— Я… я хотела… эм… — начала говорить Луна, её взгляд метался от одного репортера к другому. Воцарилось долгое напряженное молчание.

— Как вы отомстите за нападение на Литлхорн, Принцесса Луна? — в конечном счёте произнёс один из репортёров. Луна пару секунд беззвучно двигала челюстью, тень страдания промелькнула на её лице, пока она силилась ответить.

Однако, прежде, чем она смогла выразить свои чувства, другой репортёр махнул копытом в её сторону.

— Можете ли вы ответить на комментарии принца Блюблада о том, что невозможен мир между нами и зебрами? — выкрикнул другой.

— Принцесса Луна! Принцесса Луна! А что вы скажите о сожжении Хуффингтона, и слухах, что к этому причастны зебры? Вы можете прокомментировать это? — закричал ещё один.

Рот Луны двигался бесшумно, в то время как она переводила взгляд с одного на другого.

— Я… ну… просто хотела сказать… — но чтобы она не намеревалась сказать, это было затоптано ещё большим количеством вопросов.

А затем Принцесса Селестия прочистила горло и вопросы тут же прекратились.

— Это естественно, что у вас есть множество вопросов, на которые Принцесса Луна обязательно ответит, но немного позже. А сейчас, извините нас, — вместе они повернулись, но я заметила моментально опустившиеся глаза, взволнованное выражение… и нахмуренные брови.

На экране вновь появился первый вопрос.

>КТО ЭТО СДЕЛАЛ?

Я набрала «АМАДИ», а затем остановилась. Этот был правильный ответ, но был ли этот ответ правильным для него? Ни кто не смог бы обвинить его в том потоке гневя, что высвободился после Литлхорна. Убийцей был Амади. Голденблад стоял на пороге смерти. Если бы он умер, то парочка из башни могла бы прийти к абсолютно таким же умозаключениям, не зависимо от того, что сказал им Голденблад. Все могли бы умереть, и возможно, ничего бы не изменилось.

Но я представила себе, как Голденблад должно быть чувствовал себя… наблюдая, как умирает мир… как умирает его Эквестрия… я знала каково это, пережить нечто подобное. Как я винила себя за то, в чём даже близко не было моей вины. Как это терзало меня изнутри. Я медленно набрала ответ:

>ГОЛДЕНБЛАД.

Терминал отключился, загудели энергомагические турели, и моё дыхание замерло.

А затем:

> ЧТО ОН ДЕЛАЛ НЕ ТАК?

Я посмотрела на два оставшихся шара.

— Во имя Селестии, с какого бы начать?

Я осторожно левитировала следующий шар и уставилась на него.

— Почему ты никогда не делал чего-нибудь простого, Голденблад? Даже сейчас? — Я вздохнула, посмотрев на шар, — Ладно. Раунд Второй!

Я притронулась к шару рогом и погрузилась в него.

— Мой единственный друг, — произнес скрипучий голос.

«Друг? У Голденблада не было друзей, только приспешники. У него были прихвостни. У него…

И так, почему я не могу дышать?»

Я осела на пол, изо всех сил пытаясь заставить воздух втянуться в мои легкие, но никак не могла вспомнить как это делается.

«Луна? Прискорбно, но нет. Псалм. Нет. Она могла быть больше чем друг. Твайлайт Спаркл? Флаттершай! Нет… моя голова начала немного кружиться. Реинбоу Деш? Эпплджек? Пинки Пай? Рарити? Нет, нет, нет, нет. Принцесса Луна? Блин, я начала повторяться! Откуда взялись все эти черные точки перед глазами? Кто-то, к кому он относился как к другу… Спайк… Хорс… нет… не Хорс. Гранат? Нет… кто-то ещё… Кто-то, кто действительно переживал о нём. Флаттершай? Нет… Лакуна… нет… думай… Кто-то, кто… Кто-то…

Троттенхеймер…»

<=======ooO Ooo=======>

И так, мне вновь напомнили, почему розовое облако не является другом пони. Когда при дыхании в груди разгорается пожар, это вне всяких сомнений весьма отвлекает. Однако, после попытки попасть в этот чёртов шар памяти, весьма приятно чувствовать, что ты дышишь. Останавливающие дыхание шары памяти? Да это просто ахуеть что. А зная мою удачливость, последний остановит мне сердце. А как долго может протянуть пони с небьющимся сердцем?

«Будешь волноваться об этом, когда это случиться, а сейчас, будь внимательна».

Голденблад шел по очень злачной улочке Кантерлота. В отдалении я могла видеть здания Министерств, на их ярких шпилях висели чёрные стяги. Всё вокруг было покрыто слоем влажной слякоти, которая капала и стекала на мостовую. Тощий кот зашипел на него, когда он прошел мимо, но Голденблад его проигнорировал.

Меж двух коробок дрожал покрытый шрамами коричневый пони, одна из передних ног которого оканчивалась скруглённой культей.

— Не пожалеете пару битов для ветерана? Я сражался с Биг Макинтошем, — попросил он, протягивая здоровую ногу.

Голденблад остановился, и вгляделся в него усталыми глазами. В едва прикрытых лохмотьями копытах пони находилась красная брошюра, с половинкой большого зелёного яблока на ней.

— Нет. Не сражался, — ответил он с холодной, жесткой интонацией. Калечный жеребец отшатнулся от него, и ещё сильнее закутался в рванину. Затем Голденблад пролевитировал три бита из своей седельной сумки. — Иди, переночуй в приюте Министерства Мира. Сегодня ночью будет холодно.

Он пошел дальше, оставляя жеребца позади, и вступил в ещё более узкий, тускло освещённый переулок. А я задалась вопросом, с чем же таким ужасным он намеревается встретиться в подобном месте. С лазутчиками зебр? Эквестрийскими отрядами ликвидаторов? Безумными учёными?

Около входа в помещение стояла в положении смирно мышекрылая кобыла-гвардеец.

— Она по-прежнему внутри? — спросил Голденблад.

— Да, сэр, — ответила гвардеец, отсалютовав крылом. Затем беспокойство проступило на её лице. — Она… в тяжелом положении, сэр.

— Все они тяжело восприняли смерть Биг Макинтош. Это была та ещё неделя. Я ожидал этого от Апплджек, но не от неё. — Он нахмурился, осматривая гигантское дерево, в котором, исходя из описания ЛитлПип, располагалось Министерство Мира. — Как же мне хочется знать, о чём они недавно беседовали.

«Да неужто есть что-то о чём не знал Голденблад? Я, не шуми… забей на это».

— Посмотрим, смогу ли я ей помочь. Помещение безопасно? — спросил он, посмотрев на дверь, из-за которой доносилась печальная мелодия.

— Ни кто не собирается её трогать, но… я не могу гарантировать, что они будут молчать об этом, — нахмурившись, произнесла ночная пони. — Возможно, нам следует их всех арестовать?

— Нет. Вам надлежит осторожно выпроводить их из помещения. Я не хочу чтобы она расстроилась ещё больше. Стиль позаботится о том, чтобы информация об этом не ушла дальше этого переулка. Министерство воспользуется «чёрной кассой», чтобы возместить причинённое им неудобство. Если они захотят большего, то добавка им точно не понравится. В последние время, у меня нет настроения для попыток шантажа, — пробормотал он, проходя через дверь, и попадая на кухню. Он оглядел персонал кухни, кивнул на дверь, а затем прошел в неё.

Бар был неряшливым, вонючим, и полутёмным. Неряшливым он был потому, что кто бы не был его владельцем, он, судя по всему, не заморачивался такими вещами, как починка изрезанных столешниц, измятой посуды, или сколотых кружек. Вонючим он был потому, что пах в ключе «прокисшего пива и слегка подкисшего вина, с острым запахом поддельного виски». Лишь полутьма выглядела преднамеренной, как если бы владелец пытался создать уют и интимность, очутившись в жутком и зловещем районе. На самом деле, это место, как таковое, мне понравилось. Из стоящего в углу музыкального автомата лилась грустная мелодия Свитти Бэль. «Когда жеребец мой вернётся домой?», похоже было припевом. Около дюжины клиентов напряженно ожидали в углу, наблюдая за двумя крупными, массивными мышекрылыми жеребцами. Проследовавшая за Голденбладом кобыла направилась к ним. Обменявшись парой тихих слов, а затем одной единственной папкой, пони покинули бар. Один из них начал пьяно возмущаться, но более сильный жеребец успокоил его, обернув кожистые крылья вокруг головы пьянчуги, после чего перебросил его через свою спину.