Тяжело далась Козину первая после лагерей гастрольная поездка. Ему было уже 50, старость набросила свою вуаль на лицо певца. Его впервые назвали дедушкой – какой-то мальчик, передавая из зала записку. И за три месяца гастролей был всего лишь один букет – 9 июля 1955 года «какой-то молодой человек нерусской национальности преподнес букет полевых цветов».

Стыдливая мысль о возможности вновь любить брезжила в мечтах… А вокруг было столько красивых мужчин – моряков, военных, спортсменов. И поклонников тоже, будивших по ночам в нетерпеливом ожидании автографа. Но естественный страх никогда не покидал Козина. Даже дневнику он чаще доверяет не личные переживания, а скрупулезные наблюдения о том, как плохо обустроено эстрадное хозяйство в Северном крае.

Но поклонников, скромных советских юношей, красневших при виде звезды, становилось все больше. Поначалу «никаких мыслей» у Козина на их счет не возникало, но переживать одиночество было все сложнее. Осенью 1955 года Козин начинает активную жизнь гомосексуала, по крайней мере, он доверяет ее своему дневнику. Студенты, мальчики, театральные «урбанисты», но ни один из них Козину не «по душе».

Этот дневник, в котором Козин нелицеприятно выражался о «советском режиме», и стал одной из причин второго ареста певца осенью 1959 года в Хабаровске.

На этот раз статья была названа четко: 152 УК РСФСР – «развращение малолетних или несовершеннолетних, совершенное путем развратных действий в отношении их».

Случилось все в гостинице «Дальний Восток», где «стражи порядка» застали певца с местной несовершеннолетней проституткой мужского пола.

Прошел второй срок. Козин окончательно осел в Магадане. Работал в филармонии, выступал с концертами. Последний его большой концерт состоялся на 70-летие, в мае 1973 года.

20 лет Вадим Козин не давал публичных концертов, за самым редким исключением… Но зато очень часто музицировал дома, у магнитофона, для своих гостей. Записи расходились по всему миру.

В начале 1990-х квартира Козина превратилась в своеобразную магаданскую музыкальную Мекку. К нему рвались фанаты и кумиры современности, заезжал по случаю во время своих гастролей по России открытый гей и мегазвезда 1980-х Марк Алмонд.

А Козин жил очень неустроенно, много пил... Питьевого спирта в Магадане достать было невозможно, кумир с лупой внимательно разглядывал талоны на водку, переживая: «Месяц заканчивается, а водки нигде нет…»

90-летие Вадима Козина отметили в магаданском театре без маэстро. Тот «закапризничал» и на юбилей не пошел. На сцене поставили кресло, завалили его цветами, а зал утонул в овациях, когда под его сводами зазвучал в записи тихий голос певца.

Вел тот вечер Иосиф Кобзон. В последние годы он много сделал для Вадима Козина. Пытался содействовать присвоению ему звания народного артиста. Но… в администрации Президента РФ ответили: «С такой статьей званий не дают…»

Наверное, поэтому Вадим Козин не пошел на свой последний юбилей. Он знал: власть, которая всласть потешается на юбилейном торжестве, завтра скажет брезгливо: «Нет».

«Нет» – званию почетного гражданина.

«Нет» – государственному музею.

«Нет» – жизни человека, который много ошибался, но был искренен в полете своей творческой фантазии: в музыке, поэзии и – в любви.

Ему некуда было торопиться, он давно не рвался петь… «…Я вовсе не рвусь петь, пусть лижут зады все те, кто таким способом добивается прощения. Я больше ни в чем не виноват. Прежде всего, я чист перед самим собой, перед Богом и перед великим русским народом, он не считает меня виновным – я это понял, а правители приходят и уходят. Вот перед ними я не хочу распинаться, о чем-то просить и унижаться…»

Так, оскорбленным, с растерзанной судьбой, но не позволившим унизить себя последним выступлением перед теми, кто получал удовольствие от одного предвкушения зависимости от них, ушел Козин.

Вадим Козин прожил долгую жизнь и навсегда вошел в историю мировой музыки как один из лучших исполнителей романса, из которого вышел шансон. Мелодику козинских песен и стилистику его романсов восприняла и советская лирическая песня, которой без Козина просто бы не было.

С середины 1950-х Козина преследовал один и тот же сон – он безуспешно взмахивал руками, как крыльями, в попытке взлететь, освободиться от физических оков, морального осуждения, которым окружила его власть. Внутренне он давно считал себя свободным и «невинным, как двухлетний младенец».

В российской гей-культуре Вадим Козин останется и исполнителем своеобразной песни гей-гордости – романса «Дружба», в которой есть такие строки: «…Давай пожмем друг другу руки // И в дальний путь на долгие когда…» Своему биографу Борису Савченко Кузьмин сознался, что романс о «нашей нежности и нашей дружбе», которые «сильнее страсти и больше, чем любовь», был посвящен любимому мужчине…

«…Сложенный, как греческий сатир». Сергей Лифарь (2 апреля 1905 – 15 декабря 1986)

«Сергей Лифарь – очень юный, маленький, сложенный, как греческий сатир, с симпатичной обезьяньей мордочкой», – таким художник Константин Сомов увидел юного Лифаря рядом с Сергеем Дягилевым в середине 1920-х годов. Лифарю едва исполнилось 20 лет, но, как многие представители поколения, на отрочество которых пришелся октябрьский переворот, он испытал уже многое – ужасы революции, гибель родных, нищету и голод. То, что он очутился в сытом и блистательном Париже, самому Лифарю казалось невероятным. Путь из красного Киева в Европу занял несколько месяцев и едва не стоил Сергею жизни. Но теперь все было позади, и он нежился под солнцем Италии, окруженный любовью и вниманием самого Дягилева…

Безмятежное детство закончилось для Сережи в 1911 году, когда семья, одна из самых состоятельных в Малороссии, переехала жить в Киев. Шести лет он был отдан в школу вместе со старшим братом и через два года надел гимназический мундир и синюю фуражку Императорской Александровской Киевской гимназии, обитателям которой Сергей запомнился тихим мальчиком с книжкой в руках…

В гимназии он начал петь в хоре и так выделялся своими способностями, что получил казенную стипендию, но родители, одобряя его музыкальные успехи, всячески противились интересу сына к театру. Только в 1916 году, когда Сереже исполнилось двенадцать лет, родители отменили запрет и разрешили посещать киевский драматический театр и оперу.

Очень рано, еще в шестилетнем, возрасте мальчик пережил первые эротические впечатления, оказавшиеся настолько сильными, что запечатлелись в сознании. Он простудился и был обязан выздоровлением, по его собственным словам, какому-то «детскому эросу плоти». Тогда Сережа впервые ощутил невероятную ласку женщины, возможно, нянюшки, которая склонилась над ним своим телом. Это первое эротическое переживание еще долго затмевало в сознании подростка все другие чувства к женщинам, пока не было развеяно невероятной привязанностью к Сергею Дягилеву. В жизни Лифаря не было ни одной женщины, с которой бы его связывала плотская любовь. В книге «Страдные годы с Сергеем Дягилевым» Лифарь расскажет о своих детских и юношеских – до 18 лет – эротических впечатлениях. Это невероятные истории несостоявшейся инициации. Они связаны с женщинами, которые были всегда старше юного Сергея – вдвое, втрое. Под дулом револьвера зажимающая подростка по темным углам чекистка Ася, жена большевистского чиновника, поселившегося на лучшей половине реквизированной квартиры. Некая страдающая по Лифарю при живом муже графиня П. Ни одной влюбленности в сверстницу, никаких проявлений сексуальных желаний, направленных в противоположенную сторону…

«Революция захватила меня, двенадцатилетнего мальчика, да и не могла не захватить: это был какой-то сплошной массовый психоз», – вспоминал Лифарь междоусобицу 1917-1918 годов. Киев занимали немцы, был период «гетманщины», потом пришли поляки, и на какое-то время город стал центром освободительного белого движения. Наконец Киев оккупировали красные. Квартиру Лифарей на Софийской площади, куда в целях безопасности перебралась семья, реквизировали.