— Ты за это в аду будешь гореть, — прошипела она Максу.
— Лозаныч, ей нужно в Кужниск, пока дорога не падет, — сказал Макс, наподдав Людмиле, чтобы заткнулась. — Давай быстро закончим наши дела, чтобы тебе не пришлось долго жечь фару по дороге.
— И что, блядь, по-твоему, ты хочешь сказать, «фару»? У трактора ведь две фары, так?
— А по скольким, блядь, дорогам ты собираешься ехать одновременно? Одна дорога, одна фара. Если тебе, на хуй, моя «Тойота Лэнд-Крузер» нужна с дополнительной подсветкой, нужно было раньше говорить.
— Ха! Да нет у тебя «Тойоты Лэнд-Крузер».
— Послушай, приятель, пока мне это не надоело и я не разбил ничего, подозрительно похожего на твою башку, — где ствол, согласно нашему уговору?
— Ствола здесь нет, — ответил Лозаныч, задумчиво оглядывая дорогу.
Людмила злобно стрельнула глазами в брата. Макс знал, что ей не понравилось слово «ствол». Не вдаваясь в объяснения, он заглушил трактор. Когда его грохот затих, он задрал ухо в сторону крыши и показал пальцем. Через туман доносился треск выстрелов. Грохнула артиллерия. Он злобно уставился на Людмилу, словно ставя точку в разговоре.
— Я не знаю, удастся ли мне получить ствол, — сказал Лозаныч. — Гнезвары вчера плотину взяли. Завтра здесь будут. Каждый дурак хочет ствол.
Макс резко выдохнул в лицо мужчине.
— Лозаныч, — прошипел он, — я твои яйца к разным поездам привяжу. Между нами и гнезварами стоят горы. И запомни, ты разговариваешь с самым выдающимся полировщиком воздушных пропеллеров по эту сторону Каспия. Где ты найдешь лучшего защитника с оружием?
— Ха! Да я больше поработал сейчас, подойдя к двери, чем любой полировщик пропеллеров за последние два года в этом районе.
— Хорошо, тогда до того, как я тебе оторву башку голыми руками, — как насчет другого, более важного дела?
— Тут все в порядке. — Лозаныч лениво расстегнул шинель, чтобы почесать подмышку через свитер. — После того как Любовь закроется, сюда придет человек. Он знает, что они для тебя.
— Ты хочешь сказать, что с собой их у тебя нет?
— Да за кого ты меня, на хуй, принимаешь? Ты думаешь, мне охота здесь еще раз твою рожу видеть? И выслушивать жалобы, что товар у меня в доме от сырости испортился? Они попадут прямо тебе в руки, и меня обвинить будет не в чем.
Слова Лозаныча ускорили момент, самый важный в любой местной сделке, когда мужчины стоят лицом к лицу и в их глазах читается взаимный смертный приговор. Такой взгляд являлся своего рода первым взносом, потому что ни одна действительно жестокая месть не могла быть оправдана, если человек не мог сказать, что враг обманул его, глядя в глаза.
Лозаныч смотрел в глаза Максу. Взгляд Макса внимательно прошелся по усам Лозаныча, считывая признаки жуткой, абсолютно оправданной смерти.
— Ты оставил меня здесь ни с чем, Пилозанов. Ты получил мой трактор и оставил меня здесь, у этой блядской зеленой двери, с одним только хуем в руке.
Лицо Лозаныча скривилось:
— Я стою рядом с тобой, так на что ты намекаешь?
— Поэтому ты немедленно везешь мою сестру в Кужниск на тракторе. — Макс медленно поднял указательный палец, символически разрезая человека от паха к груди. — И помни, Виктор Ильич Пилозанов, — мои глаза следуют за тобой. А теперь пиздуй, пока я тебя не убил, но позволь мне войти в твой дом с этой ебаной дверью, мать ее, и пождать, пока не привезут другую часть нашего уговора.
Макс схватил за руку сестру, запихивая ее в трактор. Он приблизил губы к ее уху.
— Смотри за ним. Не позволяй никуда завозить себя по пути в Кужниск. Я серьезно. И смотри, чтобы он поехал по увильской дороге, тебе придется заправляться. Деньги у него есть.
— Ты в аду сгниешь после того, что сделал с нашими старухами. Я верну им трактор и расскажу, что ты сделал.
— Это ты будешь гнить, сладкая моя божья ягодка.
— Ха! — сказала Людмила.
— Хо! — ответил Макс.
Он пристально смотрел на сестру долгим взглядом. Затем выпятил подбородок с видом знающего человека.
— Послушайте только, какие горькие слова я должен выносить от тебя, после того как пошел на риск и нашел для тебя прощальный подарок!
— Ха! Подарок — смотреть, как твоя задница исчезает вдали?
Макс недовольно хмыкнул, полез во внутренний карман пальто и выудил пропавшую перчатку Людмилы, по-прежнему скользкую от слюны Александра.
— Возьми, согрейся, — сказал он, тяжело глядя на нее из-под бровей.
Он добил ее, снова выпятив подбородок, повернулся и пошел прочь, плюнув напоследок.
Лозаныч пожал плечами и полез в трактор.
— И как его, блядь, заводить?
Глаза Людмилы наполнились слезами. Она прикусила губу, втискиваясь в сиденье, и потянулась через Пилозанова, чтобы нажать на стартер. Двигатель чихнул и завелся. Макс исчез, захлопнув зеленую дверь.
Свет фары рассекал туман, висящий над дорогой. Казалось, из Иблильска нужно выбираться через облака чая с молоком. Людмила завернулась в пальто, съежилась в клубок за сиденьем водителя. В ее горле застрял комок, словно скользкий кусок мяса.
— Ха! Я молодец, ха-ха-ха! — орал Пилозанов, когда деревушка осталась позади. — Большего идиота и представить нельзя! Я оставил его там ни с чем. У меня его трактор, а у него остался только хуй в руке! — Плечи Пилозанова дрожали от смеха. Он повернулся и прищурился на Людмилу. — Ты теперь в безопасности, котенок. Тебе больше не придется горбатиться на свою семью.
— Не путай свою семью с моей.
— Ха! Но давай признаем очевидный факт: ни один дом, где есть мужик или собака, ни на минуту не остался бы сухим от такой сочной девки, как ты.
— А ты видел хотя бы одно монгольское лицо или хотя бы одну монгольскую черточку в моей семье? Нет! Так что заткни свою вонючую пасть.
— Ну, у твоего брата дебильных черт сколько хочешь! — Лозаныч рассмеялся еще раз, повизгивая от радости настоящего момента. Затем просунул руку между ног и вытащил кончик полутвердого члена. — Я просто горжусь, что наконец смогу дать тебе почувствовать настоящего мужика, какого заслуживает такая сочная девка. Давай. Иди к доброму Виктору.
8
Пять кошек важно прошествовали по грязи на углу Скомбартон и Миллинер. Три из них были черные. Всех притягивал подвал дома 16а.
Близнецов лихорадило от надвигающегося визита контролера. Зайка пытался по возможности не втягиваться в эту истерию, он сгорбился, как старуха, между раковиной и скамейкой. На нем были обычный костюм-тройка, деловые ботинки и носки и большие солнцезащитные очки из «Балорамы». Вдова бедуина, да и только. Свет в комнате был тускло-коричневым; его голос нащупал соответствующую тональность.
— Нет, ты послушай. Самый вероятный сценарий — это что мы к завтраку вернемся в «Альбион». Лучше подготовься заранее, сынок, — хуй его знает, что им наплела Ники. Чем больше я об этом думаю, тем больше мне кажется, что они не стали бы посылать к нам контролера в субботу вечером, чтобы просто притаранить нам пивка. Нет, это будет настоящая проверка. — Зайка посмотрел на лампочку, светившую над гостиной, словно звезда, и тихонько улыбнулся про себя.
— Ты лучше эти ебаные тарелки домой, — послышался приглушенный голос Блэра.
Его ноги торчали из серванта за лавкой, черные брюки обтягивали ягодицы.
Зайка изменил направление взгляда и оглянулся через плечо.
— Тебе принести платок и бигуди? Жаль, что у меня, блядь, фотоаппарата нет, — представляешь, что скажут ребята в «Альбионе», увидев, как ты чистишь сервант? Представляешь, что скажет Глэдди?
— Глэдстоун слепой и страдает аутизмом, — проскрипел Блэр.
— Он всегда болтает со мной. Он уссытся, когда я ему расскажу.
В ответ раздался скрип зубов.
Еще несколько минут слышались приятные постукивания и звон, обычно предвещающие сытный ужин. Затем Зайка замер и положил тряпку, прикусив губу.
— Кажется, я чувствую приближение джина, — сказал он. В перерывах между его словами слышалось яростное шипение. — Разве ты не чувствуешь надвигающийся тонизирующий можжевельный дух?