Однажды вечером, когда автор «Живописной Японии» явился в магазин один, он, к своему удивлению, услышал какое-то неясное гудение. Вся семья, как обычно, собралась за столом; не было только О-Ханы. Шум доносился из ее комнаты, то усиливаясь, то затихая до какого-то неясного бормотания. Удивление, явно читавшееся на лице гостя, которое он и не пытался скрыть, вызвало улыбки на лицах хозяев дома. О-Сада встала, взяла его за руку и, приложив указательный палец к губам наподобие статуи Молчания, подвела к бумажной перегородке, за которой была комната ее сестры. Небольшое отверстие в тонкой перегородке позволяло нескромному взору проникнуть в крохотную комнатку юной девушки. Показав ему на отверстие, О-Сада жестом пригласила его удовлетворить любопытство.
Перед чем-то вроде небольшого алтаря, освещенного тонкими многочисленными свечами, сидела на корточках маленькая фигурка бонзы в ритуальных одеяниях. Перед его почти закрытыми глазами лежал молитвенник, и он, бормоча без перерыва бесчисленные строфы, как раз и производил шум, который Дюбар уловил еще у входной двери. В двух шагах позади священника, погрузившись в глубокое раздумье, в позе глубокого раскаяния стояла О-Хана.
— И сколько же времени, — совсем уж непочтительно спросил у О-Сады путешественник, — этот молитвенный жернов будет еще молоть?
— Не имею понятия, — ответила та, — с некоторого времени О-Хана стала очень набожной. Она очень почтительна со священнослужителями, и этот пробудет у нас еще долго… часа два, по крайней мере, поскольку она, к несчастью, дала ему «бу».
— Как? За один «бу» (один франк двадцать пять сантимов) больше двух часов молитв!
О-Сада рассмеялась, и оба присоединились к остальным членам семейства, казавшимся отнюдь не взволнованными занятием преподобного визитера.
Дело в том, что в глубине души японцы не отличаются набожностью. Они безразличны к религии. За редким исключением, мужчины отличаются практицизмом, а женщины просто-напросто суеверны.
Распространены два религиозных течения: синтоизм, религия древней Японии, которую исповедовали в основном коренные жители островов, и буддизм, завезенный из Индии и преодолевший бескрайние просторы Китайской империи, заселенные данниками.
О христианстве здесь можно даже не упоминать: поскольку если даже, по мнению самих миссионеров, оно и получит распространение в будущем, то сегодня число его приверженцев не увеличивается и ограничено незначительным количеством сторонников — в основном потомков обращенных святым Франсуа или Франсиско, — которых довольно трудно удерживать в рамках Евангелия.
Синтоизм и буддизм, две долгое время соперничавшие религии, по очереди поддерживаемые правительством, в последнее время, кажется, начинают сливаться, дабы не подвергнуться своего рода остракизму, угрожающему и тому и другому.
Храмы все чаще остаются заброшенными; казна священнослужителей, опустошенная во время революционных потрясений, пополняется лишь за счет незначительных воздаяний суеверных, да и то мелкой монетой, к тому же не всегда полноценной, о чем свидетельствуют торговцы, обивающие пороги некоторых храмов и без зазрения совести подающие паломникам для их воздаяний монахам и подношений богам старые, вышедшие из употребления монеты.
Культовые обряды, когда-то столь блестящие в буддистской религии, имеют теперь много общего с католическими. Служители культа в ритуальных облачениях, похожие на наших церковников, отличаются важностью, елейностью и размеренностью движений, что роднит их с бритыми и босыми представителями некоторых католических орденов.
Сегодня бедность священника почти повсеместно отражается и на отправлении культа. Большинство храмов, за исключением немногих, пользующихся поддержкой, превратилось сегодня в прибежище для монахов, изгнанных из их приходов, и являет собой довольно странную картину.
Это хитросплетение обломков двух враждующих религий, сблизившихся волей обстоятельств, производит удручающее впечатление.
Паломники, бормочущие молитвы, с одинаковым безразличием падают ниц и перед Синто, и перед Буддой, и если их спросить, какой, собственно, религии они придерживаются, то они, вероятнее всего, просто расхохотались бы, поскольку и сами, очевидно, этого не знают. У одного болит голова, у другого нога; господь-целитель вольготно устроился в одном углу, под сальным от прикосновений десяти поколений покрывалом. Первый страдающий, погладив физиономию висельника «иуса», трется о нее головой с сокрушенным видом, бросает свои два фальшивых «дзю-му-сен» (один сантим) в зияющую дыру перед алтарем и удаляется с довольным видом. Второй немощный поступает точно так же, с той лишь разницей, что обращается он теперь к ноге, а не к голове бога. Затем появляются: женщина, желающая родить непременно мальчика, юная дева, желающая получить мужа, отвечающего требованиям ее сновидений, какое-то рахитичное создание, желающее стать нормальным человеком. Безразличный бог терпеливо сносит все самые смехотворные ласки и самые страстные лобзания. Является ли этот святой одним из будд? Или это один из славной плеяды синто? Вряд ли найдешь среди простых японцев человека, способного ответить на этот вопрос…
Однако один храм избежал столь печальной участи, благодаря одной особенности, совершенно не связанной с религией, которая скорее служит напоминанием об известной драме из блестящего прошлого Японии. Это храм Сенгакудзи в Эдо, где покоятся сорок семь «ронинов» Асано-такуми-но-ками.
Их история весьма любопытна и напоминает об одной из наиболее характерных черт истории рыцарской Японии; она показывает, до какой степени абсурда были доведены понятия о чести в древнем воинственном обществе, произошедшем от богов.
Эта странная и вместе с тем страшная история заслуживает того, чтобы быть изложенной здесь в том виде, как ее представил нам автор «Живописной Японии», поскольку кроме всего прочего она поведает нам о нравах, бытовавших в то время в стране.
Морис Дюбар со своей тенью также совершили паломничество к Сенгакудзи в сопровождении одного из японских друзей, досконально знавшего историю своей страны и поведавшего им много интересного.
Итак, они подошли к храму.
— Заметили ли вы, — сказал французам их спутник, — длинную цепочку мавзолеев, придающих храму вид обширного и богатого склепа? Это гробницы сорока семи ронинов Асано-такуми-но-ками.
Слово «ронин» с этимологической точки зрения чрезвычайно экспрессивно и поэтично и означает «человек-волна»; человек, чья жизнь зависит от капризов судьбы, подобен волне, поднятой налетевшим ураганом.
Ронинами назывались благородные воины, которые, оставшись без своих сюзеренов в результате какой-то катастрофы, вели образ жизни странствующих рыцарей, живущих за счет своей храбрости и умелого владения мечом.
Асано-такуми-но-ками, даймё одного из самых сильных кланов Японии, будучи оскорбленным другим даймё по имени Кодзуке-но Суке, не смог снести этого и в приступе гнева бросил свой кинжал прямо в лицо обидчику. Кинжал нанес тому лишь небольшую царапину, но Кодзуке-но Суке, занимавший официальную должность при дайкунайском дворе, приказал своим людям схватить Асано и обманом, воспользовавшись оказанным ему доверием, добился того, что его противник был осужден на смерть путем харакири, что, как известно, является официальным и почетным смертным приговором для даймё.
Асано без колебаний принял смерть согласно всем канонам японского рыцарства; все его владения и имущество были конфискованы, разоренная и доведенная до нищеты семья была обречена на скитания и влачила жалкое существование, а его воинский отряд был распущен.
С этого момента его вассалы и сторонники и стали ронинами.
Тогда же и появился один из самых героических выдуманных персонажей, чьи доблестные и бескорыстные подвиги столь почитаемы в Японии; один из тех великих образов, что так часто появляются на японской сцене; олицетворение абсолютной, слепой преданности вассала, долга и самоотречения, доведенных до неправдоподобия.
