Впрочем, страхи эти могли оказаться не такими уж безосновательными: кроме достаточно безобидных духов могли встретиться путникам и бродяги, принадлежавшие к грозному племени сукалеров. Народное поверие приписывает им обычай, согласно которому во время определенных празднеств они совершают ритуальные жертвоприношения. Когда им надлежит выполнить свой ужасный ритуал, они тайком похищают первого встречного и приводят его в пустынное место. Там выкапывают яму и засыпают несчастного землей по самую шею. Затем водружают у него на голове нечто вроде светильника из клейкой массы, заполняют его маслом и зажигают в нем четыре фитиля, после чего мужчины и женщины, взявшись за руки, пляшут с песнями и воплями вокруг обреченного, пока он не испустит дух.
Менее отталкивающим выглядит их поклонение луне, культ которой в определенные времена года соблюдается особыми обрядами тех сект идолопоклонников, которые странным образом уродуют и искажают верования брахманизма[89] и буддизма. Ритуальная дань ночному светилу сопровождается криками, танцами, гримасами и кривляньем, она включает также торжественные шествия богато изукрашенных слонов, диковинно костюмированных персонажей, из которых одни несут изображающие наш спутник диски, другие размахивают факелами, третьи на разнообразных музыкальных инструментах устраивают подлинно кошачий концерт.
Кроме действительно опасных бродяг, отъявленных воров, есть и совершенно безобидные кочевники паканатти, около двух тысяч которых бродит по Цейлону. Говорят они на языке телинга. Хотя они очень бедны и перемещаются группами, это не грабители и не погромщики. Если кто-то из них совершит насильственное действие в отношении какого-то человека или чьей-то собственности, то соплеменники строго его наказывают.
Большинство кочевников торгует лекарственными травами. Бродяжничая, они собирают растения и корешки, которые можно использовать либо в красильном деле, либо в медицине, для лечения людей и домашних животных. Целебные травы они продают городским и деревенским торговцам, туземным лекарям, и эта скромная торговля, дополняемая рыбной ловлей, охотой и попрошайничеством, дает им средства к существованию.
Образ жизни они ведут совершенно изолированный от других каст, контакты с которыми возможны только в вышеназванных случаях. Они бродят группами по десять, пятнадцать, тридцать семей, а отдыхают всегда под шатрами на бамбуковом или ивовом остове, которые таскают с собой повсюду. У каждой семьи свой шатер — семи-восьми футов длины на четыре-пять ширины и такой же высоты, там размещаются, а точнее — сбиваются в кучу в полном беспорядке родители, дети, куры, а порой и свиньи, ибо это единственная их защита от непогоды и свирепых ветров. Для стоянок они выбирают лесистые уединенные места, чтобы надежно укрыться от посторонних глаз. Кроме циновок из лозы и немудреного лагерного имущества, есть у них небольшие запасы зерна и бытовой инвентарь, необходимый для приготовления пищи.
Часто Жаколио, охотясь в кустарнике или в лесу, натыкался на бедняка паканатти, который нес, пошатываясь, свой шатер, да еще тащил глиняные чаши и кое-какой провиант. За ним следовала почти голая жена, водрузив на голову мельничный жернов для перетирания зерен. На спине у нее путешествовал запеленутый в грубое полотно младенец, к груди прижимался другой, а третий — пяти-шестилетний малыш — плелся позади, сгибаясь под тяжестью вязанки хвороста.
Взволнованный печальным зрелищем, Жаколио бросался вперед, чтобы вручить им несколько рупий, но, завидев европейца, вся семейка немедленно скрывалась в джунглях. Тощая собачонка, бежавшая за ними следом, возвращалась из любопытства и украдкой высовывала мордочку из высоких трав, как бы наблюдая за нахалом, который посмел нарушить столь привычное для ее хозяев уединение.
На первых порах бродяг паканатти третировали не так откровенно, как другие кочевые племена — париев, или родиа. Но понемногу они приучились к мясу и стали использовать в пищу самых нечистых животных, даже грязную падаль. Мужчины и женщины пристрастились к крепким напиткам и в конце концов дошли до крайней степени падения.
Тем не менее паканатти отличаются храбростью, о чем свидетельствует нижеследующая история.
Однажды вечером Жаколио охотился на тигрицу со своим слугой Амуду, рослым нубийцем, преданным ему по-собачьи. Ягненок служил приманкой для хищницы, которая пробиралась по-кошачьи тихо через заросли мимозы, ведя своих малышей на водопой к ручью, возле которого сидели в засаде двое охотников. Ударом могучей лапы тигрица наповал сразила ягненка и на миг оказалась в пределах досягаемости. Вспышка молнии рассеяла ночную мглу, эхо выстрела громом прокатилось по лощинам. Это целился Амуду, и тигрица, перекувыркнувшись в воздухе, забилась в судорожных конвульсиях. Напуганные ярким блеском и шумом выстрела, четверо тигрят прижались к мертвой матери. Дым еще не успел рассеяться, как Амуду бросился из чащи, на ходу разматывая свой «шомен», или полотняную набедренную повязку. Жаколио устремился вслед за ним с пистолетом в одной руке, с карабином — в другой. И он подоспел как раз в тот момент, когда верный Амуду, захватив осиротевших малышей, укладывал их в самодельный полотняный мешок, стянутый узлами с четырех концов.
В эту минуту четверо совершенно голых сингалов появились с противоположной стороны. Завидев европейца, они распростерлись плашмя в траве, совершая особый ритуал — шактангу. Знаком высочайшего почтения служили прижатые к земле шесть точек тела: стопы ног, колени и руки.
Это были тота-ведды[90], или охотники на тигров, принадлежащие к одному из обездоленных бродячих племен. После почтительного приветствия они поднялись с земли, и один из них, отделившись от группы, приблизился к Жаколио и заговорил с ним на диалекте прибрежных тамилов.
Завязалась беседа, и вот как ее передает путешественник.
«— Уже четыре дня тота ночуют в горах, чтобы найти тигра, и вот мулуку (черный человек с кудрявой шерстью на голове, дословно: баран) убил животное и забрал детенышей. А у тота нет риса для их семей.
— Сколько тебе платит за тигра Чото-саэб[91] в Коломбо? — спросил я.
— Три рупии за самца, четыре — за самку и одну рупию за тигренка.
— Значит, сегодня ночью ты мог бы заработать с твоими товарищами восемь рупий (двадцать франков)?
— Так точно, саэб!
— А как бы вы смогли убить этого хищника?
Вместо ответа на вопрос туземец бросился в заросли и тут же вернулся с одним из тех допотопных кремневых ружей, которые после реформирования европейских армий батальонные торгаши поразбросали по всему свету. Я не мог удержаться от смеха при виде этого музейного экспоната. Разбитый приклад был скреплен кое-как деревянными шпильками, а несколько плотных веревочных витков поддерживали ружейный замок с выпавшими болтами.
— Если у тебя нет ничего другого для охоты на зверя, — заметил я своему собеседнику, — то ты закончишь свои дни у него в пасти.
— Тигр не убьет тота раньше, чем пробьет его час!
— Скажи твоим товарищам, что мы поохотились вместо них. Ты можешь забрать животное и детенышей, кроме одного, которого я желаю оставить себе. Я дам тебе за него две рупии.
На такое решение туземцы не смели даже надеяться; оно привело в полнейший восторг этих бедняков, и тота принялись выражать свою бурную радость, распластываясь у моих ног со всеми знаками глубочайшей преданности и признательности. Таким образом они обеспечили себя и свои семьи рисом на два месяца».
Эти бедные туземцы, последние представители коренного населения Цейлона, составляют предмет всеобщего презрения как «нечистые» и, как уже говорилось, не имеют других средств для жалкого существования, кроме сбора фруктов, трав и корешков, да еще эпизодической охоты на хищников.
