Давность описываемых событий требует некого освежения в памяти их предыстории. Последняя подробно исследуется в книге автора «Революция» – в первой из серии «К 100-летию Русской революции», в данном же случае мы ограничимся лишь кратким ее резюме.

История Гражданской войны в России, по общему мнению, началась с Октябрьской революции. Различаются только оценки этого события, от восторженного восклицания любимца большевистской партии Н. Бухарина: «Пролетарская революция есть… разрыв гражданского мира – это есть гражданская война… в огне гражданской войны сгорает общенациональный фетиш», до обвинительных слов премьер-министра Временного правительства А. Керенского: «Насильственный захват большевиками государственного аппарата в ноябре открыл в России период гражданской войны и террора…»{1}

Но революция была только первым шагом на пути к Гражданской войне. Вторым, по словам видного правого эсера В. Игнатьева, стал разгон большевиками всенародно избранного Учредительного собрания, что: «с нашей тогдашней точки зрения был(о) равносил(ьно) объявлению гражданской войны со всеми ее ужасами и последствиями. В Учредительном собрании мы видели единственную опору против этой войны и во имя этой идеи готовы были с оружием в руках идти на восстановление его нарушенных прав»{2}.

Большевики же пошли еще дальше – они подписали Брестский мир, сделав, по утверждению главноуправляющего делами Верховного правителя и Совета министров колчаковского правительства Г. Гинса, Гражданскую войну неизбежной: «грандиозность гражданской войны в России – не плод реакции, а последствие непризнания Брестского договора, который расколол страну на два не только непримиримых внутренне, но и разнородных по внешней ориентации лагеря. Брестский мир заставил тех, кто желал спасти страну от столь откровенно созданного немецкого ига, обратиться к помощи Антанты»{3}.

Большевики, казалось, даже и не отрицали своей роли в развязывании Гражданской войны. Наоборот, лидер большевиков В. Ленин еще в октябре 1914 г. откровенно заявлял: «В ближайшем будущем наименьшим злом явилось бы поражение царизма в войне… Главное в нашей работе (кропотливой, систематической и, возможно, продолжительной) – попытаться превратить эту войну в войну гражданскую… Мы должны дать ситуации созреть и систематически подталкивать ее к созреванию… Мы не можем ни обещать, ни декретировать гражданскую войну, но наша задача работать, – столько, сколько понадобится, – в этом направлении»{4}.

Правда, сами революционеры даже не надеялись на скорое осуществление своих планов, даже в январе 1917 г. Ленин писал из Цюриха: «Мы, старое поколение, не увидим будущей революции»{5}. Революция свершится ровно через месяц – в феврале, когда ни одного члена большевистского ЦК не было в европейской России, все они находились либо в ссылке, либо в эмиграции и даже не подозревали о грядущих событиях. Между тем, призрак Гражданской войны возник уже на следующий день после буржуазной революции. И только «переход высшей власти в руки Временного правительства в марте 1917 г., – утверждал А. Керенский, – при разгуле анархии в первые дни революции уберег Россию от гражданской войны»{6}.

Однако Временное правительство не смогло сдержать напора этой стихии: за полгода были перепробованы все варианты его составов от либеральных и коалиционных, до социалистических, но все они оказались бессильны, и страна всë быстрее катилась к пропасти. И тогда на пути набравшей силу анархии попыталась встать армия, под руководством генерала Л. Корнилова.

Большевики до выступления Корнилова даже и не мечтали о своей революции, они пребывали в глухом меньшинстве во всех выборных органах власти. Корниловский мятеж стал переломным моментом, он продемонстрировал, что все перепробованные варианты либерально-демократических Временных правительств не смогли справиться со все углубляющимся развалом государства. Корниловский мятеж стал попыткой праволиберальных сил поставить на пути разгулявшейся стихии правую военную диктатуру, но она не только провалилась, но и привела к резкому полевению народных масс.

Одна угроза установления правой военной диктатуры резко толкнула маятник общественных настроений влево и радикализовала их. «Авантюра Корнилова…, – отмечал в этой связи Керенский, – сыграла роковую роль в судьбе России, поскольку глубоко и болезненно ударила по сознанию народных масс. Большевики, которые до 13 августа были бессильны, 7 сентября стали руководителями Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов и завоевали большинство впервые за весь период революции. Этот процесс повсеместно распространялся с быстротою молнии… Никому никогда не удастся поставить под сомнение роковую связь между 27 августа (9 сентября) и 25 октября (7 ноября) 1917 г.»{7}

После освобождения Корнилова из-под ареста его оставит даже преданный ему Текинский полк: «что мы можем сделать, когда вся Россия – большевики»{8}. Керенский в этой связи бесконечное количество раз повторял в своих воспоминаниях: «Авантюра Корнилова была прологом к большевистскому перевороту. Если бы не было 9 сентября, не было бы и 7 ноября[1]»{9}. «Я весьма серьезно могу заявить, что большевики должны воздвигнуть на одной из площадей прежней России обелиск Корнилову…»{10}.

Что касается самой власти, то к октябрю Временное правительство успело умереть своей смертью. «Верховная государственная власть лежала низвергнутой; – констатировал «белый» генерал Н. Головин, – нужно было только, чтобы какие-нибудь руки подобрали ее. Руки большевиков и сделали это. Поэтому большевики абсолютно правы, утверждая, что в ноябре они правительственную власть не низвергали, а только подобрали уже брошенную»{11}. «Власть падала из слабых рук Временного правительства, – подтверждал другой «белый» генерал А. Деникин, – и во всей стране не оказалось, кроме большевиков, ни одной действенной организации, которая могла бы предъявить свои права на тяжкое наследие во всеоружии реальной силы»{12}.

Временное правительство никто не защищал. Мало того, отмечал деятельный член «Комитета спасения родины и революции», созданного для борьбы с большевиками, В. Станкевич, «Странным образом, борясь с большевиками, все боялись быть смешанными с (Временным) правительством… вопрос о необходимости восстановления правительства, низвергнутого большевиками… ни один голос не поддержал. Все указывали, что при непопулярности правительства в стране лучше о нем совершенно не упоминать»{13}. Последовавшие за Октябрьской революцией выступления юнкеров и офицеров носили крайне ограниченный характер, поскольку ни юнкера, ни офицеры сами по себе не выражают воли народа.