- Да.
Они замолчали, и слышен был только шум океана за бортом, где острый нос корабля разрезал толстые водяные пласты. Наконец, она неуверенно произнесла:
- Я тебя действительно простила... Но сможешь ли и ты меня простить?
- Сколько раз я говорил уже об этом! - Альберт был явно раздражен. - Я уже сказал, что тоже прощаю тебя...
- Ты знаешь, Альберт, - в ее голосе прозвучали нотки скорби. - Мне сейчас кажется, что я и есть та самая девушка из старой голландской легенды, которой парень не вернул перчатки. Он питал к ней горячие чувства, поэтому хотел, чтобы перчатки остались у него в знак любви...
- И что же?
- Да ты не знаешь эту легенду?
Катарину охватило отчаяние, и это видно было по слегка вздрагивающим, как от плача, плечам, по опущенной, как в храме, голове, по стекающим вдоль туловища безжизненным рукам...
- А ведь без этих перчаток она не могла жить... - Катарина застонала, все больше подчиняясь охватившему ее чувству горя. - Вот почему река Мёз окрасилась ее кровью!
- Дорогая, у тебя больное воображение... В жизни все гораздо проще, чем в легендах. И прозаичнее...
- Нет-нет, Альберт, в жизни так же, как и в легендах! Я думаю, что у этой девушки перчатки были из ее кожи... Вот почему она не могла долго жить без них!
- Какой бред, Катарина! Пойми, это - легенда, вымысел...
- Нет! Не вымысел...
Она посмотрела на свои кисти рук, как будто бы на них тоже были перчатки. Последний раз Сухарто оставил на этих руках тепло в то утро, когда они почти дошли до лодки...
Альберт почувствовал, что от нее веет холодом. Вот сейчас она стоит рядом с ним, а думает о другом, и не просто о чужом мужчине, и не просто о своем любовнике... И он не сдержался, выплеснул ей в лицо то, что до этого тщательно скрывал:
- О Сухарто думаешь? Забудь, его уже нет!
- Я знаю, Альберт... Его уже нет в моей жизни...
- Я - о другом! Его вообще нет!
- Что ты имеешь в виду? - она резко повернулась к нему и вцепилась руками в рубашку. - Говори, Альберт!
- Его убили... Не я, не смотри на меня так! Его солдаты убили - это их работа...
Она отдернула от его груди руки и поднесла их к своим глазам, словно показалось ей, что по белым перчаткам потекли струйки крови. Она так близко держала кисти рук перед глазами, что он подумал о сумасшествии этой женщины. Что там она увидела? И так захотелось ему в этот момент причинить ей еще больше боли! Вот сейчас он об этом тоже скажет, вот сейчас... Внутренний голос просил успокоиться, но Альберт сам не хотел его слушать и тем более - подчиняться ему:
- И еще, Катарина... Я не заберу назад твоего сына... Он так и останется в деревне... Я тебя обманул: у меня нет с той женщиной договора о том, что возьму ребенка назад... Так что она воспитает его вместе со своими... Их там полный двор... и все - босиком... Он станет таким же черным, как они, и будет разговаривать только на их языке...
- Альберт...
Он подумал, что сейчас она побледнела. Не видно в темноте, но побледнела - это точно. Вот теперь, наконец, чувствовал он свое превосходство над ней, свою власть. Ребенок - это последняя его "козырная карта", теперь эта женщина будет мягкой, как шелк, ведь только от него зависит, сможет ли она увидеть сына.
- Альберт... - Катарина закрыла ладонями глаза, как будто это могло помочь ей оказаться совершенно в другом, пусть даже - в иллюзорном, мире. - Я не увижу своего сына?
- Да...
У нее подкосились ноги, она оперлась руками о поручни и посмотрела на небо. Там не было ни Бога Солнца Сурьи, ни его сыновей близнецов Ашвинов - Заката и Рассвета. На небе правил другой бог - Бог Ночи, а может, это была богиня... Он разбросал по куполу большие и маленькие звезды, и они горели на нем, как в опрокинутой чаше с водой зажженные свечки.
Катарина еще раз взглянула на свои ладони, словно что-то прочитала на них в полумраке ночи, и сделала резкое движение... Для Альберта это было так неожиданно, что он услышал только плеск воды, когда ее почти безжизненное тело перевалилось через поручни. Океанская волна тут же накрыла его и пошла гулять дальше - она не замечает ни людских радостей, ни людских печалей.
- Не-е-е-т! - прокричал он, всматриваясь в черную пустоту, нагнувшись так сильно, что казалось - тоже вот-вот улетит следом. - Не-е-е-т! Катарина!!!! Я смогу забрать ребенка, слышишь?
С каждой секундой корабль все дальше и дальше уходил от того места, где она осталась. Но Альберт не мог поверить в то, что потерял ее навсегда. Со стороны кают ему послышался негромкий голос: "Альберт, помоги мне найти Большую Медведицу..." Он побежал туда, но тут услышал смех, похожий на звон колокольчика, совсем с другой стороны: "Ха-ха-ха... Альберт, я выходила за тебя замуж не ради денег..." Он оглянулся, но никого не увидел.
И тут что-то засветилось на темном небе, он поднял глаза и совершенно растерялся. По небосводу, как по черному бархатному театральному занавесу, скакала белая лошадь с длинной, падающей на глаза гривой. Это была явно кобылица. Лошадь грациозно поднимала копыта, а потом упиралась ими в черные тучи и вновь отталкивалась. Но вот она остановилась, и лучи света, скользившие по черному бархату, высветили ее синие, как бездонное небо, глаза. Они были по-человечески задумчивыми и такими прекрасными, что Альберт не смог отвести от них взгляда.
- Кто ты? - застыл на его губах шепот.
- Я - Саранью, Богиня Облаков и Ночи, - сладким голосом проговорила кобылица. - Пока спит мой муж, Бог Солнца Сурья, я решила убежать... Хочу посмотреть на земной мир... Верны ли люди друг другу, как боги?
- А если ты сама покинула мужа, то какую верность хочешь найти среди людей? - заметил Альберт. - А может, ты и вовсе не богиня?
Она словно не слышала слов Альберта и продолжала говорить певучим голосом:
- Как жарко мне рядом с ним! Мой отец, Тваштар, срезал с него самые горячие лучи солнца, но мне все равно жарко... - она посмотрела на Альберта грустными глазами из-под огромных пушистых ресниц, и ему показалось, что из одного глаза скатилась маленькая, но сияющая, как бриллиант, слеза.
"Неужели и боги не всегда счастливы? - подумал он. - Неужели и в божественном мире есть такие же, как у нас, на земле, человеческие проблемы?"
Светлые блики с неба осветили палубу, и Альберт с изумлением увидел на ней белые женские перчатки, как будто кто-то только что небрежно сбросил их за ненадобностью со своих прелестных ручек. А на перчатках... А на перчатках лежала белая лилия с надломленным стеблем. Он поднял цветок и перчатки, прижал их к сердцу. "Странно, этих предметов я не видел у Катарины..." - подумал он и еще раз взглянул на небо. Белой лошади уже не было, и только легкая синяя подсветка черного занавеса напоминала о странной гостье.
Синий небесный луч скользнул по гребню высокой волны. Трудно было определить, какому океану эта волна принадлежала: Индийскому или Атлантическому - корабль разрезал острым носом границу между ними, он приближался к Капштадту, столице Капской колонии.
Альберт понемногу приходил в себя. Как человек, у которого долго болел зуб, и эта боль была такой невыносимой, что хотелось только одного - избавиться от нее любой ценой: биться головой об стену, сгореть в огне, утонуть в воде... И вот, наконец, появился на десне маленький нарыв, и гной в нем зреет и зреет, так что в один прекрасный момент нарыв надуется, как воздушный шар, и лопнет. Чем больше гноя вытечет, тем быстрее отступит боль. И вместо нее придет облегчение... Такое легкое умиротворение... Оно не сродни бестолковой буйной радости, потому как это - спокойное удовольствие.
"Вот и мыс Доброй Надежды, - мысли в голове уже не путались, они могли выстраиваться в логическую цепочку. - Она так мечтала еще раз посмотреть на него... Посмотреть в последний раз... Ведь возвращаться в Батавию не собиралась. Хотела попрощаться с ним, а вышло так, что осталась возле него навсегда... Только вот в каком океане?"
