Добиаш в растерянности ворошил волосы на голове. Он ответил, что попробует что-нибудь придумать и даст Хутире об этом знать. Потом он пошел собирать людей для авральных работ. Он был недоволен. Его злили несправедливые упреки директора, ему не нравилось наплевательское отношение Хутиры к своим обязанностям, ему многие вещи на комбинате были не по душе.

Он вышел во двор и тут же увидел, что черные тучи сгустились и приближаются к Буковой. «Кажется, будет приличная гроза», — подумал он.

Главный редактор «Форума» Михал Порубан уселся на стул, положил руки на стол, сцепил пальцы и задумался. Он словно забыл о том, что в комнате сидят заведующие отделами и что начало совещания и так задержалось. Он думал о разговоре с Матлохой. Он думал о тех удивительных случайностях, которые связывают и разъединяют людей, вмешиваются в их судьбы, влияют на их решения и взгляды. Он вспоминал, как они познакомились с Матлохой в горах во время Восстания. С тех пор прошло сорок лет, и у Порубана даже мороз пошел по коже при мысли, сколько же времени утекло с той поры, он покрутил головой, не веря самому себе — ведь скоро полстолетия!

Они долгое время почти не встречались, да и редкие встречи были случайны — то в министерстве, то где-нибудь на приеме или неожиданно прямо на улице, в толчее пешеходов, один вдруг окликал другого. Времени всегда хватало только на то, чтобы перекинуться словом-другим, обменяться рукопожатием, потрепать по плечу: как же время бежит! А помнишь, тогда в горах? Тогда в горах! А тогда, после войны… а тогда, в пятидесятых… А тогда! Это было тогда. А теперь они оба вот-вот уйдут на пенсию и подходит к концу второе тысячелетие. И сегодня они уже не могут ни думать, ни вести себя, как тогда. Тогда достаточно было повысить голос, ударить кулаком по столу, обронить несколько значительных слов, таких, как «сознательность», «бдительность», «необходимость». Это было тогда. Но кого и в чем теперь убедишь, повысив голос? Кто испугается сегодня, если треснешь кулаком по столу?

Многое изменилось, думает Порубан и мысленно улыбается: «Как старомодно гляжу я на мир!»

Случаю вновь было угодно связать их с Матлохой. Об этом позаботились Матуш Прокоп и его репортаж.

Кто-то закашлялся в комнате, и главный редактор вернулся на землю.

— Извините, — он виновато улыбнулся и посмотрел куда-то вдаль. — Можно начинать. В первую очередь рассмотрим номер двадцать шестой, который отсылаем в типографию завтра.

Перед Оскаром Освальдом на столе лежали материалы номера, часть из которых уже находилась в типографии. Он оглядел всех собравшихся:

— На первой полосе — передовая, фотография и фельетон на одну колонку. На второй — краткие сообщения, письмо из Праги и комментарий по случаю окончания школьного года. На третьей полосе… — Освальд запнулся. — На третьей полосе должен быть материал о нефтехимическом комбинате. Но у меня до сих пор его нет.

— Репортаж у меня, — сказал главный редактор. — Мы вернемся к нему позднее.

Освальд беспокойно заерзал на стуле, покосился на главного, но тот уткнулся в свои записи. Ответственный секретарь кивнул с выражением немого упрека и продолжал:

— Так… Разворот четвертой и пятой полос. На четвертой — репортаж Клиштинца о братиславском автозаводе, подвал отведен для комментария о новых аспектах интеграции в странах СЭВ. На пятой — беседа с заместителем министра просвещения о реформах в системе образования, далее колонка фельетониста, а в самом низу заметка о туризме, иллюстрированная фотографией.

Разворот четвертой и пятой полос делили между собой экономический отдел и отдел социальной жизни, и поэтому часто на совещаниях никак не могли решить, какой материал важнее и актуальнее. На этот раз планирование номера обошлось без вспышек раздражения со стороны конкурирующих подразделений редакции.

— Международники дали на шестую полосу комментарий о стратегии ОПЕК, — продолжал ответственный секретарь. — А подвал занимает обзор международных событий. На седьмую полосу идет материал, заказанный редактору «Правды» о поездке по Ближнему Востоку. Вместе с фотографиями он занимает целую полосу.

— Полоса номер восемь, — Освальд перевел дыхание, — комментарий к актуальным событиям, французские коммунисты перед президентскими выборами, последствия ирано-иракской войны, переговоры между СССР и США об ограничении ядерных вооружений в Европе. Подвал занят статьей о положении в Китае.

Перед Освальдом лежали разложенные бумаги, фотографии, блокнот, он что-то искал, перебирая их, потом продолжал все тем же монотонным голосом:

— Разворот десять-одиннадцать… репортаж Микулаша Гронца о дунайской дельте после окончания строительства плотины Габчиково — Надьмарош. И фотография.

Матуш Прокоп приподнял голову и посмотрел на ответственного секретаря, ожидая, что он скажет по поводу репортажа, ведь материал шел по отделу социальной жизни.

Гронцу очень важен был этот репортаж. Да и Дунай для него был очень важен. Прокоп представил себе его овальное грубоватое лицо с крепким подбородком и широким носом, густую щетку седеющих волос и живые колючие глаза под широкими, торчащими во все стороны бровями. Вспыльчивый спорщик, рассеянный слушатель, журналист с писательскими амбициями, его репортажи изобиловали описаниями природы, литературными оборотами и диалогами.

Он подчинялся только своему журналистскому чутью, игнорируя документалистику, библиографию, всякую научную информацию. («Вы делаете из газеты бюллетень! А куда делся человек, его теплота, его чувства?! Читателя интересует не только то, что какой-то ученый открыл новый вирус, но и какого цвета галстуки он носит».) Однажды он отправился на недельку-другую по Словакии на машине, долго о нем никто ничего не знали не слышал. Потом он появился в редакции уставший, заросший, с сияющими глазами и страстным желанием поспорить. Обычно он приносил материал, который становился сенсацией: о последнем словацком дротаре[4], о самом старом жителе Словакии, о спелеологах, открывших пещеру, о тайных коридорах Кремницы, о кладе, который где-то нашли водолазы.

Репортаж о судьбе дунайской дельты, который выйдет в двадцать шестом номере, — это ностальгическое воспоминание о старом Дунае, это репортаж о природе и о живущем в ней человеке.

— Переходим к тринадцатой полосе, — снова раздался голос ответственного секретаря. — Здесь у нас экономический комментарий к выполнению плана за первое полугодие, затем критические заметки о недостатках в капитальном строительстве. Потом… на страницах четырнадцать и пятнадцать две теоретические статьи: «Противоречия между ЕЭС и США и Японией» и размышления о связи научных исследований с практикой.

Освальд положил на стол свои могучие лапы, слегка наклонил голову, и в его голосе послышался упрек:

— На этом развороте нет ни одной фотографии. С оформительской точки зрения он очень скучен. Да, откровенно говоря, и с точки зрения содержания не многим лучше.

Ответственный секретарь искоса глянул на заведующего экономическим отделом, это его материалы заполняли разворот. Климо Клиштинец на упрек никак не среагировал, он поигрывал карандашом, и лицо его не выражало никаких чувств.

— Может быть, как-то поменять страницы? — спросил главный редактор.

— Трудно, — категорично и быстро возразил ответственный секретарь. — Нам бы пришлось выбросить уже набранное или сильно сокращать статьи. А времени на это уже нет.

— Надо было подумать об этом, когда планировали номер, — проворчал главный. Он покосился сначала на Клиштинца, а потом на Освальда, поскольку ответственный секретарь тоже отвечал за составление полос. Он хотел напомнить ему об этом, но потом подумал, что и сам виноват, и быстро добавил: — Сейчас уже ничего менять не будем, но на будущее нам надо быть внимательнее.

Всем показалось, что Клиштинец хочет что-то сказать, поэтому Освальд выдержал паузу, но поскольку заведующий экономическим отделом молчал, ответственный секретарь перевернул следующую страницу в своей папке.