- Нет, - растерялся Коломиец.

- А если он завтра скажет, что его избили здесь, добиваясь признательных показаний? Чем будете крыть?

- Я как-то об этом не подумал. Не волнуйтесь, Родион Иванович, это мы сейчас мигом организуем. Коломиец вышел.

- Это ты правильно решил, - "одобрительно" сказал я Дробышеву. - Все должно быть зафиксировано. Протокол, подпись, печать. Все как положено. Бумага, она и в Африке бумага. Верно? Только ты, Родька, чё-то путаешь. Твои архаровцы избили меня не здесь, а при задержании. Здесь они обещали добавить, если не признаюсь в убийстве Шипилина.

- Молчать! - заорал Дробышев и грохнул кулаком по столу. Отчего стоявшая на столе консервная банка, доверху наполненная окурками, подпрыгнула, окурки высыпались на стол, а в воздухе на какое-то время повисло облако табачного пепла.

Тем временем следователь продолжал надрываться:

- Ты что это себе?!. А?!. Да как ты смеешь, подонок?!. Да я тебя!.. Да я тебе!.. Обнаглел, понимаешь! Ты почему вздумал врать?! Ты на дураков рассчитываешь?!

- А что делать, - сокрушенно развел руками, - если в вашей системе других нет? Умных она отторгает, как чужеродные тела. И потом, ты, Родька, не прав, обвиняя меня во вранье. Со мной в машине ехала знакомая девушка, которая охотно подтвердит, что до встречи с твоими ребятами я был в полном порядке, благоухал туалетным мылом "Камей" и французской туалетной водой, был бодр, жизнерадостен и доверчив, как ребенок.

- Кто такая?

Дробышева уже начинало колотить. Такое впечатление, что вот-вот хватит удар. Багровое лицо его было усталым, даже измотанным душевными- переживаниями. С таким лицом всходят на эшафот, а не людей допрашивают.

- Ты, Родька, с ней познакомишься. Обещаю. Мой адвокат обязательно пригласит ее в суд. И вот тогда суд из пошлого фарса превратится в политическую акцию высокого звучания. Судить мы тебя, Родька, будем со всеми твоими приспешниками и помощниками. И тогда ты поймешь, что значит нарушать закон.

- Молчать! - вновь гаркнул Дробышев, вскакивая, и голосом утопающего заорал: -Коломиец!!

Появился капитан. Удивленно уставился на красного и несчастного Дробышева.

- В чем дело, Родион Иванович?

- Э-этого в к-камеру, - проговорил следователь, заикаясь. - Придет медик, освидетельствуете и составите акт по всей форме. А утром в десять ко мне. Да, не забудьте дактилоскопическую экспертизу.

- Все сделаем, Родион Иванович. - Коломиец повернулся ко мне, сказал со смехом: - Пойдем, "япона мать".

И я оказался в камере. Лег на кровать. В целом был доволен, что довел этого рыжего борова до белого каления. Очень доволен, если не сказать больше. Хотя, если разобраться, положению, в котором я оказался, не позавидуешь. Нет. Что же делать? Рассказать, как было, - значит еще больше усугубить свое и без того незавидное положение. Теперь я пожалел, что в прошлый раз скрыл от Дробышева правду. Точно. Теперь мне веры нет - это определенно. А как объяснить наличие моих отпечатков на телефонной трубке Струмилина? Трудно это объяснить. Трудно, если вообще возможно. Придется снова бессовестно врать. Ничего другого просто не остается.

Ко мне подошел сосед по камере - жалкий тип с помятым лицом, обросшим пятидневной щетиной, скромно присел на край кровати, поинтересовался:

- За что тебя замели?

И такое участие светилось в его крохотных слезящихся глазках, что я сразу понял: передо мной "подсадная утка". Сейчас он попытается залезть в мою еще пока не отягощенную страшными грехами душу своими грязными "щупальцами" и попытается там отыскать то, что требуют от него хозяева.

- Да так, ерунда, - ответил равнодушно.

- А все же?

- По глупости. Перепутал. Хотел плюнуть себе под ноги, а попал в лицо мэру города.

- Шутишь?! - подхалимски осклабился сосед.

- Нисколько.

- Шутишь, шутишь! - уверенно проговорил он, продолжая демонстрировать редкие прокуренные зубы.

- Слушай, отвали! От тебя пахнет мышами и ментами. А я терпеть не могу этих запахов.

- Подумаешь! - обиделся он, вставая.

Плохой "подсадной". Хороший агент не должен обижаться ни при каких обстоятельствах. А этот надулся. Теперь он уже вряд ли получит обещанную за меня премию. Ну и шут с ним. Что мне с ним, детей, что ли, крестить?

Я чувствовал себя настолько уставшим и разбитым, что стоило лишь закрыть глаза, как тут же провалился в черный и бездонный, как провал памяти, сон.

Затем меня разбудили, провели в уже знакомый кабинет, где заставили раздеться. Эксперт тщательно меня осмотрел и составил акт медицинского освидетельствования, где подробно перечислил все мои ссадины и гематомы.

После чего вернулся в камеру и, едва добравшись до постели, вновь забылся сном праведника.

Глава 10

Еще окончательно не проснувшись, услышал металлическое лязганье задвижки и простуженный голос надзирателя:

- Говоров, на выход!

В коридоре два молоденьких сержанта надели на меня наручники, вывели из ИВС. Мы поднялись по крутой лестнице и оказались в управлении милиции. Сержанты подвели меня к двери с табличкой "15", и один из них, приоткрыв дверь, спросил:

- Разрешите?

Из кабинета бодрый голос Коломийца ответил:

- Да. Вводите!

А еще через считанные секунды я уже мог лицезреть и самого капитана в компании старшего лейтенанта и еще одного оперативника, мне незнакомого.

- А вот и "япона мать" прибыл! - весело воскликнул Коломиец. - Как жизнь молодая?

- Спасибо. Так бы жил любой. Словом, живу хорошо, чего и вам желаю.

Капитан хохотнул и, обращаясь к своим приятелям, весело сказал:

- Я же говорил - юморист! Те тоже рассмеялись.

Незнакомый опер, покачав головой, согласился:

- Да, интересный тип.

Присмотревшись к ним повнимательнее, понял причину их коллективного веселья - все трое были в приличном подпитии. А вытащили они меня сюда, как пить дать, для поднятия настроения.

"Бить будут!" - тоскливо подумал.

Капитан почти что с отцовской любовью рассматривал меня и скалил крепкие и породистые зубы. На нем теперь была рубашка из тонкой джинсовой ткани с засученными по локоть рукавами, под которой рельефно бугрились и ходили ходуном мощные бицепсы и трицепсы.

- Слушай сюда, "япона мать", - проговорил наконец Коломиец, закончив визуальный осмотр моей покореженной оболочки. - Вон видишь стол, а на нем бумага и ручка? Садись и пиши "явку с повинной". Понял?

- Понял, - покорно ответил, садясь за стол и беря ручку. - А на чье имя писать?

Он никак не ожидал от меня подобной сговорчивости и даже несколько подрастерялся - обещанный приятелям мордобой оказался под угрозой срыва. Но я знал наверняка, что он состоится, и очень даже скоро. И черт меня возьми, если я очень от этого переживал. Я не переставал удивлять самого себя.

,

- Так, на имя этого... - в замешательстве проговорил капитан. - Ну, как его? На имя начальника милиции, ясно?

Взял ручку и начал писать:

"Начальнику Заельцовского управления милиции от гр. Говорова А.П.

явка с повинной

Гражданин начальник, хочу покаяться и облегчить перед вами душу. Не далее как вчера я позволил себе в мыслях назвать доблестных работников милиции козлами, в чем чистосердечно признаюсь и глубоко раскаиваюсь. Насколько заблуждался, я понял лишь сегодня, когда познакомился с капитаном Коломийцем А.Б. По сравнению с ним все прочие козлы - невинные агнцы. Если у вас есть какие награды для козлов, то смею ходатайствовать о награждении самой высокой из них в первую очередь капитана Коломийца. Он ее заслужил по праву.

С глубочайшим к вам уважением

Говоров".

- Я закончил, - сказал.

- Что-то ты слишком быстро, - удивился Коломиец.

- А зачем много расписывать. И так все предельно ясно. Верно?

- Верно, - согласился капитан. - Давай сюда.

- А можно я сам прочту? А то у меня почерк неразборчивый.