Маму убили около года назад, и своего папу, правда, я не знаю. Но, маму любил всё равно: она часто дома не бывала, когда была живая, и я по ней сильно скучал. Она приходила домой к ночи ближе, и я кидался к ней, она меня целовала, и от неё пахло её любимыми духами и спиртным, и иногда ещё чем-то.

Бабушка выходила из своей комнаты, и начинался скандал. Мне кричали, чтобы я шёл спать, и я уходил, глотая слёзы, и засыпал под их ругань.

Когда маму убили, мне было восемь лет, и я тогда плакал, бабушка даже врача вызывала, он мне укол болючий сделал. И к нам приходила милиция каждый день, искали того дядьку что её убил, спрашивали и бабушку, и меня, с кем из дядек мы её видели, как он выглядел. Только бабушка не пускала маму даже домой, если мама приходила с кем-то из своих дядек-друзей, после того как мама с дядькой пришла, которого Дима звали. Они пили вино и водку, мне дали два апельсина, дядька Дима всё называл меня, пьяный, сынком. Потом бабушка забрала меня к себе в комнату и всё ворчала, когда укладывалась, что-то под нос.

А мне тогда перед сном захотелось пописать, и я вышел из комнаты. У нас квартира была со смежными комнатами, и я увидел, что дядя Дима этот и мама голые совсем на кровати, и дядя Дима на ней прыгает. Я испугался, что он её, наверное, убивает, потому что мама стонала, и от страха прямо там описался. А дядя Дима поднялся и ударил меня по щеке, я закричал. Бабушка проснулась и вызвала милицию, и милиция увела маму и дядю Диму с собой. Дядя Дима больше не приходил, а мама вернулась через несколько дней, они сильно с бабушкой поругались ещё.

А когда маму убили, соседи помогли бабушке с похоронами. Бабушка пекла блины и варила такую кашу с изюмом, и вонь от подгоревших блинов по всей квартире растекалась. Мама лежала в гробу на том самом столе, под которым потом я от бабушки прятался. Я помню её мёртвой отчётливо, она лежала с подвязанной челюстью, меня тогда это сильно удивило, и с бумажным венчиком на лбу. Бабушка сказала, чтобы я с мамой попрощался. Я подошёл и ничего не ощутил, равнодушно так всё происходило. Меня не взяли на похороны, и я слонялся по квартире, смотрел телевизор, пока бабушка и соседи не приехали с кладбища. И мы — бабушка, соседи и я, сели маму «поминать». Мне очень каша сладкая понравилась с изюмом, она «кутья» называется.

Соседи меня все жалели, называли «сиротой». Потом, когда разошлись они, я начал плакать, я несколько дней тогда плакал, и бабушка меня поила валерьянкой и часто на меня кричала, что я надоел ей своим рёвом. Ещё мы с бабушкой раз в месяц ездили на мамину могилу. Бабушка клала на столик в маминой оградке два дешёвых бумажных цветочка, которые покупала у ворот кладбища у таких же, как она, старух, наливала немного водки в пластиковый стаканчик и начинала:

— Вот, Лена, пришли к тебе, и сынок твой пришёл, — бабушка меня подталкивала в спину и продолжала, — а сынок твой теперь сиротой растёт, Ленка, и что же ты у меня такая беспутная уродилась-то… — И бабушка пыталась плакать, но у неё не получалось. А я стоял, и мне грустно и скучно было там.

Я учился в школе, и каждый раз, приходя домой, отдавал бабушке свой дневник. Когда я приходил с плохими оценками, я сразу, как отдам дневник, кидался туда, где обычно прятался от бабушки — под стол, и около получаса сидел там и ревел, пока бабушка топталась около стола с тем, что ей в руки попалось, и орала на меня, пока не уставала. Иногда она, отойдя от своей злости, под вечер меня подзывала и начинала говорить, чтобы я хорошо учился. Я говорил, что буду хорошо учиться, только мне математика не даётся. Она усмехалась:

— Говорю же, в мамку свою пошёл! У той тоже всё пьянки да блядки на уме были!

Друзей у меня во дворе почти не было, мне бабушка не разрешала приводить их домой. С пацанами постарше я часто дрался. У нас там такой Колямба был, и он меня любил задевать, и с ним дружки, несколько человек. Обычно начиналось с:

— Виталька, а как твоего папку зовут? — Колямба начинал задираться, я в ответ молчал, сжимая кулаки и краснея, и отворачиваясь, чтобы они не видели моих слёз, но они всё равно видели.

— Да «бомж» его папку зовут! — подхватывал один из дружков Колям-бы, и они наперебой начинали рассказывать мне, что мою маму трахали всякие дядьки, и будто она у этих дядек даже письки сосала.

— Да у него их несколько, папок-то, потому что он выблядок, и мама его проституткой была, — обычно заключал Колямба, и все смеялись. Я бросался на них, меня сбивали с ног и пинали. Мои два друга — Миша-умник, как его звали во дворе, и Наташка, стояли поодаль, не вступаясь за меня, потому что их тоже избили бы.

А потом мама стала ко мне приходить. Я мамину фотокарточку, где она совсем молодая, всегда хранил под подушкой, и смотрел на неё, как бабушка на свои иконы смотрит, когда молится. Смотрел при свете с улицы, мне бабушка запрещала включать свет, когда отправляла спать. И мне казалось, что мама мне улыбается, и я тогда начинал плакать.

Однажды вечером, когда я вот так плакал над маминой фотографией, мама неожиданно появилась передо мной, такая же, как при жизни была. Я не испугался, я стоял и смотрел на неё, а она на меня, и мы молчали. Только слышно было бабушкин телевизор в комнате, и то, как она записывает очередную услышанную ею удачную фразу, бормоча что-то и смеясь. Потом мама исчезла, а мне почему-то стало тяжело и горько, и я потихоньку плакал, пока не заснул. На другую ночь она снова откуда — то появилась, присела ко мне на кровать, руку положила мне на щёку. У неё такая холодная рука теперь оказалась! Она стала вполголоса говорить, что ненавидит свою маму, то есть мою бабушку, что это из — за неё я теперь без неё расту и без папы. Я спросил, что же делать, ведь я не могу без моей милой мамочки, а мама ответила, что она мне поможет. И я уснул, и мамина холодная рука у меня на лбу уже не была мне неприятна.

И так мама приходила ко мне несколько ночей подряд. И вот однажды наступила ночь, когда она не одна пришла, у неё на руках было такое мохнатое и живое… Я сперва подумал, что это котик, и хотел его погладить, а он зашипел, как настоящий котик, поднял голову, и я очень испугался, потому что у него на голове были рожки, и у него были оранжевые глаза. Он вновь зашипел, разевая пасть, полную зубов. А мама его ущипнула за бок, и он замолчал. И она ему стала говорить, что я их друг, и он успокоился. Мохнатый спрыгнул прямо с её рук прямо ко мне на постель, а я его уже боялся, и он обвился вокруг меня, неожиданно вытянувшись как змея, потёрся своей головой о мою щёку, и её оцарапали рожки. От него пахло землёй. А мама сказала, что он нам поможет победить бабушку, из-за которой я теперь сирота, и этот мохнатый, похожий на котика, закивал.

Бабушка услышала, что я разговариваю, и раздались её тяжёлые шаги, приближающиеся к двери моей комнаты. Наш с мамой новый друг вёртко спрыгнул с моей кровати и быстро оказался у двери, и что-то, наверное, сделал, потому что бабушка не могла открыть дверь. И она начала ругаться:

— Выблядок, ты что там делаешь? Уже начал себя теребить, что ли? Точно в мамочку свою, блядищу, уродился, сучонок, такой же шалавой вырастаешь, и сдохнешь, как она же!

Мама стояла как столб, и у неё улыбка нехорошая была на губах. Потом, устав, бабушка мне пообещала, что завтра я ремня получу перед школой, и ушла к себе. Мы слышали, как она выключила свой телевизор, шумно улеглась на диван и вскоре захрапела.

А мохнатый, на котика похожий, которого мама с собой принесла, что-то опять сделал — дверь распахнулась, и мы втроём пошли к бабушкиной постели. И мохнатый этот прыгнул вдруг бабушке на грудь, и стал одной лапой разрывать ей горло, я это отчётливо видел, и бабушка захрипела и задёргалась всем своим жирным телом, но мама подошла и придержала ей ноги. А мне мама сказала, чтобы я пил бабушкину кровь. Я очень этому удивился, но мохнатый ухватил умирающую бабушку за шею и повернул её так, что её голова оказалась над полом. Я словно сам собой встал перед кроватью на колени, и принялся ловить горячие струйки крови моей бабушки и глотать их, и я вспоминал, как бабушка мне желала кровью захлебнуться, и удивлялся, как её слова сбылись. Я раз закашлялся, потому что кровь мне попала не в то горло, а мама стояла рядом и смеялась, и мохнатый, похожий на котика тоже смеялся, как разные звери смеются в мультиках — такой смех у него был.