Пеньюар, струившийся по лицу, пах ландышами.

Смирнов вспомнил Трошина. «Ландыши, ландыши, ландыши – светлого мая привет».

Вынутый из-под ягодицы бюстгальтер пах поздними фиалками.

«Нет, я все-таки фетишист». Надо почитать, что это означает. Или просто в прошлой жизни был женщиной. Нет, чепуха. Просто мама одевалась так, что все смотрели на нее раскрыв рот. И я в том числе».

Когда он вдыхал новомодный французский синтетический запах, пропитавший соскользнувшую на колени ночную рубашку, в дом вошел Александр Константинович.

Евгений Евгеньевич расположился удобнее и стал слушать приглушенные голоса и звуки.

— Здравствуй, милый! — чмок, чмок. — Что случилось?

— Все в порядке. Просто убежал от дня рождения Павла Степановича. Ты же знаешь, я не люблю дней рождения, не люблю думать о подарке, думать, подойдет ли он по цене и тому подобное... Это так тягостно.

«Жмот», — подумала Ксения и проворковала.

— Завтракать будешь? Ты, наверное, проголодался. Там, в грелке, отбивные.

— Нет, пошли спать, я по тебе соскучился.

— Иди, милый, я сейчас приду...

— Пошли... — поканючил Александр Константинович

— Мне надо заглянуть в ванную.

— Только недолго.

— Я мигом, милый.

Смирнова потянуло в сон. Он уже дремал, когда в голову пришла мысль:

— А вдруг захраплю!? Вот будет кино!

Александр Константинович вошел в спальню, встал посередине. Понюхал воздух. Сморщился.

— Фу, как с утра накурила.

Разделся. Лег в кровать.

— За что ее люблю, так за то, что у нее всегда свежее белье.

Несвежее мятое белье, с пятнами плотской любви, лежало в ногах Смирнова.

Вошла Ксения. Легла. Они обнялись, стали целоваться. Потом раздались характерные звуки. Дует согласованно двигающихся тел, в сопровождении соло матраца.

Через минуту симфония оборвалась.

— Прости, родная…

— Милый, ты же всю ночь не спал... Тебе надо отдохнуть.

— Нет, я хочу. Поцелуй его.

— Милый, я не выспалась... Видишь, круги под глазами...

— Почему не выспалась?

— Как только заснула, приснилось, что с тобой плохо. Что у тебя сердечный приступ. У тебя действительно все в порядке? Сердце не болит?

— Жмет немного...

— Так поспи, а утром все получится.

—Ладно, давай спать. И не отодвигайся, я хочу чувствовать твое тепло. Ты мне как мама.

Стало тихо. Смирнов заскучал. Попытался думать о постороннем. И увидел себя со стороны. Стало противно. «Дожил. Сижу в шкафу, как в анекдоте».

Вспомнив соответствующую историю, заулыбался.

Двое встречаются в пивной напротив входа в чистилище.

— Привет, я — Саша.

— А я — Дима.

— Ты как сюда попал?

— Да уехал в командировку. И на следующий день получил телеграмму от мамы: «Машенька тебе изменяет». Ну, сел на самолет и домой. Приехал поздним вечером совершенно озверевший — Землю бы перевернул, влетаю в прихожую — шарах дипломатом по зеркалу, влетаю в спальню, налетаю на шкапчик, и вон его в открытое окно, потом — в гостиную, а там жена, вся такая домашняя, носки мои штопает. Ну, я и умер от радости. А ты как загнулся?

— Да я в том шкапчике сидел...

Потом явился другой анекдот.

Еврей пришел вечером домой. Пошел к шкапчику переодеваться. Открыл. Стал вертеть плечики, рассматривая домашнюю одежду: «Это я не одену. На этом пятно от вчерашнего ужина. Привет, Мойша. А вот самое то».

Александр Константинович закряхтел:

— Дай мне снотворного, без него не засну.

Она поднялась, пошла на кухню.

Вернулась.

Он попил.

Стало тихо.

Через пять минут в скважину вошел ключ.

Повернулся два раза.

И явилась Ксения.

Если бы лицо ее было тревожно, или требовало прощения, он бы удрал. А оно заговорщицки улыбалось.

Она предлагало выкинуть фортель.

Поставить галочку в биографии, которая долго будет греть сердце. Совершить то, чем согреется старость.

Он схватил ее за руку, рванул к себе.

Она оказалась на нем.

Дверца сообщником закрылась.

Они почувствовали себя в гнездышке. В шалаше.

Шкаф был дубовым, и потому не трясся.

Через час Александр Константинович проснулся.

— Ксюша, где ты?

Никто не ответил.

Смирнов и Ксения спали — ночь была бессонной.

Шкаф стоял стеной. Он был мужчиной и не открыл бы дверец и бульдозеру.

Александр Константинович встал, подошел к окну. Посмотрел в окно.

— Она в это время купается… Ну да ладно. Пойду к Ивану Ивановичу, он ждет новостей. Надо его порадовать.

Оделся, ушел.

Дверца шкафа распахнулась.

Свет разбудил любовников. Они стали целоваться. Сначала сонно, потом как в последний раз. Оторвавшись, она сказала:

— Ты иди. Сейчас все на берегу. И живи. Пусть умирают они.

— Договорились.

Смирнов попытался покинуть шкаф.

— Подожди. Ты ведь любил меня? Скажи: «Я любил тебя».

— Я любил тебя, когда мы спали. Тогда ты становилась моей, и я любил. А потом, когда мы садились, ты на диван, я в кресло, я видел другую женщину…

— Да, я другая. Но с тобой я становилась не собой. И этой женщины мне часто не хватает.

— Ты и в самом деле хотела, чтобы я умер?

— Да. Я и сейчас хочу. С тобой трудно жить. Даже если ты далеко.