«Сбежать, пока не стало слишком поздно, мы должны

Дабы способ спасти положение найти мы смогли»

Когда я покинула Стойло Девяносто Девять, моей целью было увести Дэуса подальше от своего дома, тем самым сохранив его. Со временем, я увязала в паутине секретов и закулисных сделок, кульминацией которых был загадочный Проект Горизонты. Это было сюрреалистично осознавать, что нечто созданное более двух столетий тому назад, в безумии войны, может сейчас уничтожить всё, что мне было дорого. И всё же день за днём, битва за битвой, я всё ближе подбиралась к истине. И теперь она у меня была.

Для меня, это ничем хорошим не закончилось.

— Ты поместил душу звезды в огромную глыбу, которую собирался бросить в Эквестрию? Это и есть причина всей этой суматохи? — спросила я, чувствуя себя на удивление опустошённой. Он лишь тихо, стыдливо кивнул. «Серьезно… это сейчас было… что?» — Как? Почему?

Он махнул копытом и внезапно в окружающей нас пустоте появился единорог-пустышка. Затем, вокруг его головы появились кибернетические усиления и магическим образом присоединились к нему, без всех тех мясистых и кровавых действий, которые были мне знакомы после настоящей кибернетизации.

— Вместо попыток отправить живых специалистов, — начал Голденблад, — которые могли узнать о Горизонтах и отключить их, мы запрограммировали мехаспрайтов для постройки «Дерева Жизни» и центров по кибернетизации.

Всплыли изображения золотого дерева «Проекта Химера» и кибернетической установки, которую я использовала в Башне Шедоуболтов. — На другой ракете, мы отправили крупный запас Флюкса и шаблон единорога…

— И использовали управляемые компьютером Флюкс-клоны для постройки этого орудия, — перебила я. — Ты уже говорил об этом. Как это относиться к тому, что ты поместил душу звезды в «Тома»?

— Флюкс-клоны единорогов, — подметил он, слегка раздраженно. — Мехаспрайты построили орудие. Мы использовали клонов для воссоздания ритуалов, которые раскрыла Рарити во время «Проекта Вечность». Хоть Рарити никогда не давала мне возможности напрямую изучить Чёрную Книгу, я имел исключительный доступ к её исследовательским записям. Это, а также знания, которые она конфисковала из библиотек и у зебр по всей Эквестрии, позволили нам научить пустышек как притянуть душу звезды и поместить её в камень.

— И эта душа была не против? — скептически поинтересовалась я.

— Откровенно говоря, я не знаю. Я ожидал скорее сопротивление, но похоже на то, что душа сама позволила поместить себя в камень. Тогда, я наивно предположил, что она не знала о главном предназначении ритуала, пока не стало слишком поздно. Сейчас… я просто не знаю, — сказал он, когда еще больше экранов заработало, показывая как пятьдесят пустышек использовали магию вокруг огромного куска лунного камня, которым был «Том»

Затем, иллюстрации исчезли и он отвернулся в сторону.

— Что на счёт второй части твоего вопроса… почему…

Он сделал паузу, после чего стиснул зубы, словно признавая какое-то постыдное извращение.

— Мною… манипулировали. Я позволил собой манипулировать, — прошипел он с отвращением.

«Серьезно?»

Я не могла сдержаться, выдав короткий смешок.

— Ты? Тобой манипулировали?

— Да, Блекджек. Мной. — Он вызвал экран, показывающий сцену в баре с Твайлайт. — Когда я в тот день ушёл, я знал, что должен сделать что-нибудь, дабы защитить Эквестрию от возможного превращения Принцессы Луны в тирана. Но я не знал что именно. Немедленную работу над решением проблемы я тоже не начинал. Я помнил об этом, но уделял большую часть свободного времени не обыденным делам, а помогая Твайлайт с «Садами», держа это в секрете от остальных. Однако с продвижением «Садов», меня поразило вдохновение.

Появился экран, отображающий лабораторию Хорса. По ту сторону, Голденблад левитировал камертон, после чего ударил им об угол и поднёс к своему уху.

Мои глаза расширились.

— Звёздный метал.

— Оно говорило со мной на подсознательном уровне. Ничего столь грубого как контроль разума, но оно было способно к внушению. Я верю, что оно вдохновляло меня на протяжении многих лет. Привязать душу звезды было последним вдохновением, которое я получил. — Он потёр лицо. — Затем… война начала усугубляться. Я был полностью занят тем, что бы не дать Эквестрии рассыпаться на куски. Что хуже, я боролся со страхом, паранойей и злостью. Как ты уже видела на записи с Пинки Пай.

Я слегка закивала.

— Мне показалось ты был более… скажем так… агрессивный, нежели обычно.

— Этому уже нельзя было помочь, — сказал он. — Я был настолько зол на её постоянные вмешательства и помехи. Безосновательные, к тому же. Мне всегда удавалось усмирить Пинки, позволяя ей ловить жестоких преступников и явных коррупционеров. Плохих пони. Но вплоть до самого конца, я ненавидел её. — Он запнулся. — Нет. Я ненавидел её Пинки Чутьё. Её… её вмешательство.

Я вспомнила напыщенную речь Амади против Дискорда.

— Почему то, что она сказала… Почему ты так отреагировал на это?

Он закрыл свои глаза, и появилось ещё одно окно с приятно-белой кобылой единорогом в пробковом шлеме.

— Моя мать, Санденсер, брала меня с собой во все уголки мира, — изображения появлялись и исчезали, показывая как жеребёнок и кобыла путешествуют то по засушливой пустыне, то через душные джунгли, то бродя по древним руинам. — Она защищала меня от жестокого отцовского обращения, но тогда я этого ещё не понимал. Мы всесторонне исследователи земли зебр и моя жизнь, преимущественно, была наполнена чудом обучения. Однако…

Окно начало расширяться до тех пор, пока я не очутилась в нём. Я обнаружила себя в комнате воняющей ладаном, потом и продуктами жизнедеятельности. Бледная кобыла единорог лежала в кровати, окружённая зебринскими докторами. Стены украшали маски, цветы в горшках и всякие бутылки с зельями на полках. Ослабевшая кобыла тихо бормотала, корчась от сильной боли, в то время как полдюжины зебр и три пони смотрели на неё. Я была поражена, что одним из пони был тёмно-бордовый Трублад. У края кровати на коленях стоял белый жеребёнок, его глаза покраснели от слёз, а под стеной стоял молодой Скрафи, печально наблюдавший за развернувшейся сценой.

— У моей матери была последняя стадия опухоли мозга. Какими бы ни были их знания и способности, но даже у магии целителей есть предел, — сказал Голденблад, стоя возле меня, печально взирая на сцену перед нами. — Мать боролась шесть месяцев, во время которых периоды агонии, когда её сознание было ясным, чередовались с бессвязным бредом, до тех пор, пока боли не сломили ее волю к борьбе. — Он поджал губы, а затем сказал: — Это была тяжёлая смерть.

— Аритмия, — констатировала зебра со стетоскопом. — Это продлится недолго.

— Вы ничего не можете для неё сделать? — спросил жеребёнок Голденблад с такой обречённой тоской, которую я не ожидала увидеть у такого юного пони.

— Мы дали ей столько маковых слёз^[23], сколько возможно, — подала голос другая зебра, пересчитывая пузырьки. — Чуть больше и… ну… — Взглянув в печальные глаза жеребёнка она запнулась и стыдливо отвела взгляд. — Так или иначе, возможно для неё это стало бы актом милосердия.

— Нет, — простонала его мать. Она вздрогнула от боли, посучив передними ногами по пропитанной потом простыне. — Я должна поговорить с ним. Одна, — лихорадочные лимонные глаза уставились на собравшихся. — Спасибо вам за весь ваш труд. Я сама с этим разберусь.

Зебры, по одному, протиснулись наружу, за ними последовал Трублад. Потрёпанный коричневый единорог почтительно кивнул кобыле и удалился из комнаты, закрыв дверь. Голденблад медленно взобрался на кровать и обнял кобылу.

— Я не хочу чтобы ты умерла, мама.

— Я знаю, мой дорогой, но время настало. Прости меня, — сказала она, держа его. — Ты такой хороший мальчик. Такой же красивый, как и твой отец, — слёзы скатывались по её щекам, когда она всхлипнула от боли и горя.