пока не очнется или не посинеет от безвременно наступившей смерти.

— Врешь! Неправильно! Помрет он так! Точно, помрет! Давай, двоечник, на мне попробуй, — радостно закричал Дедешко и лег на кушетку свежим трупом, горилла чертова, глаза закатил, как в морге, губы только страстью трепещут. Члены комиссии в предвкушении незабываемого зрелища “Старший геолог Такой-то оживляет летально травмированную гориллу” со своих мест повыскакивали, подталкивают меня к нему, иди, мол, сдавай экзамен, если в поле хочешь.

— Ну, нет! Я жить хочу, а ему земля пусть будет пухом, — воскликнул я и в легкой панике к двери бросился.

— Нос, нос пострадавшему зажимать надо, а то пшик будет! — сразу ожив, закричал мне вослед Дедешко. — На всю жизнь теперь запомнишь!

И я запомнил. До сих пор его трепещущие губищи перед глазами стоят, ко мне тянутся...

Вишня в цвету

(маленькие трагедии)

Странно, когда я был молод, и впереди были десятки лет жизни и несколько лет счастья, я не боялся все это потерять, не боялся смерти. Теперь боюсь. Боюсь, хотя впереди — одни потери. Почему? Может быть потому что смерть в молодости и в старости — это разные вещи?

Вот Витька-Помидор, шебутной горный мастер и многолетний мой компаньон по преферансу и междусобойчикам смерти своей и в глаза не видел. А как ее увидеть, если она пришла в виде «чемодана» килограммов в девятьсот? Когда этот «чемодан», свалившийся с кровли штрека, зацепили тросом и с помощью электровоза поставили на попа, то каску снимать было не перед кем: от Помидора осталось одно мокрое место — потеки давленого мяса, да прорванная костями роба.

А Крылов Борис в маршруте полез в лоб, на отвесные скалы, хотел рудную зону до конца проследить. Ему тоже повезло: летел секунды три всего, а потом шмяк — и готова посылочка на тот свет! Всего три секунды отчаяния! Или даже меньше — потом врач с санитарного вертолета сказал, что он, скорее всего, в полете умер.

Женька Гаврилов, друг детства, речку ночью по перекату переходил, курице по колено, оступился — и, бац, затылком об камень! Глупо, конечно, но как романтично...

Взрывник наш Михал Михалыч тоже романтично кончил. На гребне жизни, можно сказать, хоть пьесу пиши. Спустился в отгул и домой, дурак, сразу пошел. Не сообщив супруге по телефону о своем скоропостижном появлении. Что с него возьмешь? Джентльменом никогда не был, все хамил и вперед лез… Ну, пришел, позвонил, не открыли. Соседки улыбаются, запасной аэродром предлагают, знают, стервы, каков мужик орел после трех месяцев голодухи… А он нервный стал, засуетился. Подпер дверь доской подвернувшейся и во двор пошел проветриться, выход ментальный сообразить. Покурил там под вишнями в цвету, в окно свое на втором этаже посматривая, потом в рюкзачке покопался и боевик снарядил. Снарядил, поджег шнур и стал в форточку закидывать. Но, видимо, сильно не в себе был. Промахнулся дважды, а как в третий раз бросил, боевик-то у него аккурат за головой взорвался. Вот зануда! Жена, говорят, сильно потом переживала. Когда ей мужнин глаз на жилочке показали. На вишневой веточке висел, то так, то эдак вертясь...

Все это грустно, но в таких смертях есть своя прелесть. Конечно, каждый из живущих, будь у него такая возможность, выбрал бы менее оригинальную смерть, то есть смерть от старости. Но уверен — каждый, беспомощно ожидающий смерти на восьмом десятке, выбрал бы, будь у него такая возможность, смерть Женьки Гаврилова. Или Михал Михалыча, на худой конец.

Лучше работать.

Премия была офигенная, я офигел, взял отгулы и прямо с Тянь-Шаня в Гагры полетел. Весь из себя пижон. Да, деньги это что-то. Они, наверное, с женщинами близкие родственники. Родная кровь. Хоть дома оставь, в самом дальнем углу под подушкой и утюгом, а женщины почувствуют, что они у тебя есть. И в каком количестве. Почувствуют и такую рожицу скорчат, мимо не пройдешь. Вот и я не прошел. Три раза не прошел – столько их со мной увязалось, пока в ресторан на взморье шагал. Еще несколько хотело, но первые локотками остренькими быстро их урезонили.

Это понятно. Ведь, по сути, за мной караван шел. Ослов и ослиц. С трудовыми потными рублями.

В ресторане сели за стол в виду сини морской, дамы меню взяли, сидят, смотрят цены побольше пальчиками розовыми выискивают. А я на них смотрю. Красивые, аж дух захватывает. И что им честно не живется? Охота, что ли, по ресторанам с такими невыясненными личностями питаться и потом ночевать вповалку? А если у меня ангина?

Не люблю жадных. Заказали столько, что всем моим проходчикам (их три бригады) на тормозки хватило бы — а питаются они знаменито, одной колбасы в бутерброд до килограмма уходит Я официанту шепнул, он принес им кабачковой икры и хлеба серого булку. Ну и шампанского, разумеется. Выпил, я раздобрел, икорки покушал — хороша! Не то, что у нас, в горах, зачернелая сверху, Нина Суслановна, завскладом, ее из военных запасов привозит, наверное, Александра Македонского. В общем, выпил, раздобрел и заказы девочек с прибытком разморозил. Поели славно, и в море полезли, слава богу, под боком. Ночью, под луной здорово купаться. Да, ночью, так девчатам из-за стола выходить не хотелось. Искупались, в песок легли рядышком, и тут одна, черненькая, с голубыми глазами, Агидель ее звали, пакетик цветной достает…

Чего не люблю, так это резинок. Это то же самое, что внутривенно питаться. И полной связи нет, не говоря уж о чувственной искре — резина ведь изолятор.

— Слушай, — говорю, — не надо шубы, давай так.

— Нет, — отвечает,— человек ты хороший, судя по всему, и нам не хочется, чтобы ты домой скучным ехал и нас недобрым словом поминал.

— А что, милая Агидель, — удивляюсь, — вы того?